Среди журналов и газет

И. А. ГОНЧАРОВ И А. Ф. КОНИ (НЕОПУБЛИКОВАННЫЕ ПИСЬМА). В Рукописном отделе ИРЛИ (Пушкинский Дом) хранится девяносто писем Гончарова к Кони. Об этом сообщает В. Мельник на страницах журнала «Волга», 1985, N 12.

Гончарова и Кони связывала многолетняя дружба, несмотря на большую разницу в возрасте. Судя по письмам, их встречи происходили в квартире Гончарова на Моховой, у общих знакомых, прежде всего – в доме редактора журнала «Вестник Европы» М. М. Стасюлевича, а также на отдыхе в Дуббельне (Дубулты).

Интересы Гончарова и Кони во многом сходились. В письме от 19 августа 1880 года Гончаров касается «Политической записки», которую Кони написал в 1878 году, пытаясь убедить русское правительство в необходимости смягчить жестокие меры против революционеров.

«Записку я прочел вечером с жадностью – и по прочтении не раз возвращался вчера и сегодня утром к ней…

Нет сомнения, что <…> сущность записки убедительна, доводы и выводы неоспоримы, факты поразительны… – пишет Гончаров. – Но… все принятые меры, и все другие, какие бы они ни были, которые могут быть еще приняты в этом же роде – суть только пальятивные меры, способные притупить, на более или менее долгий срок, острые припадки общечеловеческого недуга, утолить вопли, стон и плач многих…».

В своих письмах писатель неоднократно упоминает о «деле Веры Засулич». В начале 1888 года, получив от Кони только что вышедшую книгу «Судебные речи», он пишет; «Если б эта книга, думаю я, появилась до дела Засулич – Вас бы не смели (кто прочел бы) судить и осуждать за него. Поняли бы, какой луч гуманитета проводите Вы в Ваших «обвинительных» речах». Позже, 16 февраля, желая поддержать своего друга, Гончаров уверяет: «Имея в портфеле Дело З[асулич] – Вам нельзя предаваться грусти, когда в ящике Пандоры осталась такая «надежда».

Еще когда «Судебные речи» существовали только в черновиках, Гончаров подчеркивал в письмах сугубо писательские способности своего корреспондента. 26 июня 1882 года он пишет: «Но я не перестану скорбеть до тех пор, пока Вы не напишете начатых Вами здесь воспоминаний из Вашей судебной практики. Это была бы дорогая книга, так как в ней каждое слово должно быть правдиво: выдумывать тут ничего не нужно и не следует. Одна правда, изложенная в силуэтах, портретах, сценах и освещенная Вашим юридически-философским взглядом, будет выше и дороже всякого романа. Фантазия артиста, которая в Вас кроется, поможет только искусно расположить и дать нужный колорит лицам и событиям.

Наброски, которые Вы читали мне, прекрасны: если Вы поработаете еще, у Вас явится и перо, или, пожалуй, и кисть артиста, потому что ни воображения, ни остроумия, ни юмора – Вам не занимать стать.

Помните, Вы должны дать эту книгу публике, и это при жизни моей: значит, откладывать в долгий ящик не следует».

Из письма от 20 июля 1882 года:

«Ужасно жалею, что Ваши неофициальные работы стоят…» И еще через четыре года (28 октября 1886 года): «Благодарю сердечно за присылку мне Вашей последней речи… Меня более всего, конечно, занимает ее литературная сторона, т. е искусная группировка фактов и прекрасный язык, а потом уже и юридически-психологический анализ вопроса! Ах, думается мне, какой писатель-психолог, наблюдатель беллетрист прячется в этих юридических дебрях – как бы он мог влиять на огромный круг читателей, тогда как теперь его читают – относительно немногие!»

Весной 1887. года Гончаров работал над циклом очерков «Слуги старого века». 7 мая он пишет Кони: «Мне крайне хочется заручиться Вашим мнением о нескольких набросанных мною очерках: я прочел бы Вам один, много два; чтение не заняло бы и часа, или около того.

Я читал Соф[ье] Ал[ександровне] Ник[итенко], Мих[аил] Матв[еевич] вчера заехал ко мне, и я ему немного прочел – оба они одобряют, но мне нужен и Ваш голос, который и был бы решающим».

3 июля он возвращается к этой же теме: «Кроме Вашего свойства – радовать собою те места и людей, куда Вы только являетесь, а меня всегда особенно, я еще премного уповаю на Ваше присутствие ради успешности моих новых литер[атурных] работ. Как бы Вы пришпоривали меня и с каким удовольствием я прочел бы Вам все остальное написанное, пользуясь Вашими верными, дорогими замечаниями и советами!»

В январе этого же года он жалуется другу: «Я заболел своим жестоким кашлем… говорить много нельзя… Я очень ослабел, мало ем и упал духом.

Таково мое положение! А между тем меня зовут туда-сюда, то в Пушкинскую комиссию, то в кружок любителей сценич[еского] искусства, то пристают (точно сговорились) с просьбой разрешения переводов моих сочинений. Надо отписываться, отговариваться: а у меня силенки мало, да и глаз не позволяет утруждать себя! Им дела нет, да и знать не хотят, что мне 75 лет, что я принадлежу к прошлому, что с настоящим новым и новейшим у меня уже ничего общего нет – я умер для всего этого!»

«НЕИСТОВЫЙ ДЕТЕНЫШ ИРТЫША». На страницах газеты «Казахстанская правда» (Алма-Ата, 19 января 1986 года)

Г. Тюрин знакомит с новыми материалами о Павле Васильеве. «У него было то яркое, стремительное и счастливое воображение, без которого не бывает большой поэзии и примеров которого в такой мере я уже больше не встречал ни у кого за все истекшие после его смерти годы», – писалоПавле Васильеве Пастернак.

Судьба поэта была неразрывно связана с казахской землей. Правда, сведения о времени его рождения были противоречивы. Назывался то 1910, то 1911 и даже 1908 год. Недавно автору сообщения удалось обнаружить в Зайсанском бюро загса метрическую книгу, в которой имеется запись: дата рождения Павла Николаевича Васильева – 23 декабря 1909 года (по старому стилю).

Более 60-ти лет хранится рукописный дневник поэта у подруги его детских лет – Ираиды Федоровны Пшеницыной в Алма-Ате. Эти записи сделаны в 1923 году во время поездки на Зайсан и Алтай: «Ценность этих строк, – пишет Г. Тюрин, – в том, что они раскрывают «жизненную первооснову» Васильевского таланта, незамутненные родники его поэзии: