Стиль времени
Валентина Ивашева, Новые черты реализма на Западе, М., «Советский писатель», 1966, 288 с.
Знаменитая формула гласит, что человек – это стиль. С тех пор как она была произнесена, критика неоднократно ее истолковывала в расширительном или, напротив, суженном смысле, пересматривала, опровергала и даже отменяла, причем делала последнее подчас если и в обход убедительных обоснований, то зато с рвением и безапелляционностью. Такой метод, как известно, способствовал выведению из нашего литературного обихода на длительное время многих славных имен мастеров иностранной литературы нынешнего столетия. Между тем стиль действительно определяет творческое лицо писатели, если, понятно, видеть в стиле не нечто второстепенное или вовсе несущественное по отношению к мировоззрению автора и вложенным им в произведение идеям, но целокупную систему изобразительных средств для создания художественной действительности, которая в свою очередь пребывает в неповторимых у каждого индивидуального таланта соотношениях с миром действительности реальной.
С такой точки зрения собственный стиль имеют не только отдельные писатели, но литературные эпохи и периоды. Даже десятилетия. Время – тоже стиль. Мир заставляет видеть и перевоссоздавать себя именно так, а не иначе. Меняющийся мир успешнее любых критиков опрокидывает ярлыки и шаблоны, разрушает стереотипы классификаций, сметает школярское подразделение многообразных новейших или новых, однако уже ставших своего рода традицией приемов письма и композиции на «хорошие» (то есть реалистические) и «нехорошие» (в меру разумения критика). В этом лишний раз убеждает исследование В. Ивашевой о новых чертах реализма в западных литературах.
В. Ивашева в своих работах не впервые выходит за границы Британских островов – достаточно назвать ее книгу «На пороге XXI века» (1979), посвященную философско-эстетическим воздействиям НТР на литературу. На этот раз круг вовлекаемых в рассуждение явлений еще шире и слово «Запад», стоящее в заглавии, не совсем точно отражает диапазон исследования, поскольку речь в нем идет и о латиноамериканской прозе, в частности о книгах кубинца А. Карпентьера.
Объектом эстетического анализа здесь выступают и различные литературы – Великобритании, США, ФРГ, Испании, Франции, Аргентины и другие, и творчество очень разных писателей – Г. Грасса и Д. Гарднера, М. Фриша и М. Л. Омон, Х. Кортасара и Ж. Перека, Р. П. Уоррена и А. М. Матуте, Д. Фаулза и Г. Свифта… В калейдоскопе имен и названий критик, бережно фиксирующий приметы индивидуального почерка каждого автора, прежде всего, однако, стремится проследить некий общий узор, свойственный реалистической прозе капиталистических стран на нынешнем этапе ее развития и характеризующий ее именно как порождение второй половины XX века. Недаром подавляющее большинство произведений, привлекаемых исследовательницей, относятся к концу 1960-х – 1980-м годам. «Для поколения Фаулза, – пишет В. Ивашева об одном из ведущих писателей Великобритании, родившемся в 1926 году и дебютировавшем в 1963-м, -1900 – 1938 годы это как бы продолжение XIX века, XX век по-настоящему наступает практически лишь в 50-х годах» (стр. 6). Тем не менее, рассуждая о новых стилевых структурах в романе последних десятилетий, критик обращается – и вполне уместно – к книге испанца К. Х. Селы «Улей», созданной еще в 1943 году. Более того, тщательный и беспристрастный разбор художественной ткани произведений, сделанный В. Ивашевой, порой невольно приводит на память парадокс о том, что новое – это основательно забытое старое. Логика рассуждений критика не единожды отсылает читателя к крупнейшим мастерам нынешнего столетия, без чьих открытий современная литература не была бы тем, чем она есть, – к Джойсу, Хемингуэю, Фолкнеру, Т. Манну, Дос Пассосу. Так что с какого бы рубежа ни начинало то или иное поколение зарубежных писателей отсчет «своего» XX века, в истории литературы его наступление объективно связано с творчеством перечисленных и ряда других авторов. Полностью соглашаясь с В. Ивашевой в том, что реализм Р. П. Уоррена, Х. Кортасара или Г. Грасса отличается от реализма Д. Голсуорси, С. Льюиса или Р. Роллана, справедливо, однако, заметить, что от последнего уже отличался реализм Э. Хемингуэя, И. Звево, Д. Г. Лоуренса или Г. Гессе. Другой вопрос – чем реализм видных и весьма неоднозначных художников послевоенной эпохи, особенно с 1960-х годов, отличается от реализма мастеров межвоенных десятилетий и периода второй мировой войны, но именно эта проблема фактически и поставлена в книге «Новые черты реализма на Западе».
