Стилевое становление акмеизма: Н. Гумилев и символизм

История возникновения акмеизма, во многом обусловленная полемикой с символизмом, достаточно полно воссоздана как в мемуарной¹, так и научной² литературе.

Особняком во всем этом массиве литературы стоит автобиографическая проза А. Ахматовой, и в первую очередь заметка «К истории акмеизма». Ахматова считала: без «фактов и соображений», изложенных в ней, «понять зарождение акмеизма… просто невозможно».

«Главное» в истории акмеизма Ахматова находила в характере Гумилева. «… И самое главное, – как подчеркивала она, – в этом характере: мальчиком он поверил в символизм, как люди верят в Бога. Это была святыня неприкосновенная, но по мере приближения к символистам, в частности к «Башне» (В. Иванов), вера его дрогнула, ему стало казаться, что в нем поругано что-то» ³.

В дневнике П. Н. Лукницкого приводится запись разговора с Ахматовой от 18 июля 1925 года: «…Акмеизм – это личные черты Николая Степановича» ⁴. Задаваясь вопросом: «Чем отличаются стихи акмеистов от стихов, скажем, начала XIX в.?», Ахматова отвечает: «Какой же это акмеизм? Реакция на символизм, просто потому, что символизм под руки попался. Николай Степанович – если вчитаться – символист. Мандельштам? – его поэзия – темная, непонятная для публики, византийская, при чем же здесь акмеизм? Ахматова – те же черты, которые дают ей Эйхенбаум и другие – эмоциональность, экономия слов, насыщенность, интонация – разве все это было теорией Николая Степановича? Это – есть у каждого поэта XIX века, и при чем же здесь акмеизм?» ⁵

Своим ответом Ахматова исключает саму возможность постановки вопроса о «стиле акмеизма» и своеобразии поэтики акмеизма». ⁶

Тем самым Ахматова как бы вступает в спор с попыткой, берущей свое начало со статьи В. М. Жирмунского «Преодолевшие символизм» («Русская мысль», 1916, N 12) и получившей развитие в статье-эссе В. Вейдле «Петербургская поэтика», впервые опубликованной через два года после смерти Ахматовой в качестве предисловия к чет

вертому тому вашингтонского собрания сочинений Гумилева⁷.

«С некоторой осторожностью мы могли бы говорить об идеале «гиперборейцев» как о неореализме…» ⁸ писал В. Жирмунский, считавший определение «акмеизм»»туманным и невыразительным» ⁵.

Полемизируя с утверждением В. Шкловского, что акмеисты своей поэтики не создали, В. Вейдле высказывал свою точку зрения: «…теоретической не создали, но это – другое дело. Гумилев, с помощью Ахматовой и Мандельштама… обосновал, в Петербурге, стихами, новую поэтику, которую я петербургской поэтому, но лишь отчасти поэтому, и называю. Он ее назвал акмеизмом»⁹. Однако Вейдле «корни»»петербургской поэтики» ищет не в акмеизме, а в предыстории акмеизма, связанной с символизмом и с двумя именами – И. Анненского и М. Кузмина. А в попытке обосновать черты «петербургской поэтики» Вейдле повторяет идеи «о преобладании предметного значения слов, порою тех же прежних слов, над обобщающим их смыслом»¹⁰, высказанные еще в 1916 году В. Жирмунским¹¹. В конце своей статьи Вейдле делает вывод: «Петербургская поэтика, это не акмеизм, не «Гиперборей», не Цех поэтов, и не «Бродячая собака». Но все это, включая «собаку», поэтику эту… утверждало, закрепляло и распространяло…»¹²

Начиная со статьи Жирмунского, которую Ахматова называла «первым настоящим об акмеизме»¹³, объяснение «поэтики» акмеизма связано с обоснованием полемики акмеистов с символизмом и с противопоставлением стилевых исканий акмеизма символистским. Поэтика акмеизма – это своего рода «контрпоэтика», отталкивающаяся от символизма.

Как отмечал С. Маковский, «отталкиваясь от символизма, свою поэтику Гумилев не определял положительными признаками, его «акмеизм» сводился к указаниям на то, чего, по его мнению, не надо допускать в поэзии, т. е. определяется отрицательно»¹⁴. И в многозначном восклицании Ахматовой в приведенной выше дневниковой записи П. Лукницкого по поводу своеобразия творчества Гумилева, Мандельштама и своего («… при чем же здесь акмеизм?») не только спор с теми (например, как выше было указано, с М. Кузминым), кто объяснял возникновение акмеизма «теорией» Гумилева, но и утверждение того, что своеобразие большого поэта не укладывается в рамки программы той или иной школы¹⁵. В этом же разговоре об акмеизме, зафиксированном в дневниковой записи Лукницкого от 18 июля 1925 года, Ахматова вспоминает о Первом Цехе Поэтов (о литературном явлении, не тождественном, как известно, акмеизму): «Дал ли что-нибудь Цех? Конечно, что-то дал просто потому, что там спорили… Но Николай Степанович мог прийти так же к Мандельштаму или к Ахматовой и они ему сказали бы то же самое… А у других – такого Бруни – не было кому прочитать, он дожидался Цеха, чтоб узнать мнение. И из них все равно ничего не вышло…»¹⁶

Утверждение о первостепенной значимости своеобразия поэта перед литературной программой «школы» не противоречит убеждению Ахматовой в том, что истоки акмеизма надо искать в «характере Гумилева» и в его вере и разочаровании в символизме¹⁷.

