Неизвестный очерк фельетон Ф. М. Достоевского

Творчество Достоевского полно откликов на живые злободневные интересы современного ему русского общества. Оно иногда соприкасается и неожиданно связывается с именами писателей и названиями произведений, которые в настоящее время или забыты, или пользуются дурной общественной репутацией. В литературной деятельности Достоевского нет резких граней между сферой словесно-художественного искусства и публицистикой. Нередко историческое осознание и истолкование художественно-идеологического замысла этого великого писателя невозможно без изучения и знания соответствующего литературного и культурно-общественного контекста. Один неизвестный очерк-фельетон Ф. М. Достоевского, напечатанный в N 2 «Гражданина» за 1874 год, является полемическим откликом на повесть В. П. Буренина «Недавняя история».

1

В. П. Буренин – автор острых, хотя и не всегда достаточно глубоких и художественно-выразительных очерков, фельетонов, повестей, стихотворений и пародий, пользовавшихся популярностью в начальный период его литературной деятельности. Позднее, в 80 – 90-х годах, метаморфоза, которая произошла с ним, связала его имя с наиболее темными и злыми силами русской общественной реакции. Но в 60-х и даже в 70-х годах Буренин еще принадлежал к либеральным кругам русских литераторов и публицистов. В его произведениях находила широкое и разнообразное отражение российская действительность этого времени. В очерке «Адвокат Орлецкий» из книги «Очерки и пародии» (1874) на широком фоне картины общественной жизни 70-х годов раскрывается история превращения молодого либерала в беспринципного и развращенного хищника – модного адвоката. Еще более широкую картину упадка или распада русской либеральной интеллигенции того времени представляет очерк «Из записок самоубийцы». Повествование в очерке ведется от лица будущего самоубийцы, который рисует сцены и образы, свидетельствующие о глубоком разложении слоев русского общества, когда-то слывших передовыми. «Честною, широкою, общею человеческой жизнью у меня нет сил, нет возможности жить в современной действительности, – говорит в заключение автор записок, – а другою, гнусною, жалкою, эгоистическою жизнью я не хочу жить, не могу, наконец, просто… не могу я идти по одной дороге ни с вами, все примиряющие и со всем примиряющиеся «на выгодных условиях» пошляки и прошлецы, ни с вами, искренно обманывающие других и искренно самоизнывающие протестанты, праздно танцующие на громких и пустых фразах!

Очерк «Странный случай» – это повесть молодого литератора о том, как им увлеклась светская женщина, княгиня, стремившаяся спастись от бессмыслицы застывшего и насквозь прогнившего аристократического быта и признанная в своем кругу помешанной. Рассказчик-писатель обратил на себя «внимание публики повестью, идея которой касалась вопроса о правах женщины, о ненормальном ее положении в современном обществе и семье, о необходимости женской эмансипации и т. д.». Рисуются сцены из жизни того круга, к которому принадлежит героиня, выступает вереница типов больных, ненормальных или полунормальных, живущих в атмосфере затхлой и мертвой. На этом фоне психическая болезнь княгини кажется вполне нормальным и естественным явлением. Однако после кризиса любви героиня целиком ассимилируется той общественной атмосферой и тем обществом, которые ее окружают: «Я понял, что она теперь совершенно под стать остальной компании и уже не нарушает безумными выходками разумных приличий света…»

В другой книге Буренина, также относящейся к 70-м годам, – «Из современной жизни. Фельетонные рассказы Маститого Беллетриста» (1878), представляли живой общественный интерес такие рассказы, как «Семейная драма» – рассказ о самоубийстве отца, отравившего вместе с собой и свою малолетнюю дочь, чтобы она не стала жертвой воспитания матери-кокотки, «Отделались», «Из записок погибшего» и др.

Достоевский встречался с Бурениным и был с ним в хороших отношениях. Он писал А. С. Суворину 14 мая 1880 года: «Известие о Буренине, уехавшем на Волгу, мне тоже не нравится: я ждал, не напишет ли он чего-нибудь об моем последнем отрывке Карамазовых, ибо мнением его дорожу» ¹.

5 июня 1880 года – перед пушкинскими торжествами – он сообщает жене: «Вчера утром я, Суворин, его жена, Буренин и Григорович были в Кремле, в Оружейной Палате, осматривали все древности, показывал смотритель Ор[ужейной] Палаты Чаев. Затем ходили в Патриаршую ризницу. Все осмотрев, зашли в трактир Тестова закусить и остались обедать» ².

Книга Буренина «Очерки и пародии» была в библиотеке Достоевского³. Писатель очень интересовался фельетонами и очерками Буренина 70-х годов. Прочитав появившиеся в «Новом времени» за 1878 год «картины нравов» Н. Морского «Аристократия Гостиного двора», он 29 августа 1878 года писал В. Ф. Пуцыковичу: «Кто такой Н. Морской, печатающий в «Новом Времени» роман: «Аристократия Гостиного двора»? Не Буренин ли? Прелестная вещица, хоть и с шаржем».

Метранпаж М. А. Александров, к которому сохранился ряд, писем Достоевского, передает в своих воспоминаниях такой разговор с ним Достоевского о Н. Морском (Н. К. Лебедеве): «А вы знаете, ведь это очень большой талант… Его романы очень и очень недурны. Но у него есть некоторые не совсем хорошие стороны… Скажите ему, что я хочу с ним поговорить» ⁴. Свидание состоялось, и Достоевский лично сказал Морскому, что он «надеется видеть в нем своего прямого преемника в разработке известных литературных задач» ⁵. Любопытно, что Н. К. Михайловский в своей статье «Обличение и казнь порока», посвященной разбору романа «Аристократия Гостиного двора» (в отдельном издании 1879 года), тоже сравнивает Морского с Бурениным, выпустившим в том же году «Фельетонные рассказы Маститого Беллетриста» под заглавием «Из современной жизни».

В 1870 году Буренин выступил в «С. -Петербургских ведомостях» (N 31) с разбором повести Достоевского «Вечный муж».. Здесь он прежде всего дает общую характеристику художественной манеры Достоевского, подчеркивая склонность писателя к «болезненно-фантастическим мотивам». Для подкрепления этого мнения он ссылается на недавно опубликованное в «С. -Петербургских ведомостях» (N 187 – 188 за 1869 год) письмо «проницательного» Белинского, назвавшего такие повести, как «Хозяйка», «нервической чепухой». «В наше время, – продолжает Буренин, – повести этого рода потеряли всякий кредит и нравятся разве только особенным любителям болезненной «фальшивой психологии». «Вечный муж» начат… по всем правилам рутины: таинственностью, которая, потомив воображение читателя на двадцати страницах, благополучно разъясняется на двадцать первой. После таинственности следуют «нервические» диалоги… в которых автор играет психологическими мотивами с искусством, хорошо изученным не только им самим, но даже и читателями его прежних произведений. Затем выступает на сцену одно из любимейших лиц г. Достоевского – преждевременно развитый, болезненный ребенок – девочка, и вокруг этого лица устраивается драма по обычному рецепту». Но Буренин признает, что местами и в повести «Вечный муж» в полной силе проявилось характерное для стиля Достоевского уменье анализировать «необычные Душевные явления».

Любопытно, что в серии своих статей о журналистике в «С. -Петербургских ведомостях» (1868) Буренин объявил «Идиот»»неудачнейшим» из произведений Достоевского. Для Буренина это – «беллетристическая компиляция, составленная из множества нелепых лиц и событий, без всякой заботливости хотя о какой-либо художнической задаче». Главные герои «Идиота», по мнению Буренина, являются «аномалиями среди обыкновенных людей». Он упрекал Достоевского в том, что тот хотел «опозорить передовую молодежь». Характеры молодежи, изображенной в «Идиоте», писал Буренин, – «чистейшие плоды субъективной фантазии романиста», и «приходится только сожалеть о несчастном настроении этой фантазии». Буренин также отрицательно отнесся к «неестественности и сказочности» отдельных ситуаций и сцен «Идиота», имеющих характер «фантасмагории» ⁶.

 

2

В «С. -Петербургских ведомостях» за 1873 год в N 353 в серии «Записки литератора» под псевдонимом «Маститый Беллетрист» началось печатание повести Буренина «Недавняя история». Главный персонаж повести – Жан Провиантов, пропойца, враль и поэт. Это «субъект… вида очень характерного: истертый, табачно-зеленого цвета, куцый пиджак, клетчатые растерзанные и заплатанные панталоны, вместо сапогов опорки, на шее грязное кашне, на голове измятая фуражка с признаками форменного околыша. Лицо соответствовало костюму: сизоватый нос, отвислые, слюнявые губы, щетинистая, не бритая борода и затекшие глаза с кровяными жилками в белках. Ко всему этому он, очевидно, был пьян и стоял на ногах очень неуверенно». Жан Провиантов живет попрошайничеством и пропивает заработки юной дочери. О стиле его речи — витиеватом, риторическом и архаическом – могут дать представление такие монологи из его автобиографической повести, которую он рассказывает о себе писателю Плотневу (от лица этого писателя и ведется повествование): » – Ничего, кроме участия бла-ародного человека к человеку, низринутому в бездну с высоты, – начал он каким-то изученно-риторическим тоном, – да, милсдарь, с высоты, и притом можно сказать недосягаемой. Некогда Жан разрезал челом облака. Перед ним простирались сильные и богатые; его обожала и упоевала ласками красота; гений и талант притекали и курили ему фимиам…»

