Советская проза – опыт, проблемы, задачи. С пленума Совета по критике и литературоведению при правлении СП СССР

Очередное заседание Совета по критике и литературоведению проходило в свете подготовки к XXVII съезду КПСС, VIII съезду писателей СССР. Его участники поставили перед собой конкретную задачу – рассмотреть с учетом требований сегодняшнего дня, обусловленных новым этапом в жизни партии и страны, состояние художественной прозы, основные тенденции ее развития, ее немалые достижения и явные просчеты, нерешенные проблемы и неиспользованные резервы, ее возможности.

Сегодня мы особенно продуманно и требовательно подходим к оценке сделанного во всех сферах материального и духовного производства. И естественно, что критический и самокритический настрой, характерный для всей нашей жизни, определял и тональность заседания Совета. Его открыл В. Озеров. С докладами выступили Вс. Сурганов, Л. Теракопян, Вл. Гусев, заключил прения В. Новиков. Ниже (с сокращениями) мы печатаем доклады и выступления.

В. ОЗЕРОВ

РАБОТАТЬ НА НОВОМ УРОВНЕ

Настоящее заседание проходит сразу же после пленума правления СП СССР, на котором были определены первоочередные задачи писательской организации в подготовке к XXVII съезду КПСС, определены сроки и характер проведения VIII съезда писателей СССР, намечены основные направления нашей работы.

Сегодня во всех сферах жизни советского общества утверждается атмосфера требовательности, взыскательности, нетерпимости к пустословию и парадности. Точный настрой не на громкие слова, а на дела был задан на апрельском (1985 г.) Пленуме ЦК КПСС, июньском совещании в ЦК КПСС по вопросам ускорения научно-технического прогресса. В партийных документах указывается, что главнейшая задача, стоящая перед страной, – качественная перестройка всех звеньев нашего государственного организма. И решить ее можно только одним путем – привести в действие огромные материальные и духовные ресурсы, накопленные за годы социалистического строительства. Большая роль в этом процессе подъема страны на новую ступень социального, экономического, духовного развития принадлежит, как подчеркнул Генеральный секретарь ЦК КПСС М. С. Горбачев, человеческому фактору.

Перед VIII писательским съездом мы начинаем серьезный, взыскательный, критический и вместе с тем конструктивный разговор о современном состоянии художественной литературы, нынче – прозы, о ее качестве (это главнейший вопрос!). На пленуме правления СП СССР Г. Марков подчеркнул, что партия ждет от писателей повышения активности, рассчитывает на их способность понимать ее политику, видеть главное в жизни, чувствовать ее пульс. Повышение идейно-художественного качества литературы, говорилось на пленуме, – это прежде всего повышение качества писательского исследования правды жизни.

Нам надо посмотреть, что сделано литературой за прошедшие четыре года, очертить наиболее перспективные идейно-художественные искания и одновременно ясно представить себе, с какими трудностями она встретилась в своем развитии, какие слабости не сумела еще преодолеть, какие актуальные вопросы ей предстоит решать.

Думаю, не ошибусь, если скажу, что у современной прозы есть несомненные успехи. Писатели нередко выступали первооткрывателями целого ряда сложных, противоречивых явлений действительности, важнейших проблем, возникающих в процессе общественного, социального, экономического развития. Вспомним об активной творческой деятельности наших публицистов. О том, сколько сделала деревенская проза, проникнутая ощущением преобразований, о которых возвестила Продовольственная программа СССР. Вспомним, что на страницах художественных произведений появился герой, непосредственно связанный со сферой производства и стремящийся завести здесь порядок, укрепить дисциплину, работать по-научному, по совести (жаль, что мы не проследили дальнейшую эволюцию такого характера). Вспомним лучшие произведения военной литературы, политический роман последних лет и т. д.

Но жизнь требует от литературы большего, чем достигнуто. И наш разговор будет по-настоящему содержательным, если, не отбрасывая сделанного, посмотрим – с принципиальных позиций, – насколько глубоко и впечатляюще, насколько художественно современная проза исследует коренные проблемы современности, социальные преобразования, происходящие в обществе, преодоление негативных явлений, рост народной инициативы, активно развиваемой партией. Далеко не все произведения удовлетворяют требовательного читателя, у нас мало книг, становящихся событием, – это необходимо признать, об этом надо задуматься, итожа работу и прозаиков, и критиков.

Я не разделяю той точки зрения, что литературно-художественная критика не достигла никаких положительных результатов после известного постановления ЦК КПСС 1972 года. Они несомненно есть. Однако всем ясно, что, для того чтобы соответствовать современным требованиям, ей надо во многом перестраиваться, покончить с самоуспокоенностью, ставить перед собой еще более высокие цели. Критика должна активнее нацеливать литературу на постановку актуальных проблем, горячо поддерживать смелые творческие поиски, бороться за ее высокий идейно-художественный уровень, выступать против серости и халтуры. Естественно, принципиальность не имеет ничего общего с практикой навешивания ярлыков. Оценивая неудавшуюся книгу того или иного автора, прямо указывая на недостатки, критика заинтересована в развитии дарования (конечно, при наличии такового) писателя. Так же как обязана открыто сказать графоману, что писать ему не стоит, гораздо полезнее заняться каким-нибудь иным делом. Наша «доброта» здесь слишком дорого обходится. Словом, обсуждение литературы необходимо вести профессионально, совершенствуя мастерство анализа произведений, поднимаясь (что пока не очень-то нам удается) к серьезным обобщениям хода литературного процесса.

Многое предстоит сделать и в плане развития творческих дискуссий, исследования основополагающих принципов нашего искусства, в особенности актуальных проблем теории и практики социалистического реализма на современном этапе.

Итак, мы приступаем к подготовке к VIII съезду писателей СССР. Насколько плодотворно мы пройдем этот путь, зависит от нас самих, нашей принципиальности, самокритичности, от готовности работать по-новому. Как этого добиться? Для того мы и собрались сегодня, чтобы держать совет о путях дальнейшего продвижения вперед.

Вс. СУРГАНОВ

КАЧЕСТВО ВРЕМЕНИ

Наша нынешняя встреча являет собой начало теоретической и организационной подготовки к VIII съезду советских писателей, В то же время это и акт участия в развернувшейся мобилизации общественного сознания, всех интеллектуальных и духовных сил партии и народа, устремленных навстречу XXVII съезду КПСС – съезду, который, как сказал М. С. Горбачев в докладе на апрельском (1985 г.) Пленуме ЦК, «безусловно, станет этапной вехой в развитии страны». «Его значение, – продолжал далее докладчик, развивая и уточняя эту весьма знаменательную и ответственную формулировку, – определяется… характером переживаемого периода, новизной и масштабностью встающих перед обществом задач. Это придает всей предсъездовской работе партии особое звучание, требует глубокого осмысления сложившейся ситуации, смелых решений и энергичных действий… Исторические судьбы страны, позиции социализма в современном мире во многом зависят от того, как мы дальше поведем дело».

И далее: необходимо, «в первую очередь, активизировать человеческий фактор».

Сказанное имеет самое прямое отношение и к нам, советским литераторам, к любому из нас, ко всей многонациональной, советской, партийной литературе, в том числе конкретно и к сегодняшнему заседанию Совета по критике и литературоведению.

Главной целью организуемого и направляемого партией могучего всенародного наступления является достижение нового качественного состояния нашего общества. Это значит, что тот рубеж общественного развития, тот момент, который мы нынче переживаем, можно рассматривать как определенную точку исторического отсчета.

Но, устремляясь в глубины открывающегося пространства грядущих десятилетий, мы тем более настоятельно обращаемся к идее преемственности. На апрельском Пленуме ЦК КПСС она сформулирована как преемственность стратегического курса партии, разработанного XXVI съездом КПСС и последующих Пленумов ЦК: «В ленинском понимании преемственность означает непременное движение вперед, выявление и разрешение новых проблем, устранение всего, что мешает развитию».

Имея в виду осмысление современного литературно-общественного процесса, следует вспомнить еще одну ленинскую мысль о преемственности, высказанную в работе «Партийная организация и партийная литература», которая вот уже восемь десятилетий служит надежнейшим компасом во всех наших идейно-творческих исканиях. Владимир Ильич, помимо прочего, говорил здесь о «постоянном взаимодействии между опытом прошлого… и опытом настоящего», считая создание такого взаимодействия одной из первостепенных задач будущей социалистической литературы.

Применительно к данному выступлению эта задача состоит в том, чтобы соотнести наиболее значительные явления и ведущие тенденции сегодняшней литературной жизни с уже достигнутым, открытым на протяжении предшествующего этапа. Разумеется, это вовсе не исключает, даже, наоборот, предполагает обращение к опыту более отдаленному. Так, размышляя о современной идейно-художественной разработке темы Великой Отечественной войны, сегодняшние критики и литературоведы закономерно возвращаются к первоистокам этой темы, берущим начало в глубинах огненных лет и сохраняющим до сих пор первозданную силу идейного и эмоционального воздействия и на читателя, и на литературу наших дней.

Можно привести еще один пример. Отмечая 80-летие М. Шолохова, говоря о торжестве его великих идейно-художественных открытий, утверждении традиций его творчества в современной советской и мировой прозе, мы естественно прослеживаем движение и развитие этих традиций в ретроспективе – вплоть до момента их зарождения и становления в поразительно щедрой творческой атмосфере 20-х годов, оплодотворенной дыханием только что свершившейся Октябрьской революции.

