«Совизжал веселый и смешной»

В. В. Мочалова, Мир наизнанку. Народно-городская литература Польши XVI – XVII вв., М., «Наука», 1985, 221 с.

Интерес к монографии В. Мочаловой возникает сразу благодаря предмету ее исследования, объявленному в подзаголовке. Изучение народной культуры и народной литературы – одна из наиболее актуальных и интересных задач литературоведения и истории.

В книге В. Мочаловой системно рассматривается одно из исторических проявлений народной культуры – так называемая совизжальская, или рыбалтовская, литература¹, возникшая и существовавшая в Польше в конце XVI – начале XVII веков, на рубеже двух культурных эпох – Возрождения и барокко. Опираясь на обширные текстологические исследования, преимущественно польских ученых, В. Мочалова не просто синтезирует один из пластов народно-городской литературы этого периода, но предлагает его новую методологическую интерпретацию, позволяющую иначе определить значение этого явления в истории польской литературы.

Для нее совизжальская литература отнюдь не второстепенное течение старопольской литературы, но яркий образец народной культуры (воплотившейся в этот период, прежде всего, в слове), создавшей свою систему художественных ценностей, оказавшихся плодотворными для развития культуры в целом. Исследование «низовой» народной культуры важно как с точки зрения ее самоценности, так и в связи с уточнением понятия «высокой» культуры, которая, как теперь становится ясно, не может изучаться без учета взаимной оппозиции этих двух полюсов единого общенационального культурного целого. Официальная и совизжальская литературы представлены В. Мочаловой не в статическом противостоянии (вторая пародирует первую), но во взаимном коррелировании и постоянном сближении, что точнее отражает суть происходивших литературных процессов и роль в них народного начала.

Несмотря на низкий культурный уровень и неразвитость художественного вкуса совизжалам удается «выправлять» и оздоровлять в эстетическом отношении значительно более утонченную «высокую» литературу, которая в конечном итоге приобретала некоторые черты культуры народных масс. Это было возможно потому, что в основе народной культуры, при всей ее «наивности» и «неотесанности», лежат подлинность, отсутствие фальши, глубокий нравственно-философский смысл.

Ориентация на концепцию народной культуры М. Бахтина отнюдь не снижает самостоятельной ценности теоретических заключений В. Мочаловой, которая интерпретирует явление хотя и типологически родственное, но принадлежащее другому времени и имеющее свою специфику. Новым является и то, что как проявление народной культуры анализируется литература (часть совизжальских текстов имела хождение в списках, другая часть печаталась типографским способом и продавалась с базарных лотков). Затем, само понятие «народной культуры», в социологическом плане не определенное по отношению к средним векам (многие представители господствующего класса были тогда необразованны), уточняется В. Мочаловой для времени совизжальской литературы, то есть для второй половины XVI и первых десятилетий XVII века.

Социологический аспект интересует автора монографии в связи с идейно-эстетическим. Констатируется очень важное изменение в литературе – ее демократизация, вызванная творчеством совизжалов: происходит расширение литературных рамок и границ, в «польскую литературу вторгается совершенно непривычный герой – нищий, бродячий клирик, бедный студент, пьяница; литература впервые обращается к проблемам его существования в обществе» (стр, 5). Литература становится массовой по характеру творчества и по общедоступности содержания. Однако, развивая эту посылку, В. Мочалова допускает терминологическое противоречие, имеющее принципиальное значение в контексте ее исследования. Совизжальская литература по своему характеру, пишет она, близка «явлению так называемой «массовой литературы» (стр. 4), и дальше со ссылкой на статью Ю. Лотмана расшифровывает свое понимание «массовой литературы», которая или является упрощенной копией «высокой», или борется с ней, «однако в пределах общих структурных норм, почерпнутых из той же высокой литературы» (стр. 4).

