Спор с Нестором

Историзм… В последние годы не случайно это требование – требование исторически правдивого изображения прошлого Мм и современности – встает с новой остротой. В исторической науке и в художественной литературе, в искусстве и в критике возникла ныне потребность вновь обратиться к давним и к более близким по времени событиям, деятелям, художественным произведениям. Борьба против догматизма, волюнтаризма и субъективизма ведется во всех областях нашей государственной и общественной жизни, в гуманитарных и естественных науках, в литературе и искусстве.

Историзм обязателен не только в осмыслении прошлого, но и в понимании живой, быстробегущей современности. Правильно понимать характеры людей, явные и скрытые мотивы их поведения, верно оценить и воплотить их художник-реалист может лишь в том случае, если он видит сегодняшнюю жизнь в ее исторической перспективе, если он правильно понимает связь поведения человека, его характера с историческими обстоятельствами.

Об этом шла речь в статье Д. Николаева «На историческую почву», напечатанной в N 10 «Вопросов литературы» под рубрикой «Предсъездовская трибуна». Разговор об историзме представляется мне особенно оправданным и необходимым именно в преддверии Четвертого съезда советских писателей, который должен подвести итоги полувековой истории нашей литературы. Д. Николаев в своей статье коснулся, помимо прочего, важного вопроса о взаимосвязи характеров и исторических обстоятельств, об исторической оправданности поведения героев современных произведений. Эту проблему можно повернуть и другой стороной, поставив вопрос об историзме как качестве аналитическом, в отличие от чисто эмоционального восприятия и изображения явлений действительности. Понятно, что без непосредственной эмоции искусства не существует, но если эмоция препятствует анализу, мешает писателю исторически осмыслить и оценить изображаемое – в произведении смещаются акценты, оно может внушить читателю неверные представления о действительности – исторической и современной, — даже если произведение это принадлежит перу опытного и талантливого художника.

Поэтому странно выглядит и критик, требующий от писателя, чтобы тот предпочел историческому подходу такой односторонний взгляд на события и героя. Когда некоторым литературоведам и критикам хочется, чтобы Мишка Кошевой иначе отнесся к Григорию Мелехову, не оттолкнул его своим недоверием, своим непрощением, они, в сущности, хотят подправить и прикрасить то, что было в истории. Между тем Кошевой в той исторической обстановке на Дону не мог думать, чувствовать и вести себя иначе, или он был бы уже не Кошевым, не просто «красным казаком», а крупным и дальновидным политическим деятелем. И в том, как изобразил Кошевого Михаил Шолохов, он еще раз обнаружил силу своего художнического таланта, историзм в понимании людей и событий. Но точно так же исторически-конкретно следует понимать и наших современников, людей, живущих рядом с нами. Сложность состоит в том, чтобы показать то, что было, – как оно было, а то, что есть, – как оно есть, и вместе с тем раскрыть причины и смысл событий. Тут важнейшее значение имеет то, какова позиция автора, исторически-конкретно или только импульсивно воспринимает он привлекшее его внимание явление жизни, как оценивает это явление.

В этой связи я коснусь только одного произведения последнего времени – рассказа Юрия Казакова «Нестор и Кир», напечатанного в журнале «Простор» (1965, N 4). На мой взгляд, этот рассказ талантливого и плодотворно работающего прозаика – пример того, как эмоциональное, импульсивное начало возобладало над историзмом, сузив взгляд художника на жизнь. Хотя жанр рассказа, конечно, ограничивает возможности раскрытия больших явлений эпохи, однако Ю. Казаков коснулся в своем произведении такой существенной проблемы, вывел настолько любопытную фигуру, что о его рассказе стоит поговорить. Дело в том, что после долгого перерыва читатель встречается в этом рассказе с кулаком и что здесь затрагивается вопрос о коллективизации и раскулачивании. Тема важная и интересная.