Проблема непроста, требует деликатного подхода. В. Ивашева, думается, избрала оптимальное решение, выделив в ней несколько важнейших узловых аспектов, рассматривая каждый из них в опоре на конкретные и в то же время характерные явления литературы. Это определило и построение ее книги, состоящей из глав, отданных последовательному анализу философских мотивов, новых функций натурализма, новых форм изображения внутреннего мира персонажей, роли символа и условности, специфики стилевых структур в романе последних десятилетий. Естественно, что при гаком подходе одни и те же имена и произведения возникают в разных главах, но это дает критику возможность выявить общее через частное, очертить контуры того узора, о котором говорилось ранее, – одним словом, реализовать замысел более успешно, чем если бы был избран монографический принцип.
Следует отдать должное эстетическому чутью автора, чувству текста и видению меняющейся литературной панорамы на Западе как целостного во всей его противоречивости процесса. Но главный смысл этой книги все же – в ответе на вопрос, сформулированный самим ее названием. Отвлекаясь пока от отдельных наблюдений В. Ивашевой над своеобразием и смелыми, подчас дерзкими находками у того или иного художника, попробуем суммировать то, что в итоге выросло из этих наблюдений, – те новые качества, которые, по мнению критика, в конечном счете отличают современный реализм на Западе (и, повторим еще раз, в странах Латинской Америки) от реализма предшествующих десятилетий XX века:
достигшее высшей степени изощренности и проникновения до глубинных уровней подсознания раскрытие внутреннего мира действующих лиц, опирающееся на новейшие открытия в области биологии и психологии, включая и то их ответвление, которое В. Ивашева называет парапсихологическими науками, хотя научный статус последних и на сегодняшний день едва ли можно считать бесспорным;
углубление мифологического и символического пластов повествования, установка на отказ от принципов хронологической последовательности и логической непрерывности в развитии действия – как косвенное следствие новых, обусловленных физическими открытиями, воззрений на природу времени;
превращение натурализма в чуть ли не непременный элемент художественного письма – как форма осмысления западной действительности, чем далее, тем все более замешенной на насилии;
развитие повествовательного многоголосия, с одной стороны, а с другой – усиление фрагментарности, мозаичности текста, того, что В. Ивашева именует «рваным» стилем, каковой, по ее справедливому мнению, наилучшим образом передает идею социальной общности изолированных социальных «единиц»: «Клочковатостью письма (отрывки описаний, диалогов и реплик, рассуждений, эпизодов и документальных справок) Гойтисоло (Луис Гойтисоло в романе «Поверка». – В. С.) добивается общего впечатления от своей книги, к которому он стремится: все со всем связано, и ничто не отделимо от другого» (стр. 222).
Эти закономерности наряду с некоторыми другими получившими распространение тенденциями, например обостренным вниманием авторов к гротеску положений и характеров или к стилизации, позволяют критику доказательно говорить о плодотворном освоении и развитии в современном реализме средств и приемов письма, считавшихся долгие годы сугубой принадлежностью и родовой метой модернизма. «Далекий от подражания Джойсу, Грасс все же на джойсовский манер смело повторяет слова, смело пользуется словесными вариациями, игрой слов на уровне кунштюков, подчас даже отвлекаясь от сюжета…» (стр. 234 – 235) – так сказано о писателе, которого В. Ивашева справедливо относит к числу виднейших реалистов Запада.
