«Современный человек» (Концепции «универсализации» и «интеграции» личности)

Различие исторического и внеисторического подхода к личности отчетливо раскрывается в отношении к понятию единого общего типа «современного человека» (человека XX столетия) или даже человека вообще.

Понятие «универсального человека», «человека современности» всегда вырастает из соотнесения его не с глубинными, определяющими, общественными и идейными факторами эпохи, а с другими, внешними – прежде всего с особенностями научно-технического прогресса. Человека нашего времени потому зачастую называют «машинизированным», «электронным», «космическим», «атомным».

Выдвигаются и другие признаки. Понятно, некоторые из этих признаков являются общими для всего современного человечества, независимо от общественного положения и взглядов людей. Но эти признаки ни в какой мере не способны характеризовать главные духовные особенности человека наших дней; представление о человечестве как о безликой, нивелированной массе – сложно. В своей духовной сущности современное человечество чрезвычайно дифференцированно. Прежде всего оно делится на людей социалистического и капиталистического сознания. Уже одна эта очень глубокая межа не дает оснований для объединения всех людей нашей эпохи в неразличимом, безоговорочном унифицированном понятии «современный человек».

Высшее воплощение художественного идеала человека многие современные литературоведы усматривают в общих внеисторических определениях. Они объявляют себя сторонниками понимания личности, ориентирующегося не на определенную политическую концепцию, а на человечность в «широком» смысле этого слова, на вечные (в противоположность быстро преходящим социальным) гуманистические достоинства. Согласно такому взгляду, люди всегда и всюду подчинялись тем же извечным чувствам и стимулам, одинаково радовались, страдали, любили, любовались природой. В результате подобного подхода утрачивается восприятие нового, исторического в человеке, в его жизненной философии, в его отношении к обществу, в особенностях людей различных эпох, классов, сословий, их взглядов, этической и эстетической сущности. Исходное начало этого воззрения – ложное отчуждение общечеловеческого, всей этико-психологической сферы от исторического, трактовка их как начал антагонистических, взаимоисключающих.

В чем же усматриваются общие, универсальные черты «современного человека», «человека XX столетия»? Каково его внутреннее содержание, особенности его интеллектуального, психологического и этического склада? Их ищут в двух плоскостях. Во-первых, говорят о раздробленности духовной сущности человека, во-вторых, – о машинизированной стандартизации.

На почве внеисторического понимания человека возникает точка зрения, утверждающая в качестве характерного признака современной литературы стремление к «универсализации» человека, к «интегрированию» его морального облика, мышления и чувств. В свете этого взгляда литература на протяжении всего своего развития выражала тяготение людей к всеобщему, к преодолению всех разъединяющих их различий исторических эпох, поколений, классов, сословий.

Сторонники теории интегрированного, универсального «человека современности» заверяют, что, наряду с остатками исторических признаков, даже у самых отдаленных друг от друга художников главенствуют сходные черты, передающие единый смысл эпохи и всеобщие свойства человеческой натуры. Именно они примиряют противоречия, сглаживают различия, на которые обречены своим временем художники.

Концепция всеобщей «универсализации» и «интеграции» людей нашей эпохи ни в коей мере не противостоит точке зрения, провозглашающей конфликт личности и общества главной закономерностью современного бытия. По своему реальному содержанию эти взгляды совсем не являются взаимно исключающими; напротив, они закономерно взаимно порождают и определяют друг друга»представляют как бы оборотные стороны одного и того же явления. Отчуждение личности от общества, ее самоизоляция закономерно вызывает стандартизацию человека. Со своей же стороны «универсализация» и «интеграция» людей, в специфически «современном» понимании, обязательно влечет за собой разрушение связей человека со средой, усиление в нем центробежных антисоциальных начал.

Понятия «интеграции» и «универсализации» человека употребляются в определенном специфическом смысле. Они не могут быть соотнесены с могучим стремлением людей, народов всех стран к миру, к братству и взаимопониманию и наиболее полному усвоению лучших нравственных, культурных и эстетических ценностей. Широкое стремление прогрессивного современного человечества сделать все лучшие достижения всеобщим достоянием предполагает также распространение передовых социальных, этических и эстетических идей, украшающих душу и бытие людей. Понятие «интеграции» и «универсализации» человека XX столетия имеет мало общего с этим реальным могучим движением современности: некая духовная общность современного человека усматривается в тяготении к «раздробленности» души, в исчезновении каких-либо отчетливых, твердых идейных и нравственных принципов; абстрагируется понятие личности, нивелирующее всех людей в разных вариантах безликой отвлеченности.

Характерно, что «универсальность» героя в художественном творчестве усматривается лишь в определенных специфических Проявлениях, всегда противопоставленных прогрессивному движению общества, в первую очередь – революционным движениям.

Доктрина «всеобщего человека» используется зачастую для противопоставления гуманизма внеисторического гуманизму революционному, социалистическому. В соответствии с таким пониманием человека и гуманизма нередко получают искаженные истолкования творческие принципы и произведения советской литературы.

