№7, 1982/Обзоры и рецензии

Мир критика

Валерий Дементьев, Мир поэта: Личность. Творчество. Эпоха, М., «Советская Россия», 1980. 480 с: II. Валерий Дементьев, Исповедь земли: Слово о российской поэзии, М., «Современник», 1980, 509 с. Ссылки на эти книги даются в тексте; номерам страниц предшествует указанный здесь номер книги.

«…Критик есть лицо, безусловно являющееся участником творческого процесса критикуемого им писателя. В том, конечно, случае, если он, этот критик, является художником и сам. Только при этом условии! Вот тогда-то и возникает то, что мы называем творческим взаимодействием и что составляет суть всякого развивающегося литературного бытия» 1, – так по справедливости высоко оценил Л. Мартынов роль критики в литературном процессе. Конкретным же поводом для этого высказывания послужили книги и статьи В. Дементьева. Поэт сообщает интересную деталь: ознакомившись с рукописью посвященной его творчеству книги, он был поражен богатейшим биографическим материалом, собранным и осмысленным В. Дементьевым. Но, читая рукопись, понял, что было в прошлом и такое, о чем не дознаться самому дотошному исследователю. Это и побудило Л. Мартынова взяться за книгу «Воздушные фрегаты». В этом эпизоде отчетливо обозначилась одна из важнейших особенностей Дементьева-критика. Внимательно изучая поэтический текст, он привлекает к рассмотрению целые пласты самого разнообразного материала. Семья поэта, его родные места, люди, близкие поэту, – это один пласт. Другой – это литературное окружение, предшественники и последователи. И наконец, общий ход жизни, то ее состояние, которое формировало поэта и которое он выразил. Исследователь стремится постичь «живую страсть», то главное, что одушевляет творчество поэта. Если попытаться определить «живую страсть» самого В. Дементьева по двум вышедшим почти одновременно сборникам его статей, то она обозначится совершенно определенно: Родина, Россия. В книге «Мир поэта» собраны наиболее значительные работы В. Дементьева. Быть может, не зря автор не указывает даты опубликования статей: написанные с единых позиций и расположенные с учетом хронологии литературного процесса, отдельные статьи превращаются в главы книги о самом главном в русской поэзии XX века – о судьбе Родины, воплощенной в судьбах людей и осмысленной, пережитой каждым поэтом. «Именно после… стихов о поле Куликовом, о Родине, о России определилось блоковское  направление в русской поэзии» (I, 35), – пишет В. Дементьев. Конечно, А. Блок оказывал и оказывает творческое воздействие и иначе, другими чертами своего богатейшего мира, но линия наиболее мощного влияния, по крайней мере в наше время, указана критиком верно. Творчество А. Блока, Н. Клюева и С. Есенина, главным образом предреволюционное, – вот материал первого раздела книги. Один из основных мотивов статей «Олонецкий ведун» и «Златоцвет» – сопоставление поэтики, сложные взаимоотношения Н. Клюева и С. Есенина. Н. Клюев, поэзия которого «покоилась на прочном многовековом фундаменте эстетических воззрений северорусского крестьянства» (I, 81), предстает здесь провозвестником целой эпохи в развитии русской поэзии новейшего времени – эпохи «любовно-пристального, возвышенного отношения ко всему родному – родному крову, дому, избе» (I, 61), открывателем эстетической стороны крестьянского быта. В иные моменты у критика как будто проскальзывают сомнения в справедливости исторически сложившегося распределения ролей, особенно когда он проводит едва ли правомочное сопоставление: есенинское Константинове знакомо миллионам, а дом Н. Клюева довелось повидать лишь немногим. Но очень скоро все становится на свои места, ибо