Стефан Хермлин – художник и революционер
SilviaSchlenstedt, Stephan Hermlin, Berlin, Volk und Wissen, 1985, 272 S.
Наше первоначальное знакомство со Стефаном Хермлином и его творчеством состоялось в апреле 1948 года, когда в Москву приехала – впервые после краха гитлеровского рейха – делегация немецких писателей. На вечере встречи этой делегации с московскими литераторами в ЦДЛ Хермлин прочитал «Балладу о защитниках городов», посвященную советскому народу, а К. Симонов – свой перевод этой баллады, сделанный на скорую руку (он не захотел потом его печатать), но дававший представление о своеобразии немецкого поэта. В те дни Хермлин встретился со студентами МГУ, изучавшими немецкий язык и литературу, – тут не было необходимости в переводчике.
Студенты слушали как зачарованные, поэт читал одно стихотворение за другим, в заключение сказал вполголоса: «Вы доставили мне большую радость, спасибо вам».
Первым переводчиком Хермлина у нас стал Лев Гинзбург; позже появились в различных антологиях переводы Д. Самойлова, Г. Ратгауза, К. Богатырева, Е. Витковского; в 1963 году вышел сборничек стихов Хермлина «Полет голубя» с предисловием И. Эренбурга. Теперь у нас, есть и книга его избранной прозы, изданная в 1983 году. Но нельзя сказать, чтобы знакомство наших читателей с этим оригинальным и выдающимся мастером слова – ныне одним из старейших писателей ГДР – было полным. Кстати, и в ГДР еще нет собрания его сочинений. Когда будет составлена библиография всех работ Херм-Лина, включающая не только стихи и рассказы, но и статьи в периодической печати, очерки, заметки, рецензии, выступления по радио, художественные переводы с разных языков, – тут будет много сотен названий. Но для книжных публикаций своих стихов, прозы, эссе Стефан Хермлин отбирает лишь то, что отвечает его собственным, очень строгим, требованиям к себе.
Накануне 70-летия со дня рождения Хермлина в ГДР появилась первая монография о нем, она вышла в серии «Писатели современности». Книга написана не только с серьезным знанием предмета, но и с нескрываемой любовью к нему. Это можно понять. Автор книги Сильвия Шленштедт выросла в семье эмигрантов-антифашистов, в круг ее творческих интересов входит прежде всего поэзия (о судьбах германской поэзии на исходе первой мировой войны – ее книга «Размежевания»); вместе с тем С. Шленштедт – одна из авторов, организаторов, активнейших участников коллективных трудов ученых ГДР по истории антифашистской литературы. Уже это определяет духовное родство автора монографии с ее героем.
Стефан Хермлин, опубликовавший первые свои стихи еще до фашистской диктатуры, в шестнадцатилетнем возрасте, успел к моменту своего возвращения из эмиграции накопить разнообразный опыт революционера-подпольщика, участника войны с фашизмом (в Испании и Франции), узника лагеря для интернированных (во Франции и Швейцарии); он прошел долгий путь скитаний, но продолжал писать стихи и в те годы, когда было негде их печатать.
Крах фашизма открыл Хермлину дорогу к профессии писателя. Он работал и работает в разных жанрах, в последние десятилетия публикует только прозу, но остается поэтом по своей творческой сути, – отсюда его необычайно бережное отношение к слову, резкая неприязнь к штампу, банальности, многословию. Не раз он откладывал в сторону начатые рукописи ради очередной дальней поездки (их было много, и диапазон их широк: от Китая до Западной Африки), ради диспутов с зарубежными коллегами, ради выступлений перед массовыми аудиториями и участия в конгрессах сторонников мира. Как известно, именно по его инициативе состоялась в 1981 году Берлинская встреча деятелей культуры, посвященная борьбе против опасности ядерной войны. В личности Хермлина органически совмещаются взыскательность мастера и страсть политического борца.
Изучение жизни и творчества писателя с такой биографией требует от исследователя работы почти подвижнической. С. Шленштедт привлекает множество источников, поднимает целину старых газетных и журнальных публикаций, опирается на мемуарные свидетельства разных лиц, в частности и на свидетельства самого поэта. И из обилия документального, фактического материала, разнородного, на первый взгляд пестрого, вырастает целостный творческий портрет.
