Среди журналов и газет

«ВСТРЕЧИ В ДЕТСКОМ СЕЛЕ» – под таким заголовком газета «Тагильский рабочий» (28 апреля 1981 года, Н. Тагил) опубликовала воспоминания Н. Завалишиной о ее встречах с Андреем Белым и Михаилом Михайловичем Пришвиным. «В 1929 году, – вспоминает Н. Завалишина, – наша семья была приглашена к Ивановым на литературное чтение. Из Троице-Сергиевой лавры, что под Москвой… приехал Пришвин. В столовой было довольно много молодежи, незнакомой ему, поэтому он адресовался к хозяевам и знакомым писателям. Тем удобнее было наблюдать за Михаилом Михайловичем. Борода и пушистые волосы вокруг лысеющего лба придавали его внешности какой-то библейский облик. Держался он просто и непринужденно.

Во время чаепития начал читать. Среди рассказов, услышанных мною тогда, незабываемый «Говорящий грач». Закончил Пришвин этот вечер чтением большого очерка о населении Троице-Сергиевой лавры. Вещь, оригинальная, яркая, неожиданно грубоватая, слушалась с интересом».

«В следующий свой приезд, – пишет Н. Завалишина, – Михаил Михайлович, с’ присущим ему увлечением, серьезно уверял всех, что бросил писать и всецело занялся фотографией. Действительно, фотографировал он мастерски, так как ни в каком деле не терпел дилетантства. И в доказательство вынул целую пачку фотографий…» Снимки были великолепны: в снегу сидел плюшевый мишка и удивленно смотрел на находившихся около него зверей. Суть была в том, что этот мишка убежал в лес и встретился там с настоящими зверями, которых писатель поджидал, сидя часами в заснеженных кустах с аппаратом в руках. В создании этого фоторассказа были использованы опыт страстного охотника и великолепное знание повадок животных.

В один из приездов в Детское Село Михаил Михайлович подробнейшим образом рассказал о глубоко поразившем его снятии знаменитых колоколов Троице-Сергиевой лавры. Пришвин показал снимки, сделанные им и его сыном-журналистом во время этого события. Свой рассказ он сопровождал подробными объяснениями.

«Михаил Михайлович, – пишет Н. Завалишина, – глубоко любил и ценил русскую старину и поэтому сильно волновался во время своего’ рассказа – он понимал, что музыкальный подбор колоколов этой звонницы трудно воссоздать вновь. Поэтому, говоря о стонах падающих колоколов, он передавал это, точно несчастье, случившееся с человеком…»

Особый интерес представляли встречи с Андреем Белым- человеком необычным и талантливым.

«С огромным интересом, – пишет Н. Завалишина, – всматриваюсь в человека, о котором читала и слышала очень много. Мягкие, беззвучные шажки в домашних туфлях, на голове с остатками седых волос черная ермолка.

Степенный, внимательный, вежливый со всеми и в то же время точно не присутствующий. На шее синий бант, под цвет глаз, кажущихся почти бесцветными на желтоватом блестящем лице. Лицо странное – может быть, монгольское? Эту странность чуть юродивого выражения замечательно показала в своем портрете А. Белого Остроумова-Лебедева. У нее он в ярко-красной рубашке на ярко-голубом фоне. К поразившему меня сочетанию бледных глаз и желтоватой кожи лица добавлена подробность, также сразу бросающаяся в глаза; подвижный, с извилистой линией нервный рот, какой-то голый из-за отсутствия усов и бороды. Но главное в этом лице – глаза. Глаза цвета его стихов – стихи голубые, т. к. все прекрасное для А. Белого олицетворяется в часто повторяющемся голубом».

После этой встречи, рассказывает Н. Завалишина, «я много раз видела Бориса Николаевича и у Ивановых, и у нас дома… Перестала его стесняться, но все же всегда было подсознательное ощущение, что он меня не замечает».