Среди журналов и газет

ПИСЬМА И. Е. ВОЛЬНОВА к жене Марии Михайловне, написанные в 20-е годы, публикует журнал «Подъем» (1990, N4).

Имя писателя Ивана Егоровича Вольнова мало известно современному читателю.

«Сын деревни, Иван Вольнов прошел вместе с нею сложный путь, – пишет Т. Никонова, подготовившая эту публикацию. – Стихийно возникшее чувство протеста против бесправия и невежества привело к революционной деятельности, к увлечению эсеровскими идеалами, тогда столь популярными среди крестьянства. Аресты, орловская тюрьма, с ее фантастической жестокостью, ссылка, побег, эмиграция – таков путь И. Вольнова до 1917 года».

В послереволюционные годы И. Вольнов занят практическими делами. В своем родном селе организует совместное товарищество по обработке земли, а затем колхоз. «Не читаю ни газет, ни книг. Ведь у меня неисчерпаемый источник наблюдений», – говорит он в эти годы.

Письма Ивана Егоровича к жене охватывают более позднее время – 1923 – 1928 годы.

1 марта 1923 года Вольнов сообщает из Москвы:

«Пишу тебе на почте, мой Марусек. Доехал благополучно. По ошибке на Змиевке сел в скорый поезд, за это основательно обобрали, я вышел на вокзале с одним лимоном. Сегодня получил распоряжение о выдаче мне денег. В кассе хотели рассчитать по февральскому курсу. Это пахло потерею миллиарда. Дома буду не раньше воскресенья. У Пешковых – пустота, осталась только Екатерина Павловна и бабка. Взял у Екатерины Павловны тридцать лимонов, но за четыре дня прокурил и проездил на трамваях. В общем, я сейчас получу до пяти биллиярдов. Принята только «Повесть»…»

«…Вчера вечером был в гостях у Елпатьевского. Встретился там с Вересаевым, Телешовым. Было вино, фрукты, пирог яблочный и скучные стариковские разговоры… Екатерина Павловна очень обиделась, что я только через две недели заглянул к ней. Теперь я бываю у нее чуть не ежедневно, часто обедаю там. На крайний случай, если не подыщу комнату, я собирался поселиться у нее, но комната Максима уже полтора года занята Ладыжниковым, так что я остался при пиковом интересе» – пишет он 6 марта 1925 года.

«Пишу наспех, Марусенька, у меня срочная работа, – пишет Вольнов 17 – 20 марта того же года. – Работаю, не выхожу. Только бываю два раза в неделю у Екатерины Павловны, Книжка «Так было», разошлась за один месяц. В четверг буду перезаключать договор… Работаю. Много бракуется как «неподходящее по цензурным условиям». Но это – ерунда. В апрельской книжке «Нового мира» пойдет продолжение «Самары». Нет времени, кручусь, хочется побольше и поскорее заработать денег, чтобы распутаться с осташковскими долгами, привести тебя и ребят в человеческий образ. Да и себе кое-что справить… Будь здорова и внимательна к детям. Целую».

«В литературе полное убожество, – это ужасно, » – вырывается у него в письме от 12 апреля. – Спекуляция, самовлюбленность, самовосхваление. Так радостно, что я не похож на них, что у меня еще сохранилось честное отношение к литературе».

«В Москве мне надоело. Опять у меня утрами головные боли; я очень-очень похудел и издергался. И, как ты, часто валюсь от сердца. Одному в пустой квартире – это немного жутко…

Вчера был в Большом театре на «Коньке-Горбунке». Сидел и плакал, глядя на голые ляжки танцовщиц, а люди с удивлением глядели на меня. Я даже не знал, отчего я плачу. Не знаю, отчего я такой изломанный, издерганный, одинокий – всю жизнь. Ведь от этого и только от этого вся жизненная запутанность, несуразица, от которой не ты, не дети, а я больше всего мучаюсь. И если бы ты знала, как мне хочется избавиться от этого, ты была бы снисходительнее ко мне.