В. Дементьев показывает, что Есенин расходился с Клюевым по самому главному для обоих вопросу – об отношении к войне, к народу, к будущему России, что он обладал таким размахом души, на какой был неспособен «смиренный Миколай», и – как итог – именно «Есенин стал выразителем художественно-эстетической мысли России на новом «витке» ее развития» (I, 105 – 106). Не единственным выразителем – это, вероятно, следовало оговорить. А. Твардовский, Я. Смеляков, Л. Мартынов – это художники, чье творчество все отчетливее осознается как советская классика. Так, Л. Лавлинский именно в их произведениях обнаруживает три поэтические модификации русского национального характера и посвящает им книгу с многозначительным подзаголовком «О поэзии и поэтической критике наших дней» 2. У В. Дементьева работы об этих выдающихся советских поэтах собраны в разделе «Первородство». Смысл этого названия, заимствованного у одной из книг Л. Мартынова, критик объясняет так: «Первородство – это родословная нашей революции и родословная того поколения, к которому принадлежит поэт; это истоки всенародного подвига в дни войны и новаторская сущность современного искусства; это народовластие и раскрепощение личности… короче – это все то, что определило наш сегодняшний образ жизни…» (I, 158). Миры этих поэтов отчетливо отличаются друг от друга, их особенности обусловили и различия статей. Общей же остается основная установка: в скрещении строк и фактов биографии глубже постичь личность писателя, динамику ее развития, чтобы затем вновь вернуться к его творениям, определить их важнейшие черты и общие закономерности развития творчества поэта. В книге нет неудавшихся статей, но работы второго ее раздела, прежде всего о Я. Смелякове и Л. Мартынове, да еще статья о Н. Рубцове из следующего, третьего раздела, на мой взгляд, наиболее глубоки. Именно здесь ясно ощутимо крайне необходимое критику, пишущему о поэзии, умение довериться непосредственному чувству, порождаемому поэтической строкой, чтобы тут же «поймать» это эстетическое переживание, поставить его на службу аналитической мысли. В. Дементьев стремится к конкретно-историческому рассмотрению творчества поэта, стихи в его статьях объясняются временем и объясняют время. Он особенно достоверен, когда обращается к творчеству поэтов военного поколения, – ведь и сам В. Дементьев начинал как поэт, прозаик и критик уже после того, как снял походную шинель. Вот почему статьи об А. Межирове и С. Орлове завершающего книгу раздела «В зареве ветровом» – это не узко взятый анализ их творчества, а размышление о судьбах пришедших в поэзию в «сороковые, роковые». При работе над книгой «Александр Твардовский» (М., «Советская Россия», 1976) В. Дементьев особое внимание уделил всему, что в той или иной степени связано с «малой родиной» поэта, со Смоленщиной. Это позволило выявить ряд особенностей, мимо которых проходили другие исследователи. При подготовке книги «Исповедь земли» такой методологический принцип становится и формообразующим: автор включил в нее статьи лишь о тех поэтах (в основном Российского Нечерноземья), в чьем творчестве явственно сказалась связь с «малой родиной». Вместе собраны статьи о шестнадцати поэтах, список которых начинают В. Сиротин, Н. Клюев и С. Есенин, а завершает его А. Романов. Однако пестрота имен не порождает эклектики, книга цельна, ибо у автора ее четкие и обоснованные критерии оценки материала. Вдумчиво осмысляя проблемы «деревенской» литературы, он решительно выступает против «моды на деревню», породившей в стихах ряда поэтов «тоску», «раскаяния» и прочие расхожие «поэтизмы» (II, 504). В. Дементьев справедливо усматривает опасность