Далее Жан Провиантов, преодолев сомнения и предчувствия недоверия собеседника, восклицает: » – Бла-адарю вас за эту бла-ародную веру, бла-адарю, милсдарь!.. Да, все это было и все невозвратно прошло! «Дни славы и величия, воскликнул я, где вы? » И хто из темных дебрей ответило мне: где!»

В романтически напыщенном стиле Провиантов излагает историю своей беспредельной страсти к Цецилии. Эта «курьезная пьяная импровизация» очень забавляет и занимает собеседника.

«- Я уже сказал вам, милсдарь, – начал субъект, изменив патетический тон на другой, менее взволнованный, – я уже сказал вам, что это было в 1848 году. В Европе вспыхнул волкан революции, и волны народной лавы, низвергаясь из него, стремительно затопляли троны. Как знать, что сталось бы с Жаном Провиантовым, куда бы он направил стремления, жегшие его душу от юности, если бы в то время он не был поглощен другим волканом и затоплен по горло иною лавой – волканом любви огнедышащей Цецилии, лавою ее безумных ласк. Троны и алтари с громом падали и разрушались – Жан не слыхал их падения и пил с уст Цецилии яд сладких лобзаний. Властители посыпали пеплом главы и воздымали вопли к праведному небу, Жан ничему не внимал и покоился на «двух полушариях, негодующих друг на друга», как прекрасно наименовал грудь женщины гениальный творец «Амалат-Бека». Прав ли я был, милсдарь, гордо доложив вам, что моя жизнь в некотором роде эпопея?»

Собеседник-писатель признал, что он совершенно прав. Далее Провиантов в том же стиле повествует о пробуждении в нем поэтического дара.

«Однажды – это было в прелестный апрельский вечер – Жан сидел на зеленом бархате лугов с упоительной Цецилией. Перед ним в бокале искрилась влага лоз, растущих на склонах Шампани, в его взоре сверкала любовь. И вдруг он почувствовал, как священный огонь прошел по его жилам, сотряс его внутренность. Жан открыл уста и излил следующий экспромт:

С милой пивши раз Клико,

Невзначай разлил две капли,

Кои, павши на трико

Панталон моих, иссякли.

С этого мгновения, милсдарь, Жан был поэтом…» Провиантов рассказывает содержание своей поэмы «Пеликан на развалинах мира». Это «творение веков», по его словам, «читал и превозносил сам незабвенный Александр Сергеевич Пушкин».

«Начало удивительно: в прологе хоры зефиротов поют о том, что вселенная есть тлен и внимания в ней достойно только одно – перси девы. Затем представляется поэт лежащим на этом драгоценном даре – я разумею перси девы – и поющим гимн счастия под аккорды томных вздохов возлюбленной. В это время в природе рокочут соловьи и расцветают розы…» Но «вдруг раскатывается гром, блестит молния. Пролетает палящий самум и уничтожает весь мир. Но поэт и его возлюбленная остаются на одном высоком пике, и невредимые глядят оттуда на общую гибель разрушения. Сначала они ужасаются, но потом благодарят небо за то, что оно спасло их среди всеобщей гибели, и снова падают в объятия друг к другу. Однако протекают часы, поэту и его возлюбленной хочется есть. А есть нечего, потому что все погибло: все, что цвело и росло, жило и дышало. Остались одна завядшая роза на груди возлюбленной и два листка, которыми они прикрыли наготу». Спасшиеся от гибели представители человечества «съедают сперва розу, потом листки. Но от этого их тошнит. Алкание еще более усиливается». Возлюбленная подруга, «как создание более нежное, натурально, начинает умирать с голода. Поэт в отчаянии хочет сбросить и себя и возлюбленную с пика; но внезапно его осеняет мысль: он начинает, как Пеликан, терзать свою грудь и кормить возлюбленную собственным сердцем. Возлюбленная питается, но натурально с деликатной осторожностью». Зефироты, увидев эту картину кормления женщины кусками или частями сердца любовника, были «поражены силою любви поэта и решаются вновь возродить мир для того, чтоб в нем жили эти два высокие существа». Вся природа расцветает, поют соловьи, возлюбленные «снова падают в объятия друг к другу. Небесная гармония»… Речь неожиданно прерывается просьбой:

«- Осмелюсь просить, милостивый государь, папироску для бла-а-родного человека, некогда в салонах столицы курившего регалию казадорес?»