В 20-е и 30-е годы борьба с кулачеством, постепенное ограничение и вытеснение его, а затем ликвидация кулачества как класса на базе сплошной коллективизации занимали важное место в жизни нашей страны и, естественно, нашли широкое отражение в нашей художественной литературе, показывавшей, в каких условиях, в какой упорной борьбе осуществлялось под руководством партии социалистическое преобразование деревни, переход ее к колхозному строю.

Можно вспомнить «Бруски» Ф. Панферова, «Лапти» П. Замойского, «Ненависть» и «Горькую линию» И. Шухова, «Капкан» и «Когти» Е. Пермитина, «Девки» и «Парни» Н. Кочина, пьесу Е. Яновского «Ярость», разумеется, «Поднятую целину» М. Шолохова и еще немало других романов, повестей, рассказов и очерков.

С победой колхозного строя эта тема утратила свою остроту и отошла на задний план, а потом и вовсе ушла из литературы. Однако в последние годы вновь возник интерес к ней. Потребность заново осмыслить период «великого перелома» в жизни деревни возникла и у историков и у экономистов, тем более что у них появилась возможность обратиться к документам и цифрам и подойти к причинам и следствиям сплошной коллективизации и ликвидации кулачества как класса, к истории конкретного осуществления этих процессов объективно, без идеализации. Итак, обратимся к рассказу Юрия Казакова. Большой талант и превосходное мастерство этого литератора получили общее признание. Новый рассказ не уступает прежним. Все, о чем пишет Юрий Казаков, изображается им до такой степени ясно и выпукло, с такой красочностью и рельефностью, что природа, дома, вещи, люди становятся не только зримы, но как бы даже осязаемы. И при этом он пишет предельно просто, в манере классической русской прозы, в традициях живописи словом Ивана Бунина, без всякой фразистости, манерничанья и «изысков», строго, скупо и точно выбирая изобразительные средства.

Трудно определить, написал ли Ю. Казаков Нестора и Кира с натуры или эти образы представляют собою творческие сплавы из нескольких прототипов. Впрочем, это не самый существенный вопрос. Если даже Нестор и Кир «списаны» с натуры, все равно они не мертвая копия или фотография, они прошли через творческое горнило автора, они им осмыслены.

Итак, писатель, совершая очередную поездку на русский Север, на берега Белого моря, пополняя свой «северный дневник», забрался в глухие места Поморья и повстречал здесь Нестора, отец которого и сам он были в свое время раскулачены. Писатель некоторое время живет в доме Нестора, затем вместе с ним и его сыном Киром в избушке на тоне, наблюдает Нестора, слушает его откровенные и резкие речи, вглядывается в него. Колоритная фигура. Не так уж часто такого Нестора встретишь. «Хозяин? Кулак?»

Что же представляет собою Нестор? Как его понять и оценить? Юрий Казаков не спешит использовать готовые определения, класть обычно употребляемые краски или писать плакатного кулака. Писатель стремится без предвзятости изобразить ту противоречивую личность, с которой свело его путешествие по Северу.

Нестор умен, в этом ему не откажешь. За свои шестьдесят с лишним лет он многое повидал и в другие страны плавал – в Англию, в Норвегию, – рыбачил, охотился и продавал свою добычу, учился два года в Норвегии и умеет строить шхуны, плавал с экспедицией на гидрографическом судне, бывал и в геологических экспедициях, добывал и добывает печуру, то есть точильный камень, – месторождения печуры отыскал еще его отец. Живет Нестор зажиточно, дом у него хороший, просторный, сложен из гладких огромных бревен, чист, вымыт, выскоблен до блеска, в нем немало комнат, коридоров, чуланов. Нестор силен, уверен, самодоволен. И все же Нестор не удовлетворен своей жизнью, недоволен всем окружающим. Рассказчик сразу почувствовал это: «что-то есть в этом мужике звероватое, мощное, сразу бьет в глаза цепкость какая-то, жилистость, но еще и другое – какая-то затаенная скорбь, надломленность».