не столько в самой моде, сколько в вульгаризации важных тем, которую несет с собой это поветрие. В. Дементьев привлекает постоянной готовностью уйти от однолинейности, видеть исследуемое явление в широком контексте: «…Если сейчас я рассматриваю поэтические системы, в которых народно-песенные корни вполне очевидны, в которых речь организована особым – в соответствии с народной традицией – образом, то это отнюдь не исключает, а лишь подтверждает существование и других поэтических систем, опирающихся на другие – в частности, исторические, лирико-философские, эстетические – принципы и традиции, обновляющиеся в другом кастальском ключе» (II, 443). Биографически В. Дементьев тесно связан с Вологдой, с Севером, и многие страницы его книги – о земляках, творчество которых постоянно привлекает его пристальное внимание (попутно отметим: в статье о Л. Мартынове рассматривается прежде всего трехлетний период его жизни в Вологде). Однако это не мешает критику со всей определенностью выступить против «зачисления» прозаиков и поэтов ф. Абрамова, В. Белова, Н. Рубцова, О. Фокиной и А. Романова в «вологодскую школу»: «Все названные и неназванные писатели… прежде всего писатели «одной шестой земли» – нашей многонациональной и единой Советской державы» (II, 501). Книги В. Дементьева свидетельствуют о том, что серьезный анализ эстетики поэта не приводит к отрыву от этической стороны творчества, ибо в самой основе советского искусства – единение «красоты» и «пользы». Это же единение – одна из наиболее действенных традиций русской литературы, восходящих к А. С. Пушкину. Стремление критика углубить анализ творчества поэта становится очевидным при рассмотрении изменений, внесенных в текст ранее печатавшихся работ. Проследим это на примере статьи «Предвечернее», впервые увидевшей свет в 1973 году. Эта статья – одна из первых удачных попыток обстоятельного прочтения поэзии Н. Рубцова. Критики легко находили в его стихах следы воздействия С. Есенина; не отвергая этого, В. Дементьев убедительно показал, что поэзия Н. Рубцова развивалась прежде всего в русле блоковской традиции. Теперь он подкрепляет свои наблюдения положениями из сравнительно недавно опубликованной статьи Л. Долгополова о традициях Блока в поэзии 50 – 60-х годов. Задумываюсь, почему снято следующее утверждение: «Наконец, он мог признаться, что в родном Заволочье нет красот, а имеется лишь «много серой  воды, много серого неба, и немного пологой нелюдимой земли…» 3 Уж эти-то строки Н. Рубцова не отнесешь к проходным! Первое объяснение – они мешают критику, диссонируют с вырастающим из многих статей любовно приподнятым образом его «малой родины». Но затем приходит другое толкование: отказаться от такого утверждения было необходимо, потому что сам Н. Рубцов в этой нелюдимой земле, в этих серых водах разглядел неподдельную красоту, ощутил с ними жгучую, смертную связь. И в этом эпизоде прослеживается все та же тенденция – стремление ко все более глубокому осмыслению как отдельной строки, так и личности поэта. В повторно печатающихся статьях В. Дементьева можно обнаружить и поправки, возникшие в результате литературной полемики. Не поступаясь важным, концептуальным, он порою уточняет свою позицию. Тем досаднее, что практически не приняты во внимание обоснованные суждения Е. Любаревой4 относительно ряда случаев суженного толкования строк А. Твардовского. Более того, в новых книгах обнаруживаем и новые примеры неравнозначной подмены общего частным: «Образы и мотивы «смоленской стороны» всегда придавали лирическим и публицистическим стихам Твардовского убедительность, даже злободневность. Поэт обращается к родной земле:

Не белоручка и не лодырь,

Своим кичащийся пером, –

Стыжусь торчать с дежурной одой

Перед твоим календарем».

(II, 253)

В стихотворении нет никаких указаний на то, что автор обращается только к Смоленщине, а цитируемая критиком строфа как раз опровергает такое толкование, – ведь календарь со всеми торжественными датами принадлежит всей стране, а не части ее. А вот о другом поэте: «Как житель Севера, царства хвойных и лиственных лесов, он любил все живое, любил жизнь, радовался птенцу, который «проклюнулся в пуще», и был потрясен смертью близкого человека…» (I, 472). А разве не на Севере, в других местах, не любят жизнь, равнодушны к судьбе близких?

Средства, с помощью которых В. Дементьев исследует мир поэта, достаточно разнообразны, но и здесь можно выделить его особые пристрастия. Одно из наиболее стойких – интерес к художественному времени-пространству. При анализе цикла «На поле Куликовом» эта литературоведческая категория позволяет исследователю показать историческую перспективу творчества А. Блока, несводимость сути цикла к мотивам тоски, жертвенности и мистицизма.

Время написания поэмы Я. Смелякова «Строгая любовь» и время, в котором разворачивается ее действие, отчетливо различимы. В. Дементьев показывает, что их своеобразие – один из основных смысло- и формообразующих факторов поэмы. В ряде стихотворений Н. Клюева исследователь обнаруживает стремление с помощью пространственно-временного сдвига подчеркнуть иллюзорность создаваемого им мира.

В «Василии Теркине», в стихах С. Орлова и других поэтов военной поры художественное время – пространство – действенное средство постижения масштаба событий, выражения единства героя и народа. В последующие десятилетия фронтовой опыт не только отчетливо окрашивает творчество прошедших войну, но и по праву служит мерилом этических оценок. Однако само по себе «сопряжение времен» – еще не гарантия успеха, исследователь подмечает, что иногда поиски душевных и нравственных ценностей, незыблемых моральных критериев приводят поэтов к известной идеализации окопного быта, к тому, что подернутый дымкой воспоминаний образ юноши-офицера нет-нет да и начинает приобретать черты идеального героя. Здесь же, рядом В. Дементьев останавливается на одном из тех случаев, когда такое сопряжение времен, такой поиск критериев чрезвычайно плодотворны. Речь идет о стихотворении А. Межирова «Календарь».

Многократно В. Дементьев обращается к роли условности в поэтическом творчестве. В центре его внимания чаще оказываются поэты, пишущие стихом традиционным, «спокойным», поэты-реалисты. Тем более важно, что критик никогда не ставит знака равенства между реализмом и бескрылым копиизмом, готов вслед за поэтом истину психологическую, нашедшую выражение в условной форме, предпочесть в иные моменты бытовому правдоподобию. Он полемизирует с теоретической установкой, согласно которой условность ассоциируется с чем-то идейно незрелым, и убедительно показывает, что С. Викулову, например, долгое время мешала вера в исключительность и неусловность «жизнеподобия», ибо лишь соединение глубокого знания и осмысления жизни с богатым арсеналом эстетического ее освоения ведет художника к успеху.

Отчетлив интерес исследователя к символу в поэзии; если бы собрать воедино все, что связано с образом деревенского, отчего дома в статьях о самых разных поэтах, получилось бы обширное и многостороннее исследование этого, как показал критик, важного образа в современной русской поэзии.

Теоретические «сбои» в статьях В. Дементьева редки, и они в родстве с той неравноправной заменой, о которой шла речь выше: «…Историзм взглядов художника и соответственно народно-песенная атмосфера стиха» (I, 140), Однако частные несогласия с В. Дементьевым не мешают по достоинству оценить художественный мир критика, где ценности истинны, красота неподдельна, интерес к жизни и поэзии не наигран, а уровень профессионализма – высок.

  1. Л. Мартынов, Чудесный город Валерия Дементьева. – В кн.: Валерий Дементьев, За белой зарей, М., «Современник», 1978, с. 8. []
  2. Л. Лавлинский, Поэт и критик, М., «Художественная литература». 1979. []
  3. Валерий Дементьев, Дар Севера, М., «Современник», 1973. с. 257.[]
  4. »Вопросы литературы», 1977, N 10, с. 234 – 235. []

Статья в PDF

Полный текст статьи в формате PDF доступен в составе номера №7, 1982

Цитировать

Чернис, Д. Мир критика / Д. Чернис // Вопросы литературы. - 1982 - №7. - C. 212-217
Копировать