Сам автор выступает на сцену. Он пишет: «Я дал ему папироску. Провиантов извлек из кармана спичку и начал закуривать, что было для него очень трудно, так как красные руки его сильно дрожали».

Кое-как справившись с папироской, Провиантов рассказывает, в какой восторг от его мистерии пришла Цецилия. «О, как лобзала меня Цецилия, когда я прошептал ей последние строки последней строфы мистерии, где поэт говорит возлюбленной:

Вновь создался мир, вновь люди

Познают любовь и брак;

а возлюбленная ему отвечает:

Поскорей ко мне на груди,

Мой возлюбленный, возляг

И лежи до смерти так!»

 

Расхваставшись, Провиантов предался воспоминаниям, как восхищались его стихотворным искусством барон Брамбеус и Пушкин. Автор, которому стали уже надоедать пьяная болтовня и романтическое шутовство Провиантова, указал на то, что в 1848 году, когда, по его словам, была им создана мистерия, Пушкина уже давно не было в живых.

«- Вы правы, милсдарь, вы совершенно правы… Мысли Жана, при сладких воспоминаниях о славе минувшего, путаются, и он мешает события и лица… Простите безумие страдальца жизни!

Он схватил меня судорожно за руку.

– Да, страдальца жизни, милсдарь, гонимого людьми и роком. Жан потерял то, что имел, а он имел все! Упасть с высоты лазури в бездну тартара – это невероятно тяжело!.. Жан мог вам изобразить сияние своей минувшей славы, но он не в состоянии низвести благородного человека во мрак бездны своих бедствий и потерь. Повествование о них свыше сил Жана».

После этого он обращается к писателю с просьбой помочь его дочке, которая интересуется литературой, и просмотреть и прочесть «плод невинной детской мысли».

Литературные упражнения дочери Провиантова заинтересовали писателя, и он, найдя жилище Жана, увидел картину ужасающей нищеты и среди нее – чудесную девочку, дочку Провиантова, Агнию.

В N 358 «С. -Петербургских ведомостей» в том же 1873 году помещено продолжение «Недавней истории». Автору удается помочь Агнии: он достает ей работу по переписке и даже по переводу (с французского), разрешает ей пользоваться своей библиотекой. Агния с глубокой жалостью относится к отцу, который пропивает ее скудный и тяжелый заработок.

В пьяном виде Жан Провиантов падает на мостовую из окошка третьего этажа, разбивается и умирает.

3

Трудно сомневаться в том, что полемический отклик на эту повесть – обозрение «Из текущей жизни» в N 2 «Гражданина» за 1874 год – был написан самим Достоевским. Вот его текст:

«Как-то на праздниках навестил меня один давнишний знакомый, причисляющий себя, с некоторой гордостью, к «людям сороковых годов». Усевшись у стола, забросанного кой-какими повременными листками, он обратил внимание на залежавшийся между ними нумер «С. -Петербургских ведомостей» от 23-го декабря.

– Читали этот фельетон? – спрашивает он меня.

– Мельком. А что?

1. Ф. М. Достоевский, Письма, т. IV, М. 1959, стр. 143.[↩]
2. Ф. М. Достоевский, Письма, т. IV, стр. 167.[↩]
3. См. Л. П. Гроссман, Семинарий по Достоевскому. Материалы, библиография и комментарии, М. – Пг. 1922, стр. 22.[↩]
4. «Русская старина», 1892, кн. 5, стр. 327 – 328.[↩]
5. Ф. М. Достоевский, Письма, т. IV, Примечания, стр. 366.[↩]
6. О Достоевском Буренин писал часто и много, начиная со второй половины 60-х годов. См. «С. -Петербургские ведомости», 1868, N N 53, 92, 250; там же, 1870, N 31; «Новое время», 1878, N 681, стр. 2. «Литературные очерки». См. Ф. М. Достоевский, Письма, т. IV, 1959. Примечания, стр. 367. Ср. также статьи В. П. Буренина в N N 1547, 1554 и след. «Нового времени» за 1880 год.[↩]