Разборы и размышления критика над образцами зарубежной прозы последних десятилетий заставляют разделить высказанную ею мысль: «…нельзя не признать, что о едином методе реализма, каким мы его представляем по произведениям классиков XIX, даже начала XX века, говорить неосновательно» (стр. 10). В свете этого кажется неожиданным и немотивированным отлучение от реализма А. Мердок и У. Голдинга и возведение в реалисты К. Уилсона, автора философско-фантастических романов и популярных трактатов о парапсихологических феноменах. Тут, видимо, возобладала личная точка зрения В. Ивашевой, проявившаяся даже в интонации. Скажем: «Английская критика считала Голдинга одним из крупнейших писателей Великобритании» (стр. 62). Или: «Правда, можно было бы сказать – и об этом уже не раз говорили недоброжелатели – что не все выпускаемое Уилсоном одинаково глубоко и убедительно по содержанию…» (стр. 64).
Голдинг, конечно, художник трагический и жестокий, не просто обеспокоенный, но одержимый видениями духовного зла и мыслью о том, что человек обязан познать это зло, чтобы научиться противостоять ему прежде всего в себе самом. По аналогии с тем, как именовал некоторые свои пьесы Д. Б. Шоу, книги Голдинга имеют право на эпитет «неприятные». Но Голдинг и в самом деле один из крупнейших писателей Великобритании и всего Запада и является таковым независимо от того, что считала, считает и будет считать английская критика. Что касается К. Уилсона, то при самом благожелательном к нему отношении факты заставляют признать: и в наиболее интересных его книгах, таких, как «Паразиты сознания», серьезные философские проблемы получают облегченные по содержанию и в чем-то близкие массовой беллетристике художественные трактовки. Трудно не заметить и того, что бесспорный оптимизм Уилсона во взглядах на будущее цивилизации и его вера в безграничные потенциальные возможности homo sapiens очевиднейшим образом восходят к ницшеанской концепции сверхчеловека с его мессианским предназначением.
Примечательно обширный круг имен и произведений, которыми В. Ивашева оперирует легко и раскованно, неоднократно позволяет ей по ходу решения общих проблем подробно останавливаться на том или ином явлении, представляя его крупным планом. В результате книга изобилует тонко и проницательно выписанными микроэссе, дающими критический абрис этих явлений. Несомненный интерес читателя вызовут страницы, посвященные Д. Дидион и Д. Фаулзу, А. М. Матуте и П. Флетьо, И. Бахман и Э. Доктороу, а также анализ ряда неординарных и «трудных» романов – «Дзэн и искусство ухода за мотоциклами» Р. Пёрсига, «Сырые низины» Г. Свифта, «Улица сомнительных лавчонок» П. Модиано, «Деяние тьмы» Ф. Кинга, «(Как, или День мадам Плин» М. Л. Омон, «Жизнь. Способы употребления» Ж. Перека и др.
Книга В. Ивашевой симптоматична для сегодняшнего дня советского литературоведения. Она приглашает к размышлению и дискуссии. Можно, вероятно, не согласиться с какими-то частными наблюдениями и трактовками, предложенными автором; кое-что вызовет желание еще раз обратиться к литературным первоисточникам, подумать о несколько отличном от авторского прочтении романов, скажем, тех же Э. Доктороу, Г. Грасса или Стивена Кинга, Но в целом книга, свободная, за редким исключением, от окончательных вердиктов, привлекает внимание читателя к актуальным проблемам современного литературного процесса за рубежом, процесса живого, отнюдь не однолинейного.
«Нет застывших явлений, как не должно быть тем самым и застывших, незыблемых формулировок» (стр. 8) – эти точные слова В. Ивашевой исчерпывающе выражают суть предпринятого ею исследования.
Статья в PDF
Полный текст статьи в формате PDF доступен в составе номера №10, 1987