О том, как связаны кризис символизма 1910 года и дискуссия в печати о нем с предысторией акмеизма, написано много¹⁸. Ощущение кризиса символизма возникало не только у участников полемики («дел домашних», по выражению Блока¹⁹), но и в критике, далекой от символизма. Так, откликаясь на статьи Блока («О современном состоянии русского символизма» – «Аполлон», 1910, N 8), Брюсова («О «речи рабской» в защиту поэзии» – «Аполлон», 1910, N 9), Д. Мережковского («Балаган и трагедия» – «Русское слово», 14 сентября 1910 года) и книгу Эллиса «Русские символисты» («Мусагет», 1910), В. Львов-Рогачевский писал: «Двадцатилетие – слишком долгий период для символизма, как литературной школы. Та чаша, которую испили другие литературные школы, отходившие в область истории, не минует и символизма, который тоже не вечен, хотя и толкует много о вечности»²⁰.

Будущий временный союзник Гумилева по акмеизму С. Городецкий почти за год до доклада Вяч. Иванова в Москве (17 марта) и Петербурге (26 марта 1910 года), положенного в основу статьи «Заветы символизма» («Аполлон», 1910, N 8), еще в 1909 году заявил на страницах «Золотого руна»: «Вместе с положительными завоеваниями от истекшего периода досталось нам и дурное наследство, изжить которое, растворить и преодолеть предстоит ближайшим поколениям»²¹.

В автобиографии 1965 года Ахматова писала: «В 1910 году явно обозначился кризис символизма, и начинающие поэты уже не примыкали к этому течению. Одни шли в футуризм, другие – в акмеизм… я сделалась акмеисткой»²². Однако этот чрезвычайно сжато изложенный эпизод из своей творческой эволюции Ахматова комментировала и по-другому: «Акмеизм возник в конце 1911 г<ода>. В десятом году Гумилев был еще правоверным символистом». Приводим еще один фрагмент из дневниковой записи: «…напоминаю, что я выходила замуж не за главу акмеизма, а за молодого поэта-символиста…»²³.

Не отрицая влияния дискуссии о кризисе символизма на литературный расклад, отметим тем не менее, что любая полемика вряд ли может воздействовать на формирование стиля поэта. И не случайно Ахматова и в очерке «Коротко о себе», и в дневниковых записях предваряла тему кризиса символизма рассказом о знакомстве в начале 1910 года с корректурой «Кипарисового ларца» («…что-то поняла в поэзии»²³), то есть о явлении духовного, внутреннего, – а не внешнего порядка.

Ахматова возводила к Анненскому не только поэзию свою, Гумилева и Мандельштама, но и Пастернака, Хлебникова и Маяковского, подчеркивая, что «Анненский не потому учитель Пастернака, Мандельштама и Гумилева, что они ему подражали, – нет, но названные поэты уже «содержались» в Анненском»²⁴.

Вероятно, к 1908 году, после издания парижских «Романтических цветов» и возвращения в Петербург, Гумилев был внутренне готов к поискам нового поэтического стиля. Расширяя круг своего литературного общения, он как бы ищет новые «стилевые опоры»:

1. Имеются в виду воспоминания А. Ахматовой, Вл. Пяста, С. Маковского, Г. Иванова, Вл. Ходасевича и др. Ниже эти работы указаны. См. также: А. В. Лавров, Р. Д. Тименчик, Иннокентий Анненский в неизданных воспоминаниях. – В кн.: «Памятники культуры. Новые открытия. Письменность. Искусство. Археология. 1981″, Л., 1983.[↩]
2. Р. Д. Тименчик,» Заметки об акмеизме. – «Russian Literature», 1974, v. 7/8, p. 32 – 43; он же, Заметки об акмеизме. II. – «Russian Literature», 1977, v. V, N 3, p. 281 – 300; см. также: И. Ф. Анненский, Письма к С. К. Маковскому. Публ. А В. Лаврова и Р. Д. Тименчика. – В кн.: «Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1976 год», Л., 1978. И. Ф. Анненский, Письма к М. А. Волошину. Публ. А. В. Лаврова и В. П. Купченко. – Там же, с. 242 – 252; И. В. Корецкая, Импрессионизм в поэзии и эстетике символизма. – В кн.: «Литературно-эстетические концепции в России конца XIX – начала XX в.», М., 1975.[↩]
3. Анна Ахматова, Автобиографическая проза. Вступ. статьи, примеч. Р. Д. Тименчика, В. А. Черных. – «Литературное обозрение», 1989″, N 5, с. 7.[↩]
4. Цит. по: В. К. Лукницкая, Материалы к биографии Н. Гумилева. – В кн.: Николай Гумилев, Стихи. Поэмы, Тбилиси, 1988, с. 55.[↩]
5. Там же.[↩][↩]
6. Тем не менее в заметке «К истории акмеизма» Ахматова, подчеркивая ошибочность причисления Кузмина к акмеистам, признается, что «Жирмунский… напутал с Кузминым и его «прекрасной ясностью» (с. 7), высказывает недовольство отзывом Кузмина о Гумилеве и акмеизме в книге «Условности» (Пг., 1923) («…упрямым достоинством акмеизма, произвольно и довольно тупо ограничивающего себя со всех сторон…» – с. 154). Как отмечает Р. Тименчик, при первой публикации статьи «Мечтатели» в газете «Жизнь искусства» (29 июня – 1 июля 1921 года) к этому фрагменту была помещена сноска, смысл которой совпадает с ахматовской оценкой роли Гумилева в становлении акмеизма: «Как литературная школа, выдуманная одним лицом (в данном случае Гумилевым), не возводит ли акмеизм в канонически запрещенные те стороны поэзии, которые недоступны по правоте своей самому основателю?» (Анна Ахматова, Автобиографическая проза, с. 9 – 10).[↩]
7. См. переиздание: Николай Гумилев, Собр. соч. в 4-х томах, т. 4, М., 1991. А также: В. Вейдле, О поэтах и поэзии, Paris, 1973, с. 102 – 126; Владимир Вейдле, Статьи о русской поэзии и культуре. – «Вопросы литературы», 1990, N 7, с. 108 – 127.[↩]
8. В. М. Жирмунский, Теория литературы. Поэтика. Стилистика, Л., 1977, с. 131.[↩]
9. В. Вейдле, О поэтах и поэзии, с. 110.^[↩]
10. Там же, с. 111.^[↩]
11. Ср. у В. Жирмунского: «Нельзя назвать детали в стихах Ахматовой и символами. Здесь не мистические переживания вкладываются в образы и слова, как было в эпоху символизма, а переживания простые, конкретные, строго раздельные и очерченные» («Теория литературы. Поэтика. Стилистика», с. 119).^[↩]
12. В. Вейдле, Петербургская поэтика. – В кн.: В. Вейдле, О поэтах и поэзии, с. 121.^[↩]
13. Анна Ахматова, Автобиографическая проза, с. 13.^[↩]
14. Сергей Маковский, Николай Гумилев (1886 – 1921). – В кн.: «Николай Гумилев в воспоминаниях современников», М., 1990, с. 67.^[↩]
15. См. об этом у С. Маковского: «Но тут акмеизм… пожалуй, ни при чем (здесь и далее в цитатах курсив мой. – О. К.). Дарование Ахматовой (очень большое), созревавшее в тишине и безвестности… в гумилевской выучке не нуждалось» («Николай Гумилев…», с. 64).^[↩]
16. В. К. Лукницкая, Материалы к биографии Н. Гумилева, с. 55.^[↩]
17. Анна Ахматова, Автобиографическая проза, с. 7.^[↩]
18. См.: В. М. Жирмунский, Теория литературы. Поэтика. Стилистика, с. 106 – 111, 131 – 132; Г. П. Струве, Н. С. Гумилев. Жизнь и личность. – В кн.: Николай Гумилев, Собр. соч. в 4-х томах, т. 1, с. XIX; Г. П. Струве, Творческий путь Гумилева. – В кн.: Николай Гумилев, Собр. соч. в 4-х томах, т. 2; В. Вейдле, Петербургская поэтика, с. 110. См. также материалы и комментарии: «Литературное наследство», 1976, т. 85, с. 530 – 532; 1980, т. 92, кн. 1, с. 513; т. 92, кн. 3, с. 365 – 373; В. К. Лукницкая, Материалы к биографии Н. Гумилева, с. 47.^[↩]
19. Александр Блок, Собр. соч. в 8-ми томах, т. 8, М. -Л., 1963, с. 308.^[↩]
20. В. Львов-Рогачевский,»Быть или не быть русскому символизму?» – «Современный мир», 1910, N 10, отд. II, с. 80.^[↩]
21. С. Городецкий, Ближайшая задача русской литературы. – «Золотое руно», 1909, N 4, с. 70.^[↩]
22. Анна Ахматова, Стихотворения и поэмы, Л., 1977, с. 20.^[↩]
23. Анна Ахматова, Автобиографическая проза, с. 11.^[↩][↩]
24. Анна Ахматова, Сочинения в 2-х томах, т. 2, М., 1986, с. 203 («… Дело Анненского ожило со страшной силой в следующем поколении», – писала она в заметке, условно названной «Иннокентий Анненский. – Там же, с. 202).^[↩]