Старый Казанова (Язык и революция)

Искатели приключений, во множестве колесившие по Европе накануне Великой французской революции, были людьми разносторонне одаренными, энциклопедически образованными. Меккой авантюристов был Париж. Здесь они постоянно встречались и враждовали, борясь за место под солнцем, отсюда разносили они по всему миру новые идеи, взгляды, обычаи, моды. Проникая во все слои общества, нарушая привычные нормы поведения и морали, законы, научные представления, эти чародеи, астрологи, алхимики, экстрасенсы (как Сен-Жермен и Калиостро), «сексуальные революционеры» служили закваской грядущих общественных катаклизмов. Они предвосхищали те перемещения народов, перекройку карты Европы, которую принесут революция, наполеоновские войны. Как писал С. Цвейг, эпоха уничтожила сама себя, создав наиболее законченный тип самого совершенного гения, поистине демонического авантюриста – Наполеона.

Знаменитый венецианец Джакомо Джироламо Казанова (1725 – 1798) владел французским, латынью, греческим, прекрасно знал античных авторов, современную литературу, обладал завидными математическими способностями. Он разбирался в юриспруденции, химии, финансах, философии, театре, живописи, был блестящим рассказчиком, остроумным, едким полемистом. Но свой литературный талант он смог полностью раскрыть только в старости, когда в сентябре 1783 года молодой граф Вальдштейн, поклонник оккультных наук, из милости предложил ему должность библиотекаря в своем замке Дукс (Духцов) в Богемии, близ города Теплице.

Жилось там Казанове несладко. Когда приезжал граф, Казанова красовался перед гостями, развлекал всех историями из своей жизни, чувствовал себя в центре внимания. Когда хозяин уезжал, ему приходилось возвращаться к скромной роли библиотекаря, сносить насмешки и издевательства слуг, которых раздражал своей гордостью и самомнением. Он обрушил серию саркастических издевательских посланий на голову своего главного врага, управляющего, – а раньше-то спорил с Вольтером. Век Казановы ушел в прошлое.

«Он заговорил по-немецки, – рассказывал в «Мемуарах» (1827 – 1829) его друг принц де Линь, дядя графа Вальдштейна, – его не поняли, он разгневался – засмеялись. Он прочел свои французские стихи – засмеялись. Жестикулируя, стал декламировать итальянских поэтов – засмеялись. Войдя, церемонно раскланялся, как обучил его шестьдесят лет назад знаменитый танцмейстер Марсель, – засмеялись. Он надел белый султан, шитый золотом жилет, черный бархатный камзол, шелковые чулки с подвязками, усыпанными стразами, – засмеялись. Канальи, кричал он им, все вы якобинцы!»

Именно таким, величественным и жалким, предстал Казанова в финале знаменитого фильма Ф. Феллини. Его спасением было быстрое перо. Неведомо, много ли времени тратил он на описание сорока тысяч томов графской библиотеки, – за тринадцать лет он так и не составил полный каталог. Он предпочитал пополнять ее собственными сочинениями, прославлять ими своего хозяина. Превратившись в затворника, лишась возможности жить полной жизнью, Казанова начал заново пересоздавать ее в своих знаменитых мемуарах, воплощать давние научные и литературные замыслы. Работоспособность и плодовитость его были просто поразительными (в богатом архиве замка Дукс хранятся десятки произведений и писем великого авантюриста), но судьба творений оказалась столь же непростой, а иногда и таинственной, что и у их создателя. Одни были утрачены, другие остались неопубликованными, третьи (как, например, его мемуары) дошли до читателя в первоначальном виде только через сто пятьдесят лет. А те, что были напечатаны при жизни, не принесли автору ни денег, ни славы.

«Берегитесь издателей, – предупреждал Казанову Вольтер во время их достопамятной встречи в 1760 году, – это пираты пострашнее марокканских». «Мне придется иметь с ними дело разве что в старости», – ответил гость. «Тогда они отравят ее».

Предсказание сбылось. Казанова возлагал большие надежды на своего литературного первенца (до этого он выпустил только несколько полемических сочинений) – утопический роман в пяти томах «Икозамерон, или История Эдуарда и Элизабет, проведших восемьдесят один год у мегамикров, коренных жителей Протокосмоса в центре Земли»¹ (1788). Сочинитель дал простор своему изобретательному уму, вложил в книгу всю свою эрудицию, насытил морально-философскими рассуждениями и в результате сделал ее безнадежно скучной. Он распространил по подписке 335 экземпляров, но лейпцигский книготорговец, которому был поручен сбыт, особых стараний не приложил и почти ничего не смог продать.

