Современная литература: Поэтика и нравственная философия; Современный роман: русский и зарубежный

Современная литература: Поэтика и нравственная философия / Под ред. А. В. Татаринова. Краснодар: ZARLIT, 2010. 255 c.; Современный роман: русский и зарубежный / Под ред. А. В. Татаринова. Краснодар: ZARLIT, 2010. 225 c.

Знакомство с двухтомником, изданным в КубГУ, вызвало в памяти известную новеллу Борхеса «Книга песка», в которой знаки на полях таинственной книги повторялись, но упорно сопротивлялись любой попытке их упорядочить. В данном случае дело не в панорамном обзоре современного русского и зарубежного романа. Дело в идеологии проекта.

Перед нами апология современной словесности КубГУ, единства внутри филологической «гильдии» мастеров и учеников. Поддержим призыв коллег, отбросив академический снобизм, изучать современную словесность как феномен культуры. Не станем спорить с тем, что нравственная философия современности должна быть в фокусе и читателя, и профессионального интерпретатора. Отрадно, что нынешнее обесценивание социальной и культурной роли критика с избытком восполняется суждениями страстных, иногда предвзятых, но, несомненно, любящих чтение и воспринимающих новую литературу как событие краснодарских филологов. Трогает единство профессоров и студентов факультета в «понимании того, чего же сейчас желает родная для всех нас литература» (1, с. 3), в усилии «смелее и настойчивее <…> мыслить и писать» (1, с. 5).

Вместе с тем роль культуртрегеров исполняется ими с досадной торопливостью. Подчеркнем, что целью проекта стала идея «собраться вместе» (1, с. 3) и создать «единый текст» (1, с. 4) о современной литературе. Поэтому мы принуждаем себя к вынесению оценок не в отношении отдельных статей, а коллективного проекта в целом.

Попробуем разобраться: почему посыл добросовестной критики — выявление общих тенденций литературного процесса, разметка культурного поля не только вокруг отдельного автора, но и по отношению к теории и истории литературы, понятность, ясность, аргументированность позиции в интерпретации отдельного текста — здесь работает лишь избирательно?

Во-первых, под критикой редактором сборника мыслится все же нечто другое. О современных формах литературной критики в последние годы много и серьезно говорят и пишут — достаточно вспомнить статьи и книги Н. Ивановой, А. Латыниной, И. Роднянской, С. Чупринина. О накале полемики по этому поводу свидетельствуют и недавние подборки материалов в журнале «Октябрь», и ряд Интернет-дискуссий. В этом отношении значим резюмирующий фрагмент введения к сборнику как артикулируемая позиция: «Не везде есть научное совершенство, но иногда можно обойтись и без него. Есть погружение в поэтику — в целостность внутренних законов современных художественных миров, присутствует и нравственная философия — рассмотрение стратегий обращения произведения к внутреннему миру читателя, способного воспринять литературный текст как сложный урок, не сводимый к простым указаниям правильных путей. Статьи и эссе, рецензии и выступления, сформировавшие сборник, скучными назвать нельзя» (1, с. 5). Логика «можно» и «нельзя» здесь демонстрирует необходимость охранять и литературный процесс, и просвещение, и дееспособность критики от скуки любого рода, в том числе скуки научной. Иначе не вернуть ленивого читателя. Это задача номер один авторов сборника.

Так, субъективный критерий потенциально нескучного вырастает в ряд больших и малых решений при формировании сборников. Качественная академическая критика легко соседствует с пересказами и эссе-инсайтами о том, как «сознание и ум читателя претерпевают <…> захватывающий метемпсихоз» (1, с. 56). Пятистраничный экскурс А. Татаринова в «теорию романа» (2, с. 4) с памятными цитатами из Мелетинского, Бахтина, Бройтмана, Михайлова, Хализева разбивается неожиданными риторическими вопросами и смелыми образными сравнениями автора статьи: «что это было и почему не отпускает…?» (2, с. 5), «роман — терапия, а не хирургия», «роман — антидепрессант», «нескончаемый квест в сфере духа» (2, с. 7). Начальная уступка читателю, которого необходимо привлечь, а не отпугнуть научным языком, здесь тактика, сулящая в будущем наступление и победу профессиональной, нравственно ориентированной критики. И с этим можно согласиться. При одном условии. Наступление и победа должны быть безоговорочными. Увы, это происходит далеко не всегда.

Отсюда наше второе заключение о некотором несоответствии сборника авторской задаче номер два — достаточному погружению в анализ поэтики и философско-мировоззренческой проблематики современной литературы (см. названия сборников). Никто не станет требовать от сборника работ, касающихся актуального литературного процесса, полного и системного его охвата. Закономерно ожидать наблюдений. И все же эти наблюдения должны опираться хоть на какую-то селекцию. Но вот перечислительный ряд, указывающий на новейшие романные тенденции, включает и «необходимость сленга», и «вырождение эпоса», и «эсхатологизм», и «буддийскую нирвану, чей образ сильно вырос в европейском сознании», и «стыд от нарастающего пафоса», и «текст, который виляет в лабиринтах, двигается расходящимися тропками и посылает читателю сообщение: меня невозможно пересказать» (2, с. 8). Четырехстраничная статья В. Шутемовой «Историческое становление и тематические особенности фантастического романа» (2, с. 160) с беглым обзором от Данте до Воннегута и Толкиена разрешается суждением о фэнтези и в духе фэнтези — семантически, логически, синтаксически: «Причины возросшего интереса общества именно к фантастическим романам и романам фэнтези — это, по нашему мнению, постепенное возвращение к Богу, неуверенность в завтрашнем дне, излишний рационализм, преувеличение роли материальных ценностей (соответственно, стремление к духовным ценностям) в жизни человека, и «вечные» темы: жизнь и смерть, любовь, дружба, взаимопонимание» (2, с. 163).