Но совизжальская литература, как интерпретирует ее в дальнейшем В. Мочалова, во-первых, вовсе «не продукт «снижения культурных ценностей» в результате их усвоения на более низком уровне, а активный участник культурного процесса эпохи» (стр. 10). Во-вторых, что становится особенно очевидным в процессе конкретного анализа текстов, совизжальская литература как раз выходит за пределы «общих структурных норм «высокой» литературы, представляя собой образец «собственных оригинальных ценностей, существенный исамобытный (подчеркнуто мною. – Н. К.) компонент барочной литературы» (стр. 10). Стилевая перестройка, происходившая в это время, осуществлялась в немалой степени благодаря совизжалам, которые, сопрягая в своем творчестве противоречивое – реальное и фантастическое, драматическое и комическое, возвышенное и низкое, – способствовали формированию нового искусства, являясь пионерами барочного мышления. Больше, чем с официальной литературой, совизжальская литература связана с традицией народной смеховой культуры, которая в основном и определила ее поэтику – шутовского переворачивания и осмеяния всех и вся. Художественный мир совизжалов – это абсурдный, невозможный в действительности «мир наизнанку», пародирующий стереотипы официальной культуры.

В целом, определяя поэтику совизжалов как гротескное перевертывание, не всю народную культуру автор книги отождествляет с традицией смеха и карнавала. Предполагается и другая ее сторона, «серьезная», что является предпосылкой более широкого подхода к изучению народной культуры.

Поэтика совизжальской литературы рассматривается в книге многоаспектно: в динамике ее становления и диалога с «высокой» литературой, в контексте формирования барочной эстетики и в поиске похожих явлений в западноевропейской и русской литературе. Но, выстраивая цепочку европейских связей совизжальского творчества, В. Мочалова высказывает, как нам кажется, дискуссионную мысль о том, что в «Европе аналогом совизжальской литературы является творчество вагантов, шпильманов, мейстерзингеров, базошей, сотов и бонифантов» (стр. 9), тем более что слово «аналог» предполагает не только подобие, но и полное совпадение. Ваганты близки совизжалам по образу жизни – это тоже нищие неудавшиеся клирики и школяры, правда, не без основания, чувствующие себя аристократами «умствующей бродячей толпы» (М. Гаспаров), но их поэзия неизмеримо совершеннее совизжальской. К тому же вагантам, ориентирующимся на традиции античной поэзии, любовную лирику Овидия, чужда совизжальская народная поэтика «мира наизнанку»: их сатирическая поэзия узконаправлена (это в основном обличение безнравственности монахов) и прямо выражена, а любовная лирика, хотя и чувственна, но далека от приземленной грубоватости совизжалов. Поэзия вагантов и совизжалов – явления хотя и типологически родственные, но все же значительно отстоящие друг от друга по своим художественным чертам. То же можно сказать и в отношении творчества шпильманов, мейстерзингеров и т. д. – все это различные формы народной культуры, идеологически и эстетически не тождественные, их сравнительное изучение в ряду славянских параллелей еще ждет своих исследователей.

Осветив в обширном и насыщенном «Введении» теоретические проблемы, связанные с генезисом и основами поэтики рыбалтовского творчества, автор обращается к исследованию жанровой специфики совизжальских текстов. В соответствии с логикой такого исследования работа делится на три главы, которые посвящены драматическим, прозаическим и поэтическим жанрам. Четкая и продуманная структура работы – свидетельство строго системного подхода к материалу. В первой главе анализируется рыбалтовская комедия, что соответствует хронологии, так как именно с драматургии начинается совизжальское творчество, непосредственно произошедшее из карнавальных гуляний, масленичных игр, различного рода народных празднеств, с доминированием смеха, символикой масок и переодеваний. Существуют различные критерии классификации рыбалтовской драмы: идеологический, формально-эстетический, тематический. В. Мочалова выбирает тематический, который нам представляется единственно возможным, так как идеологический или формально-эстетический критерии не могут считаться самодостаточными при подходе к литературному произведению. Кроме того, формально-эстетический критерий классификации в данном случае имеет еще тот недостаток, что он едва ли подходит к явлению, не имеющему строго регламентированных жанровых форм. Полуфольклорное положение рыбалтовской комедии не способствовало закреплению жанровых канонов. Используя же тематический принцип, можно выделить не типологические жанровые группы, а тематические циклы, связанные единством проблематики и характером ее интерпретации.

