№12, 1989/Хроника

Среди журналов и газет

БОРИС ЗАЙЦЕВ. «МОСКВА». Журнал «Подъем» (1989, N 6) предпринял издание книги очерков «последнего» в русском зарубежье писателя. Ему предпослано большое предисловие О. Михайлова, в течение многих лет переписывавшегося с Борисом Зайцевым: «началось с вопросов чисто литературных, а дальше заочное это знакомство наше незаметно переросло, смею сказать, в некую – несмотря на разницу во всем, начиная с возраста, – дружбу.

Русское начало в его даровании, чистота лирического голоса, мягкая задушевность- все это я почувствовал в прозе Зайцева и ее полюбил. Борис Константинович, человек исключительно молодой души, не мог этого не ощутить и откликнулся щедро. Письма его, по моему убеждению, замечательны».

Заочное знакомство возникло в начале 1959 года, когда О. Михайлов обратился к Борису Константиновичу по поводу якобы вышедшей книги Зайцева о Бунине.

17 апреля 1959 года Зайцев отвечает:

«Многоуважаемый Олег Николаевич, охотно исполнил бы Вашу просьбу, но сделать это невозможно: никакой книги воспоминаний о Бунине я не выпускал и не писал никогда. Это недоразумение.

Писем Бунина у меня было много. Подавляющая часть их ушла в Архив Колумбийского университета (Нью-Йорк), а недавно я послал 4 письма В. И. Малышеву, в Академию наук в Ленинград, он получил их и пишет, что они будут опубликованы в Бюллетене Рукописного отдела Пушкинского Дома. Письма его – и эти, и те, что в Америке, больше домашнего, семейного характера. Общих высказываний вряд ли много найдешь. Но его облик отражается и в манере письма, и в отдельных словечках. Он замечательно рассказывал. Вообще в нем был артист – недаром Станиславский предлагал ему даже сыграть небольшую роль в какой-то постановке Художественного театра, – но театра он не любил. «Нет, дорогой мой, я не дурак, чтобы быть актером!» (Букву «г» выговаривал по-южному, очень напирая на нее. Но вообще русский язык его был наш, среднерусский, нашей Тоскании российской, давшей всю нашу великую литературу.)

Благодарю Вас за книгу статей о Толстом. Пока прочел Вашу – с интересом. Настаивая на связи Бунина с Толстым, Вы правы, связь есть, конечно, даже в самом складе описания, но есть и огромная разница, о которой Вы не упоминаете: духовный мир – совесть, человеколюбие, сочувствие обездоленным, сострадание, чувство греха и ответственности перед Богом – этого у Бунина почти нет, а у Толстого, в его душе, как раз и занимало огромное место. (Да и вся наша великая литература XIX века, «золотого века» искусства русского, была полна этим, в этом и величие ее.) Поэтому Толстого и раздражали бунинские «дождики».

Во всяком случае, хорошо, что Вы Буниным занимаетесь с любовью и вниманием, писатель выдающийся, внешняя изобразительность его очень велика, язык прекрасный, темперамент большой (он был очень страстный человек) – но внутренне, по душе, он не наследник великой традиций нашей литературы (XIX в.)»

В конце того же года в издательстве «Художественная литература» готовилось издание прозы И. С. Шмелева. О. Михайлов готовил это издание и написал об этом Б. Зайцеву. 7 июля Б. Зайцев ответил:

«Уважаемый Олег Николаевич, И. С. Шмелева я знал еще в Москве, потом нередко встречался с ним здесь, в Париже.

Писатель сильного темперамента, страстный, бурный, очень одаренный и подземно навсегда связанный с Россией, в частности, с Москвой, а в Москве особенно – с Замоскворечьем. Он замоскворецким человеком остался и в Париже, ни с какого конца Запада принять не мог. Думаю, как и у Бунина, у меня, наиболее зрелые его произведения написаны здесь. Лично я считаю лучшими его книгами «Лето Господне» и «Богомолье» – в них наиболее полно выразилась его стихия. Но, конечно, для Вашего сборника это вещи неподходящие».

После выхода «Повестей и рассказов» Шмелева Зайцев писал 5 декабря 1960 года:

«Многоуважаемый Олег Николаевич, большое спасибо, я получил Шмелева с Вашим предисловием.

Я знал Шмелева много лет. Очень мучительная натура, сверхнервная, а тут еще трагическая эпоха – все это сделало из него отчасти фигуру из Достоевского. Темперамент и внутренний напор у него были большие, замоскворецкий оттенок навсегда остался, дарование большое, несколько исступленное и собою мало владеющее.

Именно во второй половине жизни образ его, язык (своеобразный по ритму, вроде какого-то «сказа»), все это ярче и сильней выразилось.

Но я понимаю, Вам пришлось по понятным причинам дать Шмелева более раннего. «Человек из ресторана» в свое время имел успех, но, думаю, это произведение довольно слабое и элементарное. Конечно, для обстановки издания в России сейчас – оно подходящее.

В общем же – хорошо, что Вы знакомите русского нынешнего читателя со Шмелевым. Насчет оценки чисто литературной я не совсем с Вами согласен (хотя по поводу «Путей небесных» и «Солдат» мнения наши сходятся). «Няня из Москвы» имела здесь – особенно в провинциальных (культурно) слоях эмиграции – большой успех, несмотря на свою растянутость… Во всяком случае, сам факт появления Шмелева на Родине знаменателен, и я искренне приветствую его…»

Позже, в связи с заметкой о Набокове в «Краткой литературной энциклопедии», которую готовил О. Михайлов, он поделился своими восторгами с Зайцевым. «Борис Константинович, – пишет автор предисловия, – ответил письмом, которое было для меня как бы холодным душем.

Цитировать

От редакции Среди журналов и газет / От редакции // Вопросы литературы. - 1989 - №12. - C. 276-280
Копировать