Всем ходом своего анализа С. Шленштедт демонстрирует несостоятельность тех интерпретаций, которым поэзия Хермлина подверглась в былые годы в статьях иных догматически настроенных критиков. Его не раз упрекали в субъективизме, духовном аристократизме, чуть ли не в эстетстве. А ведь, по сути дела, все его творчество в стихах и прозе пронизано единым пафосом, отдано одной главной теме – освободительной борьбе угнетенных. Сам Хермлин энергично отстаивает право поэта на обращение к общечеловеческим проблемам и возражает – с полным основанием – против растворения литературы в политической злободневности. Но его собственная лирика – это, конечно же, лирика политическая в высоком смысле слова. Она говорит о коренных вопросах бытия и в то же время тесно связана с насущными заботами современников, стремящихся к миру, счастью, справедливости. И даже тогда, когда Хермлин пишет эссе о Моцарте или Гельдерлине, он думает именно об этих заботах. Народ, строящий новую жизнь, должен обогатить свой внутренний мир знанием ценностей, накопленных человечеством. В диалоге Хермлина с С. Шленштедт, которым открывается книга, поэт говорит: «Сколько я себя помню, я всегда чувствовал потребность передавать другим то, что раскрывалось передо мной, то, в чем я видел нечто общезначимое. Это, собственно говоря, свойство социалистического сознания, но у меня оно возникло еще до того, как я стал социалистом» (стр. 16). С. Шленштедт убедительно показывает, насколько тесно связана у Хермлина идейная целеустремленность с этим просветительским началом, с желанием сделать собственные богатые познания в разных сферах культуры достоянием многих. К своей характеристике личности поэта исследовательница привлекает суждение И. Эренбурга из его предисловия к книжке стихов «Полет голубя». «…Все в нем было цельным и удивительно противоречивым. Он говорил непримиримо – сказывалась молодость, прожитая в подполье, в концлагерях, среди врагов, – и вместе с тем чувствовалась нежная мечтательность, присущая его натуре, хотя он и сжимал ее в кулак, готовый задушить, как птенца» (стр. 123). Готовность подавить свою «чувствительность», пойти навстречу упрощенческим требованиям в известной мере сказалась (о чем не умалчивает С. Шленштедт) в некоторых выступлениях Хермлина начала 50-х годов. Но не они определяют его суть как художника.
Передо мной книжка, отпечатанная на серой бумаге в послевоенном Берлине, – Хермлин привез ее в Москву в 1948 году: «22 баллады». В оглавлении рукой автора проставлены, по тогдашней моей просьбе, даты написания каждого стихотворения. В свете этих дат вырисовывается связный сюжет цикла. Годом 1940 датирована трагическая «Баллада о городах под бомбами». А также- и – в качестве противовеса, способного внушить надежду, – «Баллада о зорких глазах», где встает зашифрованный образ Советской страны. Год 1941: трагические мотивы заостряются, варьируются в «Балладе о мертвых городах», в пронзительно сильной «Балладе про королеву Горечь». Но вскоре, в 1942 году, возникает героическая «Баллада о защитниках городов», где прямо названы и Днепрострой, и Севастополь, и леса Карелии. Мотивы отчаяния и мотивы надежды резко сталкиваются в двух стихотворениях 1943 года: одно на тему одиночества, другое – о «преодолении одиночества в больших городах». В том же году, впрочем, создана и одна из вершин поэзии Хермлина – остротрагедийная «Баллада о горожанине в великой беде». В 1945 году нота надежды нарастает и порождает стихи, посвященные памяти борцов против фашизма: Альфреда, брата поэта, летчика английской авиации, погибшего в воздушном бою, и фельдфебеля вермахта Фишера, повернувшего оружие против эсэсовцев. И в этом же 1945 году создаются стихотворения, известные нашим читателям, – «Баллада всем добрым людям, чтоб петь ее на площадях», мобилизующая бдительность немцев по отношению к недобитым фашистам, и «Баллада о старых и новых словах» -о поисках новой, особо действенной, поэтической речи. И завершается книга мужественной и горькой, датированной 1946 годом, «Балладой о том, как два лета прошли напрасно»: радоваться рано, призраки зла далеко еще не исчезли… С тех пор Хермлин создал ряд других стихотворений, которые, вместе с лучшими из баллад, по заслугам стали хрестоматийными. Но думается, что именно в названном сборнике особенно ярко сказались те свойства его поэтической натуры, о которых писал И. Эренбург: «Ему (С. Хермлину. – Т. М.) казалось, что в эпоху наводнения слезами и кровью, буйства стихий нужны набережные из гранита – труднейшие классические формы. Он показал, что можно быть современным, обращаясь к королеве Горечи или к даме Надежде».
Современность поэзии Хермлина, разумеется, не просто в отражении фактов общественной жизни. С. Шленштедт внимательно анализирует его поэтику в контексте литературы XX века. Конечно, нет оснований «привязывать» Хермлина к сюрреализму или даже к более близкому ему экспрессионизму. Но поиски и находки поэзии нашего столетия отозвались в его стихах. В Германии начала века, напоминает С. Шленштедт, сложилась своеобразная традиция «поэзии большого города», чутко реагирующей на дисгармонию, диссонансы современных мегалополисов: черты этой традиции налицо и у Хермлина. Завораживающий ритм, чеканно строгая строфика, ораторская приподнятость в сочетании с раскованностью речивее это по-разному нам знакомо и у Арагона, и у Брехта, и у Бехера, у Хермлина же носит свой неповторимый отпечаток. Известная книжность его языка (особенно в ранних стихах), обилие литературных, библейских, мифологических ассоциаций отчасти объясняется биографией поэта, чей талант складывался и мужал в отрыве от родины, ее будней и чья память сохраняла – в любых, прозаических или даже невыносимых обстоятельствах – обширные запасы знаний, накопленные в ранней юности. Поэзия Хермлина – не легкое чтение. И все-таки самое сильное, прочное, то, что живет и будет жить долго, создано им там, где он был верен себе, а не поддавался соблазну лобовой доходчивости.
