Становление русской литературной сатиры
Ю. В. Стенник, Русская сатира XVIII века, «Наука», Л., 1985, 362 с.
Русская литературная сатира XVIII века – своеобразный общественно-политический феномен, весьма важный объект научного внимания. Принадлежа в основном дворянской литературной традиции, она обнаруживает направление дворянской оппозиционности, менее чем за сто лет переросшей в дворянскую революционность. Обращаясь к сатирическим произведениям Сумарокова, Новикова, Фонвизина и их современников, мы оказываемся у истоков этой революционности.
Несмотря на то, что основной корпус сатирических произведений XVIII века известен и в той или иной степени изучен, до настоящего времени мы не располагали монографическим исследованием, которое позволило бы панорамно обозреть этот предмет. Работа Ю. Стенника – первая попытка такого рода. Автор изучил и систематизировал имеющиеся фактические сведения, сумев глубоко и нетрадиционно их интерпретировать, ввел и некоторые новые. Но книга Стенника – не просто попытка «подвести итоги». Она демонстрирует новизну метода и – главное – концептуальность.
Своей основной задачей автор полагал «проследить расширение общественного статуса и действенности различных форм сатирического искусства на протяжении XVIII в.» (стр. 13), Такой подход сразу характеризует и верную методологическую основу – историзм, и основную оценку исторического пути развития сатиры.
В соответствии с принципом историзма автор выбрал нетрадиционный метод подачи материала. Остановившись в первой главе на теории сатиры в XVIII веке, он затем переходит к последовательному рассмотрению воплощений сатиры в различных литературных жанрах.
Стихотворное послание, басня, журнальная сатира, комедия предстают перед нами во всем многообразии присущих им свойств. При этом высказаны важные соображения о там, как историческое время меняло на протяжении века не только объект и содержание сатиры, но и ее формы. Автор верно отмечает, что «жизненность и особая актуальность сатиры в литературе XVIII в. объясняются во многом тем обстоятельством, что Россия восприняла идеологию Просвещения, оставаясь в социально-экономическом отношении феодальной крепостнической страной» (стр. 5). Поэтому сатиры Кантемира, вызванные к жизни борьбой вокруг идейного, политического, культурного наследия Петра I, своим просветительским, гражданским и патриотическим пафосом предопределили характер и направление развития русской сатиры XVIII века. Но если главным объектом сатиры Кантемира было церковное мракобесие, то в середине века сатира ополчалась на нравы дворян, а уже с конца 1760-х годов – на социально-политические и моральные издержки самодержавия и крепостничества. В известном смысле можно считать, что, следя за развитием сатирической мысли, мы прослеживаем ход нравственного становления дворянской интеллигенции.
Интересно и другое. Существуя в рамках идеологии Просвещения и эстетики классицизма, являясь «носителем передовых идей своего времени», сатира чутко отзывалась не только на идейные, но и на эстетические потребности общества. И в этом раскрывается своя закономерность: «…установка на публицистическую декларативность стихотворной сатиры Кантемира сменяется аналитической всеохватностью басен Сумарокова, которая в свою очередь уступает место просветительскому демократизму журнальной прозы Новикова» (стр. 350). Это обстоятельство сделало возможным и необходимым новаторский анализ сатиры по жанрам.
Главный же вывод работы Ю. Стенника видится в том, что сатира, меняя жанры, но, оставаясь неизменно злободневной, набирала по ходу времени все больший общественный вес, становилась общественной силой. И если такой жанр, как сатирическое стихотворное послание, перешел в конце века в «разряд явлений, культивируемых в узком кругу литературно образованной элиты» (стр. 127), то басне, комедии, журнальной сатире суждена была долгая и полноценная жизнь далеко за пределами изучаемой эпохи.
В связи с этим представляет особый интерес наблюдение автора о том, что именно Просвещение и классицизм в органическом сплаве были той питательной средой, в которой развивалась сатира XVIII века. И так же, как кризис просветительского движения в конце века ослабил популярность сатиры, так смена эстетических вех, переход к сентиментализму привели к временному застою в сатирическом творчестве. Сентименталисты не жаловали сатиру: не писали комедий, уклонялись от журнальных выпадов, переплавили басню в абстрактно-назидательное чувствительное стихотворение. Таким образом, сатира предстает как свойство сознания просветителей- классицистов от Кантемира и Сумарокова до Новикова и Крылова.
Принципиально важным в книге представляется рассмотрение русской сатиры в контексте развития западноевропейской литературы, сатиры в частности. Автор устанавливает, чем отличались условия развития просветительских идей во Франции и России, и определяет специфику Просвещения в этих странах. Насущным является именно акцентирование различий – эта задача давно требует детального анализа. Взгляд Ю. Стенника намечает важные перспективы в этом деле. В частности, он пишет: «Русские дворянские просветители никогда не утрачивали сознания своей принадлежности к правящему сословию. Многое из того, что в европейских условиях, отражая критику феодальных порядков, несло в себе демократический, революционизирующий смысл, приобретало на русской почве качественно иную идеологическую окраску» (стр. 7). Да, Просвещение в России не имело опоры, подобной «третьему сословию» во Франции. Русская буржуазия была слаба и труслива, а разночинцы XVIII века за немногим исключением сами метили в дворяне и, ненавидя родовое дворянство как конкурента, поддерживали строй в целом и монархическую власть.