Аналитическая позиция дополняется, а подчас замещается позицией критика, злоупотребляющего своим правом на ответственное высказывание. Вот привычный тип завершения статей, посвященных гностическому роману, роману-апокрифу (десять работ о нем): «…Иисус является не просто историческим лицом, но, согласно христианской вере, Он является Богом и Человеком. А читатель, делающий выбор в пользу Эрнста Бутина, тем самым поддерживая его «неканоническую» идею, является бунтарем и гностиком современности» (2, с. 82); «…или то, что пишет Сарамаго, или Библия <…> Трудно выбрать автора «Каина», который много пишет о Боге и ангелах, чтобы уничтожить их в нигилистической кукольности» (2, с. 140). Это расходится с призывом показывать «литературный текст как сложный урок, не сводимый к простым указаниям правильных путей» (1, с. 5).

Ламентации некоторых авторов сборника, подчас принимающие формы клеймления «современного мракобесия» (2, с. 69), нередко становятся отправной позицией начинающих исследователей, впрочем, не до конца ясной. При отсутствии развернутой аргументации или ссылок на биографические источники, ненадежны выводы, будто подверстанные под общую нравственно ориентированную тематику сборника или личные взгляды авторов статей.

В-третьих, объемистые сборники вышли без достаточной технической правки и редакционного вмешательства. Статьи пестрят фрагментами плохо законспектированных лекций: «Но постмодернисты решили, что литература должна ориентироваться не на реальность, а на другие тексты» (2, с. 45); «В середине XIX века Гюстав Флобер отказался от бинарных оппозиций в художественном произведении» (1, с. 90). В сборник об актуальном литературном процессе попадают статьи о рассказе Маркеса 1948 года, джойсовском «Улиссе» (1922), «Бильярде в половине десятого» Белля (1961) и т. д.

Статьи изобилуют самоочевидными выводами, фактическими неточностями, ошибками и опечатками. Составление письмовника не было «поручено» Ричардсону «его издательством» (2, с. 33), Дж. У. Дан — это Дж. У. Данн (2, с. 153), а Джуллиан — Джулиан Барнс (1, с. 49), Росетти не художник-прерафаэлит из романа «Подруга французского лейтенанта» (1, с. 188), а Д. Г. Россетти — художник-прерафаэлит поздневикторианской эпохи, дворецкий Стивенс из романа К. Исигуро не может иметь «чисто японских желаний» (2, с. 210). Роман «История мира в 10 1/2 главах» — что угодно, только не нравоописательный роман (1, с. 45). Конечно, не «реклама йогурта <…> доводит до соучастия в убийстве» (1, с. 91) героя романа Бегбедера. И т. д. и т. п.

Отметим и общую нужду участников проекта в адекватном словаре. Статьи сообщают о «как бы юродивых рассказчиках» (2, с. 43); героях, «пространственно разворачивающихся в XXI и XVI веках»; главах, связанных между собой «скорее на интуитивном уровне, с помощью аллюзий, реминисценций, общих идей» (1, с. 44). Фразой об «отсутствии авторитета Флобера в тексте» (1, с. 86) очередной автор заново открывает флоберовскую эстетику объективного и безличного.

Оформление литературы замечательно избирательностью, отсутствием знаков препинания, незавершенностью. Конечно, заинтригованный читатель подыграет автору статьи, оставившему ссылки на источники в тексте без самих источников (2, с. 75), улыбнется ссылке на роман М. Шалева «Впервые в Библии», изданный в 1008 году (2, с. 101). Конечно, он додумает имя Хюбнеру и поместит его сочинение на временную ось (2, с. 187). Таких примеров десятки.

Что отличает второй сборник от первого? Не так много Бегбедера, всего четыре ссылки на демократичную Википедию? Нет, большее количество интересных вдумчивых работ. Будем справедливы, не все семьдесят пять статей, помещенных в двухтомник, отличает устремление к творческому самостоянию при некоторой инфляции профессиональных навыков и стилистического слуха. Целый ряд оригинальных работ аналитического характера, посвященных романам В. Галактионовой, М. Шишкина, О. Памука, У. Эко, А. Переса-Реверте, Ч. Паланика и другим современным писателям, все же заставляет нас отказаться от рецепта, предложенного в новелле Борхеса, — нельзя позволить «книге песка» затеряться на полках провинциальной библиотеки.

О. ДЖУМАЙЛО

г. Ростов-на-Дону