В духе отвлеченной «объективности», полемически противопоставленной историческому, социальному, в зарубежной критике нередко трактуются многие крупные произведения советской литературы. Поучительна в этом смысле статья канадского литературоведа Давида Стюарта «Эпическая структура и значение «Тихого Дона» Михаила Шолохова», опубликованная в канадском журнале «Квинс Квортерли» (1960, т. XVII, N 3). Само понимание эпичности у Стюарта двойственно. С одной стороны, вполне обоснованно эпичность «Тихого Дона» он видит в том, что Шолохов, в отличие от западных писателей, живет в обществе, где есть связь между народом и интеллигенцией, между искусством и жизнью. Стюарт отмечает чрезвычайную жизненность и человечность образов романа «Тихий Дон», особенно Григория Мелехова, чувства которого понятны не только интеллигентам, но и широким массам народа, так как он переживал то же, что переживают эти массы: «Поэтому чувствуешь, что его произведение, подобно гомеровскому, является выражением национальной жизни и культуры, что оно одновременно является и великим и популярным, что его эстетические и этические компоненты большей частью неразличимы — единство, которое почти никогда не достигалось западными писателями двадцатого века».

С другой стороны, Стюарт свое понимание творчества М. Шолохова и эпичности вообще всецело подчиняет предвзятой точке зрения, построенной на противопоставлении в литературе социального и общечеловеческого начал, как якобы несовместимых, взаимно исключающих друг друга. Только в отталкивании от классового, исторического критик находит проявление правдивости, жизненности, драматичности, действенности искусства. Настойчиво подчеркивает Стюарт чуждость искусства конкретно-историческому человеку: предмет искусства – от трагедии о царе Эдипе до эпического повествования о Григории Мелехове – судьба человека вообще. Смысл духовной эволюции Григория Мелехова, основу убедительности его облика критик находит именно в отказе от классовых иллюзий, от попыток найти свою жизненную правду как у белых, так и у большевиков. Успокоение и искупление Григорий обретает лишь тогда, когда приходит к признанию устойчивости лишь самого существования людей, уравнивающего значимость всяких жертв и страданий, возвеличивающего осознанное подчинение личности непостижимому ходу человеческого бытия. Поэтому, заключает критик, роман Шолохова – это «не книга о путях становления коммунизма, а эпическая драматизация поисков человеком смысла и счастья». Источник человеческого обаяния Григория Мелехова автор статьи находит в его трагической попытке противопоставить себя развитию и нравственным нормам революции, в попытке найти свою более широкую, якобы «всечеловеческую» правду.

С позиций же неопровержимой правды истории как раз процесс революционного преобразования природы человека, его новая, социалистическая сущность – наиболее высокая и сложная проблема общественного и интеллектуального бытия современности.

Подмена исторической сущности человека подсознательными «всеобщими» отправлениями – одна из распространенных форм выражения антиреалистических тенденций.

Лишенный исторической, социальной определенности человек есть не что иное, как умозрительная фикция, хотя в известных пределах тяга людей к единению существует. Но для своего полного осуществления эта тяга пока не имеет реальной жизненной основы, так как стремление к единству человечества встречает еще много преград, которые могут исчезнуть только в будущем.

Абстрактная идея всеобщего «человека современности» неотделима от столь же абстрактного внеисторического восприятия самого понятия современности.

Столь настойчивые попытки вытравить из концепции человека все признаки времени, истории никак не содействуют выяснению реального широкого общечеловеческого смысла искусства. Само общечеловеческое в таких трактовках теряет богатство своего жизненного содержания, предстает ограниченным, однолинейным смыслом распространенных формул, лишенным разнообразия своих проявлений. Нельзя отрицать, что разнообразие общечеловеческого содержания современной мировой литературы находится в резком несоответствии с однообразием, даже, можно сказать, стандартностью ходячих, модных критических и эстетических концепций.

Соответственно воззрению, находящему в историзме нарушение естественности и полноты облика героя, причину его обеднения, главная особенность изображения, человека в творчестве М. Шолохова, К. Федина, Л. Леонова и ряда других советских писателей старшего поколения зачастую усматривается в противопоставлении личности коллективу, в конфликте общих человеческих свойств и черт революционера, в отношении к жизни вне рамок времени и пространства, в раскрытии «универсальных» решающих факторов поведения людей. Стремление к историческому синтезу, согласно такой позиции, закономерно приводит к удалению от единичного, частного и ведет к абстракции и шаблону.

Попытка провозгласить людей, далеких от движения истории, от революции, идеалом полноты и естественности духовной жизни, растворить социальное в общечеловеческом закономерно вызывает отрицание существенности типических отличительных черт эпохи, своеобразия советского человека. С такими взглядами связано отрицание принципа типизации вообще, как якобы мешающего свободному художественному раскрытию человека. Из столь узкого понимания личности делается вывод, противоречащий всему историческому опыту искусства, будто бы типизация, несмотря на силу обобщения, в известном смысле означает и «обеднение человека».

Стремление противопоставить интересы личности интересам общества находит свое теоретическое подкрепление в попытках абсолютизации противоречия между законом борьбы и требованием гуманности; говорится о глубокой, существенной «контрадикции» между отношением к человеческому роду и отношением к определенным людям.