Спорные вопросы есть! Их надо обсуждать

1

В 1958 и в 1959 годах в журнале «Вопросы литературы» были напечатаны две мои рецензии на книги Г. Гуковского «Пушкин и проблемы реалистического стиля» и Б. Мейлаха «Пушкин и его эпоха». В каждой из пушкинских монографий была специальная глава, посвященная «Евгению Онегину». Характеризуя эти книги, я, в частности, остановился на проблеме истолкования обоими исследователями финала пушкинского романа и, не согласившись с предложенными ими решениями, высказал свой взгляд на письмо Онегина и «отповедь» Татьяны.

В тех же рецензиях я указал, что в пушкиноведческой литературе вообще существуют противоречащие друг другу оценки идейного смысла романа и его главных героев (особенно Онегина). Б. Бурсов не согласился с высказанными мною взглядами и изложил свои возражения в статье «Лишние слова о «лишних людях» («Вопросы литературы», 1960, N 4).

Свою статью Б. Бурсов начал с решительного отрицания факта существования разноречивых, а порой и вульгарных оценок романа в нашей научной и учебной литературе. Прав ли Б. Бурсов? Иронизируя, он заявляет, что все мои утверждения о начавшемся пересмотре неверных оценок – «слова» и «слова лишние». Факты могут не нравиться, однако они существуют.

Если мы обратимся к реальным работам пушкинистов, то увидим, что позиция Г. Гуковского резко отличается от позиции Д. Благого (в его работах 50-х годов), С. Бонди – от А. Слонимского, а Б. Мейлах в одном случае близок к точке зрения С. Бонди, в другом – А. Слонимского, который в своей последней работе солидаризируется с ним. Чем объясняется такое положение?

Критику Б. Бурсову должно быть известно, что пониманию романа Пушкина в свое время большой вред принесли и писаревский глубоко несправедливый приговор, и истолкование Достоевским образов Татьяны и Онегина, и вульгарно-социологические суды над Онегиным, проходившие уже на нашей памяти. В последние десять – пятнадцать лет пушкиноведение сделало чрезвычайно много для правильного понимания романа. В то же время и в специальных работах, и в учебных пособиях и сейчас можно встретить различные, часто несправедливые или просто неверные оценки и образа Онегина, и его письма, и ответа Татьяны, а следовательно и финала романа. Как могло возникнуть такое умозаключение, – совершенно непостижимо.

Опираясь на работы пушкинистов, вышедшие в 1957 – 1959 годах (статью С. Бонди к роману «Евгений Онегин», Детгиз, 1957; книги Г. Гуковского и Б. Мейлаха), я писал, что началось освобождение «от гипноза писаревских приговоров» (принижение образа Онегина), от предвзятой оценки романа Достоевским (суд Татьяны над Онегиным), что «ученые поняли и почувствовали эту выдвинутую временем задачу» и что, следовательно, роман начал выходить из затемнения, что во многом восстанавливается действительная, большая правда о романе, впервые с таким проникновением высказанная Белинским.

Знает ли обо всем этом Б. Бурсов? Знает, но умалчивает, ибо вместо научного спора он все время стремится к поучениям. Подкреплю свою мысль фактом. В рецензии на книгу Б. Мейлаха я писал, что писаревская оценка Онегина, «хотя и в смягченном виде, жива и до сих пор. Отсюда обычное в нашей литературе противопоставление Онегина и Татьяны, затушевывание или полное снятие драмы двух героев, подмена темы судьба Онегина и Татьяны темой: торжество благородной Татьяны над опустошенным Онегиным». Так я конкретизировал свою мысль о необходимости пересмотра некоторых традиционных оценок пушкинского романа. Только что иронизировавший над этой моей мыслью Б. Бурсов вдруг заявляет: «Надо признать справедливым замечание Г. Макогоненко, что в литературе о Пушкине в иных случаях речь идет лишь о драме Татьяны, которая не нашла в Онегине достойного человека и произносит над ним свой нравственный суд. Онегин в свою очередь переживает тяжелую духовную драму. Действительно, надо говорить о двух драмах».