О прозе Хермлина исследовательница делает обобщающее замечание: «творчество повествователя неразрывно связано с творчеством лирика» (стр. 147). Его прозу объединяет со стихами и взаимодействие основных идейных, нравственных мотивов (антитеза одиночества и солидарности), и крепкая укорененность в реальных событиях времени. Документальный материал на разные лады взаимодействует с вымыслом, факты недавнего прошлого – с психологическими прозрениями, воспоминаниями, мечтами. Таков, например, рассказ «Йорк фон Вартенбург», который был написан под впечатлением неудавшегося покушения группы офицеров на Гитлера в 1944 году и недавно обрел новую жизнь в ГДР благодаря удачной экранизации для телевидения.
Среди произведений Хермлина, посвященных антифашистскому Сопротивлению, С. Шленштедт выделяет «Время общности» – рассказ о восстании в варшавском гетто. Он начинается как бесхитростный репортаж: автор приехал в Варшаву вскоре после окончания войны и в задумчивости бродит по району недавних боев, где на месте домов – груды камней и щебня. А затем в повествование включается документ, будто бы попавший в руки автора, – не подлинный, а стилизованный: участник восстания ведет дневник, фиксирует события шаг за шагом, – так раскрывается логика и высокий эстетический смысл поведения людей в той экстремальной ситуации, в которой «спасение означало свободу, гибель тоже означала свободу». «Время общности», говорит С. Шленштедт, «приглашает читателя к интенсивному сотрудничеству» с повествователем и его героями, содержит «призыв к оставшимся в живых» (стр. 165, 164).‘
Иная грань таланта Хермлина проявилась в рассказе «Комендантша», – это был первый очень быстрый отклик на события 17 июня 1953 года, когда враги политического строя ГДР постарались спровоцировать беспорядки (более полную картину этих событий дала гораздо позже Анна Зегерс в романе «Доверие»). В рассказе «Комендантша» действует эсэсовка, которая надеется, что вот-вот снова наденет черный мундир и будет избивать заключенных… Сатирический ракурс тут очевиден, и все же нашлись критики, которые попытались одернуть писателя: позволительно ли ставить в центр действия фигуру Явно отрицательную? Обсуждение этого рассказа в печати,
как свидетельствует С. Шленштедт, помогло расшатать упрощенные представления о задачах социалистической литературы.
В последней главе исследовательница детально анализирует наиболее крупную вещь Хермлина в прозе – «Вечерний свет». Она показывает новаторский характер этой книги, где в непритязательной форме фрагментов, воспоминаний, зарисовок, монологов раскрыт непростой, но по-своему типический жизненный путь передового интеллигента XX века. В искусном переплетении мотивов дан живой образ писателя и эпохи, – авторское «я» понято здесь как «часть исторического процесса», тема освободительной борьбы сопряжена с темой искусства. Герой повествования, говорит С. Шленштедт, с течением времени изменился – и «остался таким, каким был» (стр. 243).
В работе С. Шленштедт не раз затрагивается тема «Хермлин и Советский Союз», сама по себе заслуживающая специального исследования. К Советской стране Хермлин обращался многократно, в произведениях разных жанров, включая и рассказ «Путь большевиков», и серию очерков, составивших в 1948 году книжку «Русские впечатления», и одно из сильнейших его стихотворений «Ленинградский гранит». В диалоге с С. Шленштедт писатель вспоминает, какую роль сыграли в его духовном формировании романы советских писателей, прочитанные в детстве или ранней юности. Первые два тома «Тихого Дона» он прочитал в тринадцатилетнем возрасте, в 1928 – 1929 годах в Веймарской республике широко переводили русские книги, было и собрание сочинений Горького в 15-ти томах, и собрание сочинений Эренбурга в 14-ти томах, и книги Вс. Иванова, Бабеля, Л. Рейснер, Сейфуллиной, Федина. Подросток читал эти книги и «чувствовал, что тут – нечто совершенно новое» (стр. 29). Но еще гораздо важнее другой аспект отношения Хермлина к Советскому Союзу – политический. В том же диалоге он вспоминает о том, какую густую тень бросили преступления фашизма на немцев как нацию, – в первые годы после войны даже германские антифашисты чувствовали в разных странах Европы пренебрежительное или настороженное отношение к себе. Советский Союз, говорит он, – «первая страна, где попытались взглянуть на немцев по-человечески и оценить заслуги, пусть относительные, борцов немецкого Сопротивления. В других странах дело обстояло совсем иначе» (стр. 38). Уже этим определяется глубина привязанности заслуженного писателя-антифашиста к нашему народу.