Общими чертами рыбалтовской драмы В. Мочалова считает стихийный реализм, гротескную, фантастическую образность, дидактичность, которые являются результатом пересечения форм народной и «высокой» культуры. Полнота в описании каждого из циклов сочетается в книге с проблемным подходом к ним, так как, прежде всего, выделяются те особенности, которые участвовали в формировании эстетики барокко, например разработка жанра трагикомедии в драмах «масленичного» цикла или макароническая речь в комедиях о «школьной нищете».

В главе о рыбалтовской комедии сомнение вызывает лишь прямая аналогия между рыбалтовской и современной драмой. Безусловно, это части единого развивающегося целого, но связь между ними значительно более опосредованная, чем это представлено в монографии. Действительно, «подобно тому как это происходит в рыбалтовских комедиях, драматический конфликт в ряде современных комедий переносится в сферу языка, слова, выполняющего доминантную функцию» (стр. 82), но языковая игра, стилевое пародирование и другие приемы имеют сейчас совсем другую семантику, характер которой требует по крайней мере оговорки в контексте разговора о литературных явлениях XX века. То же относится и к «абсурду»: в современной драме он далеко не всегда является средством восстановления истины, как было у совизжалов. Используя формальные структуры других культурных эпох, современное искусство наполняет их новым мировидением, а значит, и новым эстетическим содержанием, которое необходимо учитывать для того, чтобы установить историческое родство.

Анализ прозаических жанров позволяет В. Мочаловой сделать вывод о дальнейшем совершенствовании совизжальского творчества. Продолжают расширяться его тематические и эстетические границы, в прозе появляются богатые и разносторонние человеческие характеры. С особым вниманием автор рассматривает попытки создания своеобразного комического идеала в виде утопического мира «молочных рек и кисельных берегов», которые вносят элемент утверждения в «ниспровергательскую» эстетику совизжалов.

Художественным вкладом совизжальской прозы в общелитературное движение эпохи было также использование всех возможностей комического гротеска. Народная фантазия, легко сочетающая бытовую конкретность с вымыслом, создавала причудливые образы, цель которых состояла не только в том, чтобы «удивить, поразить и развлечь», но и в том, чтобы высказать свою точку зрения на события современности. Учитывая эту двойную эстетическую задачу, анализирует В. Мочалова пародии на юридические документы, фацеции, юмористические календари-прогностики, повести, новины.

Скрупулезно разбирая жанры совизжальской поэзии – песнь, падуан, плач, поэму и т. д., – В. Мочалова обнаруживает в них продолжающие жить элементы ренессансной поэтики, например влияние Яна Кохановского на жанр фрашки, и одновременное развитие тем, ставших ведущими в поэзии барокко, – вакхического веселья или смерти, изображенных по-совизжальски в ракурсе шутовства и дурачества. Проведенные В. Мочаловой исследования показывают, что совизжальская поэзия больше, чем драма и проза, была подвержена влияниям со стороны. Это объясняется особым положением поэзии в период зарождающегося барокко с его «массовой устремленностью к стихотворчеству» (стр. 140). «Присущая эпохе эстетизация жизни, жеста, поступка, мысли, слова находила свое отражение и в распространяющемся стремлении придать самому разнообразному содержанию стихотворную форму» (стр. 140). Поэтому автор книги уделяет внимание не только генетическим и типологическим, но и контактным связям, заимствованиям, трансформациям. Значительное место отводится описанию рифмы, метрики, системы поэтических тропов совизжальского стиха.

Выбранный В. Мочаловой широкий подход к теме неизбежно привел ее к таким вопросам культурологического и эстетического характера, как понятие народной культуры и ее роли в культурном развитии, философия смеха и другие. В монографии освоен новый для советской полонистики круг проблем и задач.

1. От Sowizrzaf – калька имени Эйленшпигель или от слова rybajt – странствующий актер, музыкант. Впервые имя Совизжал появилось в переводе народной книги об Эйленшпигеле – «Совизжал веселый и смешной», ок. 1530 – 1540 годов.[↩]