Среди журналов и газет

ПИСЬМА Б. Л. ПАСТЕРНАКА – К. А. ФЕДИНУ. Эта публикация предпринята Е. Б. Пастернаком и Р. Лихт («Волга», 1990, N 2). В ней представлены 18 писем Пастернака к Федину и одна записка (1941 г.) из 38 сохранившихся. Они находятся в личном архиве Федина.

«Первое письмо Пастернака Федину, отклик на книгу рассказов последнего, – пишет в послесловии Р. Лихт, – не сохранилось. О его содержании можно судить по ответному письму Федина от 5 марта 1927 года: «Дорогой Борис Леонидович, сердечно благодарю Вас за хорошее письмо. Хорошо оно не только своею душевностью, но также «метафизичностью», о которой Вы упоминаете, тем, что предмет письма необычен для разговоров о литературе. <…> И хочется передать радость от сознания, что вопреки, всему мы не одиноки, и то, что – казалось бы – должно нас разделить, не мешает нам понимать друг друга. <…> Ваши слова необычны. Да, да – мне почти не приходилось слышать о метафизике, когда говорят о литературе. Предмет снижен, сорван откуда-то в трясину «злобы его»и искажен до отвратительности. А нужно, необходимо нужно говорить о деле литературы языком слова, но не языком статей».

Предлагаемая подборка открывается письмом Пастернака от 14 июня 1928 года:»Дорогой Константин Александрович!

Только что получил «Братьев». Горячо благодарю Вас за посылку. Улажу все дела, вырвусь на Кавказ, и наперед знаю, как буду поздравлять Вас. Еще раз спасибо за доставленную радость.

Преданный Вам Б. Пастернак».

9 сентября Пастернак возвращается к теме «Братьев»:»Того»письма я, как видно, так и не напишу. Но вместе с тем и возмутительно, что: читал и перечитывал я восхитительных «Братьев», – непомерный по полноте подведения и полноте погашения расчет по целому ряду серьезнейших наших долгов и громадный вклад в нашу тематическую культуру… Явился страх (так близок мне Ваш мир), что Вы заподозрите меня в подражании Вам, когда прочтете автобиографические заметки («Охранную грамоту». – Ред.), наполовину уже написанные для «Звезды», так поразительно временами однотипен этот материал: Германия, музыка, композиторск[ая] выучка, история поколения. Но будь что будет.Любящий Вас Б. П.

И Вы ввели чудесное точное слово для тишины: неслышность. О, как его подхватят! И оно пропало для меня. Я Вас люблю и ревную.

Отсылаю не перечитывая, идут на почту, стояли над душой, оттого и скомкано».

Касаясь вновь в письме от 6 декабря своей близости творчеству Федина, Пастернак пишет: «Но когда, больше всего любя искусство, мы встречаемся с большим и истинным его проявлением, мы вправе, не боясь показаться притязательными, говорить, что автор нам близок…

Мне казалось, что если Вы, как все мы, или многие из нас, добровольно ограничили свой живописующий дар, свою остроту и разность, свою частную судьбу в эпоху, стершую частности и заставившую нас жить не непреложными кругами и группами, а полуреальным хаосом однородной смеси, то подобно очень немногим из нас, и, может быть, лучше и выше всей этой небольшой горсти, Вы это (все равно вынужденное) самоограниченье нравственно осмыслили и оправдали.

Когда я писал 905-й год, то на эту относительную пошлятину я шел сознательно из добровольной идеальной сделки с временем. Мне хотелось втереть очки себе самому и читателю, и линии историографической преемственности, если мне суждено остаться, и идолотворствующим тенденциям современников и пр. и пр. Мне хотелось дать в неразрывно сосватанном виде то, что не только поссорено у нас, но ссора чего возведена чуть ли не в главную заслугу эпохи. Мне хотелось связать то, что ославлено и осмеяно (и прирожденно-дорого мне), с тем, что мне чуждо для того, чтобы, поклоняясь своим догматам, современник был вынужден, того не замечая, принять и мои идеалы…»

Отклик Пастернака на роман Федина был тем более сочувственным, что самому ему тяжело давалась «сделка со временем». 28 февраля 1936 года он пишет:

«Дорогой Костя!

Как чудно, что ты сдержал слово и меня успокоил, спасибо тебе.