«Перебирая наши даты…»
Вадим Баевский, Давид Самойлов. Поэт и его поколение, М., «Советский писатель», 1986, 254 с.
Если попросить знатоков и любителей поэзии назвать пять самых известных современных поэтов, то с полной несомненностью в этой пятерке будет названо имя Давида Самойлова. Даже странно, что до сих пор не было книги о нем, как, впрочем, нет монографических исследований о Б. Слуцком, А. Тарковском, В. Соколове и других, о коих бы стоило написать книгу. Нельзя сказать, что поэзия Д. Самойлова обойдена вниманием критики, и все-таки согласимся с критиком Ю. Болдыревым: «как неглубоко, неполно исследована эта судьба в критической литературе» (стр. 239). И вот исследование В. Баевского – первая книга о Д. Самойлове после почти пятидесятилетнего его творческого пути.
В ней есть все достоинства именно первой книги, в которой нужно сообщить необходимые биографические сведения, определить этапы творческого пути, сказать о восприятии поэта критиками и читателями, дать направления исследовательского анализа. Первая книга – это всегда введение, «пролегомены», она не должна закрывать тему, а скорее наоборот – стимулировать дальнейшие размышления читателей и более углубленные штудии исследователей. Все эти условия первой книги соблюдены В. Баевским.
Важнее в этой книге другое – постоянное присутствие поэзии, судьбы, личности Д. Самойлова в судьбе самого автора. При точности и объективности повествования в книге ощущается особый лирический, даже исповедальный «тон», в котором читатель почувствует всю искренность любви к творчеству и личности прекрасного поэта. Давняя дружба, связывающая автора книги с поэтом, дает ему возможность привлечь для пользы дела отрывки из личной переписки, неопубликованные тексты, черновики, даже страницы дневниковых записей Самойлова. При этом В. Баевский сохраняет такт дистанции, позволяющей ему быть объективным и академически точным.
Подзаголовок книги В. Баевского «Поэт и его поколение» – не просто уточнение исследовательской точки зрения. «Поэт и его поколение» – неизбежная тема для характеристики многих советских поэтов, начинавших в предвоенное время. Поэзия той поры представляется неким «единым текстом»: поэты часто говорят «мы», сливаясь с общим пафосом преодоления «пространства и простора». Мощная филологическая «купель» ИФЛИ, подлинно творческие семинары в Литературном институте, дух поэтического соревнования «ставили голоса» многим. Кульчицкий, Коган, Наровчатов, Слуцкий, Самойлов – это только «пятеро поэтов», живших «в предвоенную весну»,
Неизвестных, незапетых,
Сочинявших про войну.
Война дала имя этому поколению: отныне в истории советской поэзии они навсегда остались «поэтами военного поколения».
Война застала Д. Самойлова на пороге сосредоточенного поэтического самоопределения. В книге В. Баевского впервые рассматривается раннее творчество Самойлова, автор обращается к первому, оставшемуся в рукописи, сборнику поэта со стихами 1937 – 1941 годов, в которых «идет сознательное освоение русской поэтической традиции» (стр. 43). Самойлов ушел на войну сложившимся поэтом, но военной лирики не создал. Автор книги дает этому факту два объяснения. Самойлов служил солдатом, разведчиком (а не военным корреспондентом, например), «в условиях, которые требовали полного напряжения физических и душевных сил» (стр. 64). Но, думается, более точным выглядит второе предположение В. Баевского, подкрепленное строками самого поэта:
И это все в меня запало
И лишь потом во мне
очнулось.
Особенность творческого процесса Самойлова, о которой подробно рассказано в заключительных главах книги, такова, что «между моментом лирического переживания и моментом творчества должно пройти довольно значительное время, измеряемое годами».
В стихах Д. Самойлова о войне нет мгновенной реакции на события, дневниковости, документальности. Для человека, прошедшего войну, война никогда не кончается. Поэтому встречи на войне происходят и многие годы спустя. В недавней книге В. Кондратьева «Селижаровский тракт» появляется герой Илья Лапшин – поэт, с которым Самойлов дружил еще до войны. Лапшин погиб. Самойлов и Кондратьев опубликовали его стихи и воспоминания о нем («Юность», 1981, N 1). В книге В. Баевского написаны об этом пронзительные страницы.
Военные испытания, потери друзей еще теснее сблизили оставшихся в живых поэтов. Об этом ставшие уже хрестоматийными стихи Д. Самойлова «Перебирая наши даты…», это же острое чувство поколения – и живых, и погибших, – как показывает В. Баевский, было в высокой степени присуще поэтам, прошедшим войну и не знавшим «рукоположения в поэты». Они навсегда сохранили отношение к поэзии как к строгому и серьезному делу жизни, и, когда в начале 60-х годов начался эстрадный поэтический «бум», во время которого поэты хотели выговориться даже в плохих стихах, оказалось, что несуетное слово Самойлова для эстрады непригодно.
Слово Д. Самойлова, «простое и веское, как подкова» (О. Чухонцев), лишено герметичности и усложненности ассоциаций. В. Баевский приводит примечательную запись из дневника Самойлова о разговоре с А. Ахматовой: «Развивали ту же мысль о бессодержательном буйстве ассоциаций в искусстве XX века – буйстве от бедности и от страха» (стр. 120). Подлинность и глубина идей и чувств выражены в стихах Самойлова в строгом, точном и пластичном слове, говорящем о существенном и о сущном. Ощущение «первичности», «самости» поэзии Самойлова отмечают критики, читатели, поэты. В. Баевский цитирует, например, П. Вегина: «Д. Самойлов принадлежит к той редкой категории художников, читая которых как бы забываешь на миг о существовании других поэтов. Это ощущение первичности – словно ни одного поэта еще не было – возникает независимо от того, что «полглоточка эликсира» своих предшественников Д. Самойлов использовал в своей поэзии» (стр. 81).
Дело не в «полглоточке эликсира», а в высокой поэтической культуре Д. Самойлова. В. Баевский подробно и убедительно показывает, что «Самойлов остро ощущает себя участником, очередным звеном историко-культурного процесса», свою «причастность к большой традиции» (стр. 80). Больше того, автор книги справедливо утверждает, что «идейно – образно – тематический комплекс «история – культура – Пушкин – память» образует ядро поэтического мира Самойлова».
Экономность и сдержанность Д. Самойлова-поэта удивительны: в 50-е годы выходит одна его книга с 30 стихотворениями («Ближние страны», 1958), через десять лет – вторая с 35-ю («Второй перевал», 1969), в 70-е годы – уже три книги. Но во всех пяти немногим больше 200 стихотворений. В. Баевский говорит, что «такая структура творческого пути свойственна прошлому веку в значительно большей степени, чем нынешнему», и приводит важное признание самого поэта: «Профессия литератора состоит из писания и ожидания. Ожидание отзыва, напечатания, отклика. Все это требует терпения. Оно у меня есть» (стр. 69).
В последующие годы количество произведений и сборников увеличивается, но вместе с этим усиливается блоковский комплекс стыда, по поводу того что «я слишком хорошо умею писать стихи». В. Баевский цитирует дневниковые записи Д. Самойлова уже после второй книги: «Читаю верстку своей книги. В ней пяток стихотворений, написанных по вдохновению и потому непонятных мне самому. Остальное чисто, сдержанно и скучно. Я равнодушен, как будто читаю чужого и чуждого мне поэта. Книга эта, пока она не вышла, чем-то мешает мне» (стр. 104). Запись 23 сентября 1962 года: «Когда поэт много печатается, он перестает принадлежать себе и что-то утрачивает» (стр. 118).
Нужно признать определенную смелость автора книги, включившего эти исповедальные записи в свою книгу, и поблагодарить его, ибо они «дорогого стоят» и дают нам не меньше, чем мастерски проделанные анализы строк, строф и стихотворений поэта. Понятнее становится, что значит «Дай выстрадать стихотворенье!», какое счастье поэту
Большую повесть поколенья
Шептать, нащупывая звук,
Шептать, дрожа от изумленья
И слезы слизывая с губ.
В. Баевский приводит свой разговор с поэтом о том, как после выхода сборника «Весть» Самойлов «рассказывал… что в отзывах, которые до него доходили, лирика этой книги оценивалась по-разному, а поэмы принимались безоговорочно» (стр. 166). Тем не менее «в критике Самойлову как создателю большой стихотворной формы почти не уделяется внимания» (стр. 166). Восполняя этот пробел, В. Баевский в одной из глав книги («Только по легкомыслию можно писать поэмы») дает лучший на сегодняшний день очерк стихотворного эпоса Самойлова (особенно отметим точный анализ «Струфиана»). Сложное сочетание в поэмах Самойлова драматического, эпического и лирического родов, артистическая игра смысловыми регистрами, ненатужное развитие действия и сюжета, динамичность и обозримость стиховой формы являет один из наиболее продуктивных путей развития современной поэмы.
Возникает впечатление (неверное!), что лирика Д. Самойлова более напряженна и концентрированна, чем поэмы – изящные и непринужденные. Вероятно, на большей, чем стихотворение, стиховой площади ярче проявляется особенность таланта Самойлова, о которой В. Баевский говорит: «лукавство заключено в самой природе его таланта» (стр. 187). Исследователь указывает истоки этого «лукавства» в русской «легкой поэзии» от В. Л. Пушкина до «Чукоккалы» К. Чуковского.
Я сделал вновь поэзию игрой
В своем кругу. Веселой
и серьезной
Игрой – вязальной спицею,
иглой
Или на окнах росписью
морозной.
«Веселая и серьезная» игра возможна тогда, когда поэт знает «свое ремесло изнутри. Он – не пташка на ветке: сел и запел» (стр. 198). В. Баевский исследует взгляды Самойлова на теорию стихосложения и стихотворную технику, рассматривая «Книгу о рус ской рифме». Этот анализ открывает, что артистизм и элегантность самойловского стиха сочетаются со строгой самодисциплиной, «без которой нет стихотворения» (стр. 201). Обозревая творческий путь Д. Самойлова, В. Баевский выделяет в• нем «книги перевалов и книги межгорий». К первым он относит «Ближние страны», «Второй перевал», «Волна и камень», в них «более строго очерченный круг тем и более ярко выраженные особенности стиля, отличающие их от предыдущих и последующих» (стр. 149). «Дни», «Весть», «Улица Тооминга», «Залив» – книги «межгорий», они «носят ясно выраженный переходный характер, связывают в единую цепь книги перевалов» (стр. 149). Любящие поэзию Самойлова вправе не согласиться с такой классификацией: в их представлении «перевалы и межгорья» могут выглядеть иначе. А куда отнести последнюю книгу Самойлова «Голоса за холмами»? Несомненно другое: жизнь настоящего поэта предельно интенсивна и потому обладает качеством «эстетической завершенности» на любом этапе.