Наконец, сегодня, когда, как и полвека назад, в начале 30-х годов, в атмосфере возрастающей военной угрозы вновь обозначилась жизненно важная необходимость резко ускорить темпы социально-экономического развития страны, М, С. Горбачев, выступая перед партийным активом Ленинграда, напомнил о целеустремленной, напряженной работе старших поколений, о том, как они в предвоенные годы решали столь же насущную задачу, преодолев за кратчайший исторический срок путь, который другие страны проходили за столетия. В связи с этим напоминанием у нас есть все основания обратиться к книгам советских писателей, где достойно запечатлен этот трудовой подвиг. «Соть» и «Дорога на океан», «Происхождение мастера» и «Похищение Европы», «Цемент» и «День второй», «Время, вперед!» и «Гидроцентраль», «Колхида» и «Мужество», «Человек меняет кожу» и «Обыкновенная Арктика», «Люди из захолустья» и «Танкер «Дербент» – всего лишь небольшая часть драгоценного опыта, ныне снова обретшего актуальность. Это опыт успешного идейно-художественного освоения неведомого ранее богатейшего жизненного материала. Опыт писательского исследования поражающих воображение социально-психологических процессов, в ходе которых раскрылась природа удивительного явления, которое еще Чернышевский назвал «инициативой народной деятельности». Высвобожденная революцией, стократно умноженная и облагороженная идеями социализма, эта инициатива явила собой всемогущество того самого человеческого фактора, на который сегодня указано как на главный социальный резерв осуществляющихся преобразований. И разве не очевидно, что столь впечатляющий, испытанный временем коллективный творческий опыт может и должен быть максимально использован литераторами наших дней! А мы, критики и литературоведы, должны внести в дело его использования свою долю усилий.

Но сколь бы ни были важны названные линии преемственности, все же наибольший интерес представляют самые последние по времени завоевания, открытия, итоги – еще такой живой в памяти вчерашний день литературы. По установившейся традиции в подобных ситуациях принято обращаться прежде всего к произведениям, созданным со времени предшествующего, в данном случае VII съезда писателей СССР. Однако при этом нельзя забывать, что от VII съезда нас отделяет всего лишь четырехлетняя дистанция. И стоит перелистать страницы его стенографического отчета, дабы убедиться, что сколько-нибудь серьезных качественных изменений в литературной жизни за этот срок вроде бы не произошло. Так, среди романов, привлекших тогда особое внимание, были только начатые в ту пору «Грядущему веку» Г. Маркова и «Победа» А. Чеховского, а также «Закон вечности» Н Думбадзе, «Годы без войны» А. Ананьева, «Выбор» Ю. Бондарева, «Дата Туташхиа» Ч. Амирэджиби, «Буранный полустанок» Ч. Айтматова. Был отмечен «Железный театр» О. Чиладзе, тогда еще не переведенный на русский язык и потому неизвестный всесоюзному читателю. Сегодня это произведение уже вызвало интерес литературной критики.

Разумеется, будут оценены на VIII съезде новые работы А. Чаковского, Ю. Бондарева, С. Залыгина. Будет почти наверняка продолжена начатая четыре года назад дискуссия о проблемах, связанных с использованием условно-поэтических изобразительных приемов в современной советской и мировой прозе. Думается также, что немало внимания будет уделено писательской позиции и творчеству так называемых «сорокалетних», чьи книги заметно выдвинулись ныне в центр читательских интересов. Об этом убедительно, на мой взгляд, свидетельствует статья И. Дедкова «Наше живое время», помещенная в мартовском номере «Нового мира» за этот год. Характерно, что некоторые ключевые ее положения отчетливо перекликаются с размышлениями покойного В. Кожевникова, которыми он поделился в своем докладе с участниками VII съезда.

Вместе с тем проблема преемственности, результаты предшествующих свершений и завоеваний, занимающие нас в связи с попыткой уточнить приметы и грани качественных перемен в сегодняшнем литературно-общественном процессе, требуют значительно большей широты охвата материала и более четкого теоретического обоснования. Иными словами, своеобразие нового этапа в развитии литературы надо выявлять в сопоставлении с непосредственно предшествующим опытом, взятым в соответственном, то есть тоже этапном, масштабе. А подобный опыт, разумеется, не может быть ограничен четырьмя, пятью и даже десятью годами. Сейчас особенно ясно, что он попросту не вмещается в эти пределы. Да и вообще в межсъездовских равновременных «отсеках», равно как и в условных границах десятилетий, которыми мы ради собственного удобства искусственно рассекаем живой литературный поток, все-таки преобладают количественные, а не качественные параметры.

Однако для глубокого понимания эстетического процесса именно эти последние важны нам прежде всего. И потому, стремясь к их осмыслению, надо, на мой взгляд, иметь в виду период, охватывающий примерно три предшествующих десятилетия: от первой половины 50-х до рубежа 80-х годов. Ибо теперь уже очевидно, что как раз этот период литературно-общественного развития явил собой его очередной качественно своеобразный, конкретно-исторический и ныне завершившийся этап.

Чем же отличался этот этап от тех, что ему предшествовали, и от нынешнего, приходящего ему на смену? Что накопил он и оставил в наследство своему преемнику? Чем подготовил его приход?

Здесь я позволю себе обратиться к диалектическому понятию, уже не первый год служащему мне своего рода методологическим ключом, являющемуся наиболее верным исходным критерием, позволяющим выявить неповторимые особенности каждого нового исторического звена в общественном развитии. Я называю это понятие качеством времени. Это, конечно же, его имел в виду А. Твардовский, когда писал: «Не останавливалось время, лишь становилося иным». И главная особенность этого явления заключается в огромной силе его воздействия на общество в целом и на каждого человека в отдельности.

Бывают годы, когда качество времени определяется экстремальной, трагической ситуацией и обретает мучительно-чудовищную, почти физически ощутимую концентрацию. Так было в пору войны, – границы резких качественных перепадов, выделивших то грозное время в народном сознании, точно и навеки обозначились памятными календарными датами. В годы мира о подобной точности ориентирующих вех говорить не приходится. А три последних десятилетия вообще породили кое у кого, особенно у молодежи, ощущение скучновато-обыденного движения повседневной жизни, заполненной бытовыми проблемами. Не случайно В. Кожевников в упомянутом уже докладе на VII съезде писателей, говоря, между прочим, о творчестве «сорокалетних», атаковал некие формулы «равнинности» – «равнинного», спокойного течения времени. Он резонно указал, что из этих формул вытекает вольное или невольное признание возможности и даже целесообразности авторского объективизма по отношению к явлениям повседневности, что ведет к бескрылости изображения. (К этим замечаниям я еще попробую вернуться: они, на мой взгляд, требуют уточнения.)

Но, конечно же, представления о «равнинном» характере общественного развития в 50 – 70-е годы по меньшей мере поверхностны и не отражают действительной глубинной природы этого процесса. И прежде всего потому, что качество этого времени определилось событиями если не экстремальными, то, во всяком случае, подлинно историческими в масштабах народной судьбы, а в какой-то своей части и в масштабах всечеловеческих.

Прежде всего, имея в виду начало указанного периода, сюда следует отнести предпринятые партией решительные меры по восстановлению ленинских принципов партийной жизни и исправлению просчетов, допущенных в руководстве сельским хозяйством. Обнародованные в ту пору иные горькие истины обернулись для многих современников подлинным душевным потрясением. Словно и впрямь, по выражению поэта, «сама судьба тряхнула нас». Но эта «встряска судьбы» оказалась в конечном счете благотворной. Она и впрямь стала одним из главных импульсов социально-нравственного повзросления нашего общества, освобождения от наивных, едва ли не патриархально-крестьянских по своему историческому генезису иллюзий. Она еще больше утвердила веру в прочность политических и идеологических позиций партии, правильность ее генеральной, ленинской стратегии – стратегии правды. И еще: она во много раз усилила чувство личной гражданской ответственности каждого советского человека, в том числе и писателей, за судьбу страны и всего мира, укрепила стремление к требовательному и критическому познанию объективных исторических закономерностей и неизбежных противоречий нашего общественного развития.

В силу этих законов и не без влияния этих противоречий, а также под постоянным воздействием аграрной политики партии в те же 50 – 70-е годы происходили знаменательные процессы социального, экономического, демографического порядка, радикально преображавшие сложившийся веками трудовой, бытовой, семейный уклад деревенского бытия, вносившие в него, а также в характер современного земледельца важные социально-психологические и нравственно-этические коррективы. В то же время происходило и происходит доныне отмирание и перерождение целого пласта многовековой культуры, традиций, обычаев, освященных заветами предков, – процесс нередко драматический и далеко не всегда оправданный в своей необратимости.

Вспомним, что к моменту Великой Октябрьской социалистической революции крестьянство составляло не менее 85 процентов населения России. В период же, о котором идет речь, численность городского населения, возрастая главным образом за счет миграции, впервые за всю историю страны сравнялась с числом сельских жителей, а затем стала все более преобладать. Если, по данным ЦСУ СССР, количество горожан в 1966 году составило 123,7 миллиона, а на селе в эту пору жило и трудилось 108,5 миллиона человек, то в 1984 году городское население достигло 178,5 миллиона, сельское же уменьшилось до 96,5 миллиона человек. Правда, нынешние статистические данные говорят, что за последние три года темпы миграции ощутимо уменьшились, что рождаемость на селе стала возрастать и достигла в том же 1984 году самого высокого уровня за последние двадцать лет. И – что заметно, даже весьма заметно – выросло благосостояние сельских жителей. Но эти отрадные факты отнюдь не отменяют и не замедляют, а, наоборот, еще более ускоряют происходящие перемены. Другими словами, речь идет о процессах, затрагивающих судьбы десятков миллионов людей, воздействующих не только на село, но и на структуру и природу общества в целом, во многом определяя закономерность, характер и направленность его развития на весь последующий обозримый период вплоть до начала третьего тысячелетия.

Наконец, назовем третий фактор, необратимо повлиявший на качество рассматриваемого времени и продолжающий оказывать все большее воздействие на политическую, социальную и нравственную атмосферу наших дней. Речь идет о сделанных во второй половине 50-х – начале 60-х годов памятных шагах в космос – от первого спутника до легендарного гагаринского полета и далее – к новым открытиям, свершениям и полетам. Сенсационный вначале, глобальный резонанс этих событий довольно быстро сменился спокойно-уверенным сознанием законности, даже деловой обыденности космического восхождения человечества. Чудо стало в глазах современников воистину обыкновенным. Но это означало не что иное, как закрепление качества глобальности и более того – космичности нашего миропонимания и мироощущения. То, до чего прежде возвышались лишь избранные одиночки – гениальные мечтатели, ученые, поэты, иной раз вызывавшие насмешку обывателя, стало отныне достоянием всего человечества, а значит, изначальным от рождения свойством каждого жителя земли. Такого современника, такого героя не знала литература прежних лет! Это с одной стороны. А с другой – неразрывной и трагической частью этого космического миропонимания явилось твердое и трезвое сознание смертности человечества и планеты. Древние зловещие мифы о грядущем и близком светопреставлении обрели жутко-убедительную реальность, осуществимую в любую минуту и за столь же краткие минутные сроки. Впрочем, называются и более длительные по времени процессы такого осуществления – экологические. Но так или иначе всем сегодня ясно, что победоносное шествие научно-технической революции на всем протяжении 50 – 70-х годов наряду с благами, подаренными человеку и человечеству, одновременно породило стремительно возрастающую угрозу, глобальной катастрофы.

Совокупное воздействие трех названных факторов и определяет прежде всего главные параметры, позволяющие очень многое понять в литературно-общественном процессе минувших десятилетий. В частности, оно объясняет вызывавший столь бурные критические споры феномен так называемой деревенской прозы.

Так, становится ясно, почему открытый и изображенный еще а 1952 году В. Овечкиным конфликт между двумя секретарями райкома сразу же обнаружил убедительные приметы типичности. Он поднял чрезвычайно острую и актуальную для 50 – 70-х годов тему – восстановление, утверждение и дальнейшее развитие ленинских принципов партийной жизни. Атака на борзовщину, развернутая вслед за автором «Районных будней» целой плеядой писателей, переросла в углубленное исследование волюнтаризма. Во многих произведениях были раскрыты субъективно-психологические, социальные, а также исторические корни этого явления. Было показано, что оно становится одним из опаснейших тормозов общественного развития, что оно изначально враждебно нравственным идеалам социальной, гражданской активности. Что оно может существовать лишь за счет ее подавления и искажения, формируя, к примеру, такие характеры, как лесничий Семен Тетерин из повести В. Тендрякова «Суд», свинарка Настя из его же повести «Подёнка – век короткий», как беловский Иван Африканыч, как Пелагея из одноименной повести Ф. Абрамова и, наконец, Егорша из его тетралогии «Пряслины».

Но те же идейно-художественные исследования убедительно показывали, что социальная активность в свою очередь утверждает себя в борьбе с этими опаснейшими издержками общественного развития, которые, как показал опыт тех же трех десятилетий, обладают немалой жизнестойкостью. Не случайно уже В. Овечкин интересуется не столько Борзовым, сколько его антиподом и противником – Мартыновым. Да и тех, кто выступает вслед автору «Районных будней», обращаясь к наболевшим проблемам села, прежде всего привлекал тип руководителя-коммуниста, который сознавал всю меру ответственности за порученное ему дело, опирался на народную инициативу, на ленинскую идею неразрывности государственных, народных и партийных интересов. В равной мере занимал их и характер рядового сельского труженика, утверждающего двое право хозяина-коллективиста. Результатом этих исканий и открытий явилась целая галерея интереснейших литературных персонажей, которые в совокупности явили собой богатейший вклад в создание образа положительного героя, воплотили обогащенную новым, принципиально важным содержанием идею народности, показав побеждающую, вопреки всем препонам, животворную силу колхозной деревни, неразрывную связь происходящих в ней преобразований с поступательным движением общества.

В то же время уход старой деревни стимулировал усиленную разработку темы сыновьего прощания с ней. «Последний срок», «Последний колдун», «Последний поклон» – эти названия говорили ‘сами за себя. «…Видимо, наше поколение – последнее, которое своими глазами видело тот тысячелетний уклад, из которого мы вышли без малого все и каждый, – писал, размышляя об этом, С. Залыгин. – Если мы не скажем о нем и о его решительной переделке в течение короткого срока – кто же скажет?»

Тот же необоримый социальный, экономический, демографический процесс привлек внимание мастеров деревенской прозы к так называемой «маргинальной» проблематике. К характеру человека, который оказался на своеобразном психологическом перепутье между городом и деревней. Одна нога на берегу, другая же – на борту отчалившей от него лодки, – так образно определил подобную ситуацию В. Шукшин; конечно же, не случайно стал он вместе со своими «чудиками» признанным открывателем этого направления деревенской темы. Почти одновременно разнообразных, как правило, мятущихся героев подобного склада представили Ф. Абрамов, В. Белов, Е. Мальцев, В. Бубнис, В. Личутин, И. Друцэ, Г. Матевосян и др. Направление это ширится, набирает силу, и его развитие все чаще определяют произведения, принадлежащие прозаикам сугубо городского толка, которые не имеют от рождения никаких деревенских корней, да и не нуждаются в них. Потому что их новый герой – вчерашний сельский житель – переходит, если можно так выразиться, в их полное распоряжение, под воздействие хорошо им знакомой деловой, бытовой, нравственной атмосферы большого современного города. Так возникает, расширяется, усложняется взаимодействие и взаимопроникновение двух начал, интереснейшие и еще не изученные процессы душевной перестройки. И наверное, мы не ошибемся, если скажем, что это направление сегодня едва ли ие самое перспективное и все более «автономное» в общем русле традиционной деревенской темы.

Что же касается космического к экологического факторов, значение которых, как уже было сказано, непрерывно растет, то, применительно к деревенской прозе, их влияние отчетливо чувствуется у В. Распутина в «Прощании с Матёрой», в эалыгинской «Комиссии», «Доме» Ф. Абрамова, «Царь-рыбе» В. Астафьева, «Буйволице» Г. Матевосяна. Пожалуй, здесь можно видеть одну из примет нового качества времени, которое с особенной силой сказалось во второй половине 70-х годов, то есть на завершающем отрезке рассматриваемого этапа. Оно привнесло в традиционное содержание деревенской прозы новое философско-публицистическое звучание, мощно раздвинув границы темы. Во всяком случае, весьма характерно, что названные произведения вступают в прямую перекличку с «Белым пароходом» и «Буранным полустанком» Ч. Айтматова, с повестью Т. Пулатова «Владения», с прозой В. Маканина, А. Кима и другими произведениями подобного рода, содержание которых вообще не затрагивает традиционных сельских проблем, Однако при всем том оно актуально и перспективно, ибо в центре его – обретающие с каждым днем все больший драматизм отношения Человека и Природы, и это тоже, надо полагать, сфера интенсивных идейно-художественных исканий писателей нынешнего и завтрашнего дня.

Есть еще ряд важных моментов, повлиявших на ход литературного развития в последние три десятилетия. Так, например, именно в эти годы происходило активное приобщение литераторов и читателей к творчеству мастеров, которое по разным, чаще всего трагическим, причинам было долгое время недоступно. Накопленный нами опыт включения их наследия в современно-литературную общественную жизнь убедительно показал плодотворность этого несомненно обогатительного процесса.

Но, конечно же, несравненно большее и во многом решающее значение имел в эти годы еще один процесс. То был период, когда мастера первых послеоктябрьских призывов, прежде всего представители славной генерации, которые, по образному выражению Л. Леонова, «выпорхнули на свет из широкого горьковского рукава», оканчивая один за другим свой творческий и жизненный путь, словно передавали новой смене эстафету советской литературной классики. Передавали в ходе неустанной работы, в неостановимом движении вперед, как передается в атаке боевое знамя. Примечательно, что каждый из них в эти последние для него годы и дни словно бы обрел второе творческое дыхание. Так уходили от нас Фадеев, Пришвин и Маршак, Светлов и Асеев, Пастернак и Ахматова, Панферов и Гладков, Соболев и Паустовский, Зощенко и Вс. Иванов, Луговской и Мартынов, Тихонов и Твардовский. Так ушел Федин. Так совсем недавно ушел Шолохов, И это тоже по-своему свидетельствует о завершаемости или завершенности рассматриваемого нами историко-литературного этапа.

В то же время применительно к освоению шолоховского наследия можно говорить об открываемой ныне новой его странице. Именно Шолохов в произведениях, созданных или завершенных на протяжении этого этапа, едва ли не с наибольшей силой и полнотой реализовал одну из характернейших особенностей, отличавших последний «творческий взнос», сделанный поколением первых советских классиков. Эта особенность выразилась в том, что все их «финальные» произведения, каждое на свой лад, являли собой акт непосредственного вмешательства в современность, активнейшего и во многом возглавляющего участия в литературно-общественном процессе 50 – 70-х годов. Только один пример. Скажем, как органично «вписалась» в рассматриваемый период вторая книга «Поднятой целины». Крайне примечательно, что время ее появления (1954- 1960 годы) уже само по себе сделало давно знакомых шолоховских героев не только предшественниками, но и (в определенном смысле) современниками и – самое главное! – соратниками близких им по духу персонажей, созданных мастерами набирающей силы деревенской прозы. Давыдов, Нагульнов, Майданников, секретарь райкома Нестеренко выступили здесь, можно сказать, рука об руку с Мартыновым, Лукашиным, Анфисой, Подрезовым и Михаилом Пряслиным, со Степаном Чаузовым и Печурой. Потому что Шолохов, изображая первые шаги молодой артели, созданной в Гремячем Логе, ощутимо принял в расчет как доставшийся дорогой ценой опыт десятилетий, прожитых колхозным селом, так и актуальные проблемы сельской действительности 50-х годов. Другими словами, он не просто продолжил и завершил свой классический роман о коллективизации: вторая его книга создавалась, как когда-то первая, по горячему следу реальных событий. Тем самым автор со своими героями включался в решение насущных задач колхозного строительства. Со своей стороны авторы, принадлежавшие к новым поколениям и также решавшие эти задачи, самым энергичным образом поддержали и развили утверждаемую шолоховскими героями идею исторической правомерности кооперирования российского крестьянства как неизбежного и необходимого этана на пути к социализму. Эта ключевая идея «Поднятой целины», разумеется, была особенно злободневной в годы выхода первой книги романа. Однако она сохраняет свою актуальность и в 50 – 70-е годы, и сегодня, хотя и подчинена новым социально-историческим задачам дальнейшего преобразования деревни. Указанное содружество явило собой один из нагляднейших примеров единства партийной творческой направленности в масштабах всей истории советской литературы, живое воплощение преемственности писательских поколений.

Что же касается главного качества, обретенного писателями, которые по велению Времени стали восприемниками передаваемой им историко-литературной эстафеты, то, размышляя о нем, невольно вспоминаешь горько-мудрые строки Твардовского:

Как говорят, отца родного

Не проводил в последний путь,

Еще ты вроде молодого,

Хоть борода ползи на грудь.

Еще в виду отцовский разум,

И власть, и опыт многих лет…

Но вот уйдет отец – и разом

Твоей той молодости нет…

Правда, уход литературных «отцов» был подобен уходу исполнителей знаменитой «Прощальной» симфонии Гайдна: их светочи гасли постепенно, один за другим, и прощание растянулось на годы. Но это лишь значит, что творческое взросление «сыновей», возрастание их зрелости и ответственности тоже совершалось не сразу. Однако же процесс этот неостановимо набирал силу. Во всяком случае, зрелость, творческая и гражданская, – еще одна очень важная качественная черта, отличающая литературу 50 – 70-х годов и обретенная ею в ходе становления. Следовательно, это еще один весомый вклад в формирование сегодняшней и завтрашней литературы, которой предстоит продолжить это восхождение.

Разумеется, говоря о зрелости, тоже следует соотносить это качество с качеством Времени, со степенью его понимания и художественного воплощения. В этом смысле речь идет о свойстве неповторимом и конкретно-историческом, то есть неотделимом от тех временных пределов, в которых оно проявляется. Нельзя, например, утверждать, что литература 50 – 70-х годов обладает большей степенью зрелости по сравнению, скажем, с литературой 20 – 30-х годов, хотя создатели первой естественным образом обладают значительно большим историческим и социальным опытом. Впрочем, это предмет, требующий особого рассмотрения…

Такого же отдельного обстоятельного размышления требует и качество многонациональности, которое с удивительным многообразием и силой проявило себя в течение трех предшествующих десятилетий. Это еще одно очевидное и впечатляющее завоевание советской литературы на данном этапе. Всем известны имена замечательных мастеров, чьи творческие открытия, вобравшие богатства национальной и мировой культуры и лучшие достижения братских литератур, стали всеобщим достоянием народов нашей страны и всей планеты. Сегодня мы являемся свидетелями и участниками невиданного ранее процесса взаимного межнационального обогащения – процесса, обладающего неисчерпаемым потенциалом и могучей, многообещающей устремленностью в завтрашний день. И поистине бесценен накопленный за эти годы огромный опыт творческого взаимодействия социалистических национальных литератур.

Наконец, надо рассмотреть еще одну важную особенность литературного процесса 50 – 70-х годов. Представая в органичной цельности, он по природе своей вовсе не одномерен, а, наоборот, видится в непрерывном движении исканий и открытий, в кипении критических споров, в сплетении мощных идейно-тематических потоков. Причем в этом движении отчетливо просматриваются две фазы, смена которых обозначилась на рубеже 60-х годов.