К сожалению, при чтении рассказа остается неясным, были ли Нестор и его отец кулаками, эксплуатировали ли они чужой труд. Важно, однако, что представляет Нестор собою теперь. Может показаться на первый взгляд, что он просто хороший хозяин и что недовольство его всеми окружающими и колхозом, членом которого Нестор состоит, объясняется прежде всего беспорядком, бесхозяйственностью, наблюдающимися вокруг. В самом деле, Нестор и его сын Кир, дурачок, который и читать не умеет, – великолепные рыбаки, охотники и вообще работники. Рассказчика они приводят в восхищение своим искусством. «Как они работают! Как у них все ловко, разумно, скупо в движениях, какой глаз и точность!»

Нестор не курит, а пьет только изредка, да и то, очевидно, чаще тогда, когда ему поднесут, «на чужбинку», свою копейку крепко держит и зря не истратит. Он резок и беспощаден, когда ополчается на непорядки, но ведь некоторые из них действительно еще есть.

Разве не прав он, когда обрушивается на лодырей, на пьяниц, на любителей легкой и разгульной жизни? Разве не прав он, когда говорит о бесхозяйственности которая была в колхозах и столь часто встречается еще и посейчас? Не прав ли он, вспоминая о том, как во главе колхоза поставили в свое время бездельника и пьянчужку Хныка?

Разумеется, прав. И к критике таких недостатков можно было бы еще немало прибавить. Зачем далеко ходить? Достаточно прочесть материалы мартовского Пленума ЦК КПСС 1965 года, посвященного сельскому хозяйству, достаточно перечитать очерки и статьи В. Овечкина, Г. Троепольского, Е. Дороша, И. Винниченко, Г. Радова, Е. Лопатиной, П. Ребрина, К. Буковского и многих других наших очеркистов. Что там Нестор со своей критикой!

Так, может быть, Нестор и в самом деле только хороший хозяин, труженик, которому претят бестолковщина, безделье, неорганизованность?

Нет, Юрий Казаков по-иному оценивает самую сущность своего героя, да Нестор и не пытается ее скрыть. Если он и не был кулаком в социально-экономическом смысле, то есть эксплуататором, то по своей психологии, по своим стремлениям и мечтаниям он, конечно, был и остался кулаком, стяжателем, «жилой», как называет его председатель колхоза. «У! и лютый был бы хозяин, дай ему волю!»- Думает писатель, глядя на Нестора. Сейчас Нестор работает в рыбацком колхозе по нескольку месяцев в году, ловит и сдает семгу, продолжает заготовлять печуру, делать и продавать по договорам точила и жернова, зарабатывает немало и все же тоскует по таким порядкам, которые позволили бы ему развернуть предпринимательскую деятельность и торговлю. Он яростно жаден, достаточно вспомнить, как он добивался от своего постояльца денег на обещанную бутылку водки, как он жаждет получить пятнадцати-двадцатирублевую пенсию, хотя, в сущности, вовсе в ней не нуждается. Нестор злобно относится к колхозу, к советскому строю, и это чувствует рассказчик.

«В то время, как он говорил, в голосе, в лице, в глазах виделась мне скрытая ненависть к строю, который вот не дает ему пенсии». Нестор нехотя признает, что в колхозе теперь стало «порядку побольше», есть клуб, есть свет, «а только не та жизнь, не то богатство», «справных поморов извели, и уж прощай все, не вернется!».

Юрий Казаков вспоминает при этом одну слепую старуху, – она так же вот грустила о справных поморах, о прошлой жизни. Вспоминается ему и тот высланный за что-то в Кировскую область «громадный краснолицый мужик», который при общей нужде, когда люди вокруг него жили голодно, тяжко, болели дистрофией, жил широко и богато, потому что владел умением сращивать тросы, да к тому же постоянно продавал и покупал что-то с выгодой.