Многие литературные прожекты остались неоконченными. В честь предка графа Вальдштейна полководца Валленштейна (ставшего позднее героем драматической трилогии Ф. Шиллера) он начал по-итальянски «Альбрехтиаду» – «эпико-трагическую поэму, сложенную рифмованными октавами на манер Тассо», набросал планы трагедии, «ироикомической» драмы, музыкальной комедии, балета, но завершил лишь трагикомедию «Полемоскоп, или Клевета, присутствием ума разоблаченная» (1791) – увы, весьма умеренно занимательную.

Истинный сын эпохи Просвещения, Казанова мечтал обессмертить свое имя во всех областях человеческого знания. Он выпустил три брошюры по математике (1790), послал на конкурс, объявленный императором Иосифом II, «Плод ночных раздумий о ростовщичестве» (1789), написал так и не опубликованные «Суждения о продолжительности года по григорианскому календарю» (1793; еще в 1764 году он предлагал Екатерине Великой ввести в России новое летосчисление – его послушались только в 1918 году) и грандиозный «Опыт критики нравов, наук и искусств» (те же 90-е годы), где рассуждал о морали, политике, юриспруденции, логике, естественной истории, химии, механике, астрономии, теологии, словесности, живописи.

Отшельник, только изредка покидавший замок Дукс, он переписывался с литераторами, учеными, государственными деятелями, обаятельными и образованными женщинами, искателями приключений. От очевидцев – итальянцев, французов, англичан, австрийцев, немцев, русских (он водил знакомство с князем Белосельским, послом в Саксонии) – узнавал он о важнейших политических событиях. Особенно волновала Казанову (как, наверное, большинство европейцев) судьба Франции. С тревогой и ужасом наблюдал он гибель мира, его отринувшего и все равно любимого. Бережно, с гордостью хранил он королевское предписание немедленно покинуть Францию, после того как вступил в ссору с юным, но знатным наглецом (1767), – так некогда был отправлен в тюрьму и выслан в Англию Вольтер, осмелившийся бросить вызов де Рогану. Да и покровитель Казановы, граф Вальдштейн, оказался замешанным во французских делах – он пытался помочь бежать из страны Людовику XVI, спасти принцессу де Ламбаль. Старый авантюрист скорбел о короле, погибшем, как он считал, «по глупости», проклинал тех, кто его казнил. В одном из писем (январь 1790 года) он радовался ложной вести о смерти Мирабо – «бесчестного писаки, предводителя шайки бунтарей и убийц, свергнувших с престола христианнейшего монарха», – и сожалел, что тот пал не от его руки. Он преподнес принцессе Клари (которой ранее посвятил «Полемоскоп») свои «Рассуждения о французской революции», направил Робеспьеру в 1793 году, в разгар террора, гневное послание на ста двадцати страницах – к сожалению, безвозвратно утерянное.

Но сохранилось другое его сочинение – последнее, по сути, литературное и политическое завещание. «Моя соседка, вечность, узнает, что, публикуя этот скромный труд, я имел честь находиться на Вашей службе. Остаюсь, господин граф, Вашим покорнейшим и почтительнейшим слугой – библиотекарь Жак Казанова, Дукс, 1797», – писал он в посвящении графу Вальдштейну. Как обычно, это послание – «Леонарду Снетлаге, доктору права Геттингенского университета, от Жака Казановы, доктора права Падуанского университета».

Предмет их ученого спора – чужой для обоих язык, французский. Но в ту пору это был язык межнационального общения, – как когда-то латынь для людей науки, – и оба оппонента им хорошо владели. Леонард Вильгельм Снетлаге (1743 – 1812) написал по-французски сборник «Политические рассказы и картины XVIII столетия» (1779), подготовил «Новый французский словарь, содержащий ново-созданные французским народом выражения. Сочинение, дополняющее Словарь Французской Академии или любой другой лексикон» (1795). Он-то и вызвал яростную критику Казановы. Конечно, итальянец сильно уступал англичанам А. Гамильтону, А. Рамсею, У. Бекфорду, поляку Я. Потоцкому, чьи романы вошли в историю французской литературы, но и он создал на французском немало – в частности, все упоминавшиеся выше произведения.

Уроки французского он брал в начале 1750-х годов у знаменитого некогда автора трагедий Кребийона-отца (казалось бы, Казанове сам бог велел водить знакомство с его сыном, светским писателем, автором любовно-психологических романов, но судьба распорядилась иначе). Ошибки, которые он делал в ту пору (злоупотреблял итальянизмами, латинизмами, нарушал правила грамматики), увы, сохранились и позже. Принц де Линь оценивал французский Казановы как «варварский, причудливый, но стремительный и любопытный».

1. Сюжет путешествия к центру Земли через сто лет использовал Жюль Берн. [↩]