Казалось бы, в чем же дело? Наконец-то восстановлена истина и понятно, что именно в современном истолковании «Евгения Онегина» нуждается, с моей точки зрения, в пересмотре. Но не тут-то было: Б. Бурсов вопреки фактам и собственному суждению заявляет, что будто я призываю совсем к другому, а именно – «к пересмотру взглядов Белинского и Герцена на Пушкина». Жаль, что, не соглашаясь с некоторыми моими мыслями о романе и его героях, Б. Бурсов отказывается от спора. Не может не огорчить и сама система «доказательств». Критик не считает нужным аргументировать свою мысль фактами и примерами, взятыми из самого пушкинского романа. Он доказывает свою правоту при помощи цитат из Белинского и Герцена. Вот почему, отвечая Б. Бурсову на его возражения, я вынужден также обратиться к Белинскому, чтобы показать, как, оперируя его именем, критик не всегда справедливо толкует приводимые цитаты, а иногда приписывает Белинскому свои собственные суждения.

2

В рецензии на книгу Б. Мейлаха я позволил себе сказать, что Онегин не принадлежит к «лишним людям». Б. Бурсов с этим не согласился.

Вопрос о «лишних людях» – серьезный и стоит того, чтобы в нем разобрались историки литературы. Б. Бурсов утверждает: «Достаточно сказать, что, относя Онегина к категории «лишних людей», Белинский и Герцен видели в нем родоначальника центрального героя русского реалистического романа». Заявление странное, так как хорошо известно, что Белинский никогда не писал о «лишних людях», не называл Онегина «лишним человеком» и не мог называть хотя бы потому, что такого понятия в его время не существовало.

Как же понимает Б. Бурсов «лишних людей»? «Лишний человек», – пишет он, -трагическая фигура, и трагизм его, с одной стороны, в разрыве с пошлой средой, а с другой – в неспособности вступить в активную борьбу с ней. И чем более нарастал этот трагизм, тем явственнее становилась потребность в активном общественном деятеле, который формировался в тех же самых исторических условиях».

Трудно согласиться с таким определением. Оно внеисторично. В действительности, как всем известно, так называемые «лишние люди» появились в русском обществе В результате совершенно определенных социально-политических обстоятельств и, следовательно, в совершенно определенное время. Б. Бурсов же все свел к психологическим мотивам. Получается, что «лишний человек» не оказался способным вступить в активную борьбу с пошлой средой в силу своего индивидуально-психологического склада («неспособность вступить в активную борьбу»), ибо, как утверждает Б. Бурсов, рядом с ним существовал, «формировался в тех же самых исторических условиях» герой, способный к действию. Следовательно, по Б. Бурсову, Онегин потому и «лишний человек», что он разорвал с пошлой средой, но в силу своего характера не оказался способным вступить в активную борьбу с ней. Но не тут-то было! Несколькими страницами ниже Б. Бурсов пишет нечто совершенно противоположное своему первому заключению: «В лице Онегина Пушкин впервые изобразил рядового страдальца, вышедшего на путь открытого протеста против пошлости и пустоты жизни, путь поисков новых форм человеческого существования, наполненных большим содержанием».

Что значит это определение Онегина как «первого рядового страдальца», ставшего на «путь протеста», – понять трудно. Можно лишь объяснить его происхождение – это плод эклектического соединения формулы Достоевского: «Онегин – первый страдалец» (разумеется, Достоевский с его чуткостью к слову никогда не сказал бы «рядовой страдалец», но это между прочим) – и собственного умозаключения («стал на путь протеста»). Теперь, когда Б. Бурсов высказал, наконец, свою мысль вполне, постараемся понять: почему же в конце концов Онегин «лишний человек»? Во-первых, потому, что он, став выше среды, оказался неспособным бороться с нею. Во-вторых, потому, что, являясь «рядовым страдальцем», он вступил на путь открытого протеста против пошлости и пустоты жизни. Этих-то «рядовых страдальцев» Б. Бурсов и выдает за основополагающее для нашей науки открытие революционно-демократической критики. Нет, увольте!

Точка зрения Б. Бурсова на Онегина чужда Белинскому: Онегин для него не «лишний человек» и уж никак не «рядовой страдалец». Расходятся они и в понимании причин бездействия Онегина. Объявляя Онегина «лишним человеком», Б. Бурсов, как мы видели, объяснил бездеятельность пушкинского героя личными, индивидуально-психологическими особенностями его характера. Мнение Белинского было иным. Еще в 30-е годы XIX века находились критики, которые обвиняли Онегина в неспособности к деятельности, и Белинскому пришлось высказать свою точку зрения: «Благая, благотворная, полезная деятельность! Зачем не предался ей Онегин? Зачем не искал он в ней своего удовлетворения? Зачем? зачем? – Затем, милостивые государи, что пустым людям легче спрашивать, нежели дельным отвечать… Что-нибудь делать можно только в обществе, на основании общественных потребностей, указываемых самою действительностью, а не теориею» ## В. Г. Белинский, Полн. собр. соч., Изд.