Подробно разбирая взаимосвязь русской и западной сатиры, Ю. Стенник устанавливает как зависимость первой от второй, так и ее своеобразие.
Последнее, в частности, выразилось в остроте, публицистичности сатиры, в ее обращенности на лица.
Помимо указанных достижений концептуального характера книга благодаря сугубой и детальной фактографичности содержит много частных наблюдений, существенных для понимания литературной жизни XVIII века. В первую очередь это касается творческих и личных биографий Кантемира, Сумарокова, Новикова, Крылова, Страхова, Фонвизина и др.
Возьмем, к примеру, Сумарокова. В книге четко выявлен необычный масштаб этого, по словам современника, «российских авторов отца», подчеркнута его исключительная созидательная роль теоретика и практика-новатора, учителя поколений. Он показан как пионер журнальной сатиры, обогативший «арсенал национальных традиций» (стр. 200 – 201), как автор, давший эталоны притчи, сатирической комедии, создатель первой русской социальной утопии, неутомимый труженик на сатирической ниве. В один только жанр басни, традицию которой в России он заложил, Сумароков умел поместить содержание пародии, шутки, памфлета, медитации, анекдота, политической инвективы и т. д.
Особое место в книге занимают Фонвизин и Крылов. Их сатирическое наследие, прочитанное как бы наново свежим взглядом, предстает в своем новаторском значении.
Заслуживает пристального внимания наблюдение Ю. Стенника о первом периоде деятельности журнала Екатерины II «Всякая всячина». Этот период отразил попытки прогрессивной интеллигенции войти в альянс с правительством и превратить инспирированный правительством журнал в свою трибуну. Увлекательны сведения об анонимном сотрудничестве здесь Сумарокова, Новикова, Эмина. Не менее увлекательны, хотя, по-видимому, не вполне бесспорны, аналогичные сведения о Фонвизине. В результате такого «вмешательства» передовых авторов направление «официоза» действительно стало на какое-то время противоречивым. Но долго это продолжаться не могло. Чаемый альянс не состоялся, и новиковский «Трутень» своим появлением свидетельствовал о разрыве интеллигенции с правительством.
Интерес представляют отмеченные Ю. Стенником первые ростки спора о границах сатирического показа действительности, относящиеся не к концу 1760-х годов, как принято считать, а к более раннему времени, к полемике Сумарокова и Хераскова.
Перечень подобных частных успехов и находок автора можно было бы продолжить. Причина их очевидна: осведомленность. Автор глубоко изучил работы предшественников и привлек, помимо хорошо известных всем исследований, много забытых за два века и малоизвестных статей, а также зарубежные публикации.
Но репрезентативность монографии Ю. Стенника определяется прежде всего не обзором деятельности коллег, а широким охватом первоисточников Поэтому, говоря о библиографической оснащенности книги, особо следует отметить «Указатель сатирических произведений, периодических изданий и теоретических сочинений по сатире XVII – XVIII вв.» (около 400 наименований) в конце книги. Список имеет и самостоятельное значение в качестве хотя и не исчерпывающего, но ценного библиографического пособия по предмету.
Жаль, что автор не коснулся ряда аспектов изучаемой темы. Так, почти не освещена история рукописной сатиры XVIII века, в том числе деятельность такого корифея ее, как И. Барков, литературного соратника Ломоносова, активного участника полемик середины века. Его жизнь еще во многом рисуется апокрифически. Не проанализированы сатирические произведения таких писателей демократического лагеря, как П. Икосов, К. Кондратович и некоторые другие. Недостаточно, на мой взгляд, раскрыто значение фонвизинского «Послания к слугам», бывшего подлинным «бестселлером» XVIII века, изданным рекордное число раз. Впрочем, надо помнить, что обобщающая работа такого рода выпущена впервые и на главном месте в ней, естественно, оказались вопросы морфологии и типологии сатиры.
Недостатком книги, на мой взгляд, является неясное и двусмысленное употребление терминов «демократический», «демократизация». Если для XIX века социальный смысл этих слов во многом совпадает с политическим, то в XVIII веке они зачастую противоположны и требуют оговорок.
Думается, что на сегодняшний день рано считать доказанным участие молодого Радищева в новиковском «Живописце», а полемику по этому вопросу оконченной. Как ни привлекательно было бы датировать полную идейную зрелость автора «Путешествия из Петербурга в Москву» двадцатью годами раньше, надежных оснований для этого пока не видится. Причем отказ от этой гипотезы нисколько не умаляет значения журнала «Живописец» и не отнимает лавров сатирика исключительной смелости у Новикова, независимо от того, был ли он автором или публикатором приписываемого Радищеву отрывка.
Обобщая сказанное, следует оценить книгу Ю. Стенника как заметный шаг в изучении русской литературы XVIII в.