На первой фазе заметно преобладало социально-аналитическое и ощутимо критическое начало, своеобразное идейно-художественное зондирование сложившейся общественной ситуации. Оно раз-

вертывалось и по вертикали, проникая во все слои современной жизни: политику, экономику, быт, семейные и социальные отношения. Оно распространялось и по горизонтали, прежде всего в плане чисто географическом, вплоть до самых дальних окраин страны, а также, что, пожалуй, было самым важным, – в районную и сельскую глубинку. Этот зондаж,, как правило остропублицистический, почти сразу получил к тому же и историко-ретроспективную направленность, носившую явно выборочный характер. Ибо обращение к истории, притом главным образом послеоктябрьской, откровенно подчинялось все той же насущной задаче: понять природу наиболее сложных и противоречивых явлений современности, их истоки и корни. И не случайно в эту пору наибольшее распространение и развитие получили очерк, рассказ, повесть – жанры по сути своей преимущественно аналитические.

Вторая фаза наметилась, по определению Е. Сидорова, как «предчувствие синтеза». Реализация этой тенденции происходила от середины 60-х вплоть до начала 80-х годов. Писательские искания я открытия в эту пору обогатились за счет обращения к нравственно-философской проблематике и устремленности к обобщениям исторического и глобального масштаба на уровне так называемых проклятых и вечных вопросов человеческого бытия,

Об этом, в общем-то, известном и не однажды отмеченном нашими писателями и критиками «двухтактном» характере литературно-общественного процесса 50 – 70-х годов, о диалектическом взаимодействии аналитического и синтезирующего начал хотелось бы вспомнить сейчас потому, что в нем улавливается некая общая закономерность литературного развития. Ее проявление можно видеть, обращаясь и к историко-литературному этапу 20 – 30-х годов, в частности к разработке ключевой для этого этапа темы народа и революции. Да и монументальные полотна, обогатившие нашу прозу в 70-х годах или получившие в эту пору завершение, думается, тоже следует рассматривать как опосредованный результат аналитических наблюдений и открытий, совершенных в 50 – 60-е годы. Причем здесь, как и в прозе 20 – 30-х годов, эта взаимосвязь и взаимозависимость могут быть прослежены как в целом, так и на примере творческого развития ведущих мастеров.

Но если подобный «двухтактный» цикл являет собой общую закономерность, успевшую столь очевидно и действенно проявить себя за нашу пока не очень большую историю литературы, то почему бы не предположить, что сегодня мы становимся свидетелями ее очередного проявления. Что, выйдя на исходные рубежи нового этапа литературного развития, мы ощущаем его начало именно в очередном усилении социально-аналитических тенденций, особенно характерных для прозы тех авторов, кто привносит в литературу опыт наблюдений, сделанных в 70-е годы.

Так, в дальнейшей разработке деревенской темы бросается в глаза очередной подъем очерково-публицистической волны, обозначенной произведениями Ю. Черниченко, И. Васильева, П. Ребрина, А. Стреляного и других авторов, которые, требовательно и пристально вглядываясь в движение сельской жизни, исследуют возникающие в ней повсеместно положительные явления, связанные с интенсификацией сельского труда, а также противоречия, которые по-прежнему мешают сегодняшнему земледельцу, агроспециалисту, руководителю колхоза или совхоза проявить в полной мере хозяйскую инициативу и права. Ибо эта проблема, открытая еще В. Овечкиным и другими публицистами 50-х годов, как ни печально, остается до сей поры не решенной, о чем, между прочим, в полный голос было сказано на апрельском Пленуме ЦК КПСС: «…Мы твердо убеждены в том, что на земле должен быть единый хозяин и агропромышленные объединения несут всю полноту ответственности за выполнение Продовольственной программы…». В то же время весьма типичным и заметным явлением последних лет следует считать талантливую прозу Б. Екимова, которая представляет собой интереснейшее исследование разнообразных социально-психологических конфликтов, порождаемых взаимопроникновением городского и сельского начал в жизни современной деревни.

В разработке военной темы одним из самых активных и приметных за последние годы стало направление, на котором работают писатели, предпочитающие сюжеты, изначально требующие прочной историко-документальной основы. Верность фактам, точность их воссоздания – главное и непременное условие воплощения их замысла, тем более что факты, к коим они обращаются, чаще всего кажутся невероятными. Сведенные воедино, они вопиют о себе сами, давая читателю огромный материал для размышлений о беспредельности человеческого падения и не меньшей беспредельности самоотверженного героизма. Речь идет о «Хатынской повести» и особенно о «Карателях» А. Адамовича, о «Блокадной книге», написанной им в соавторстве с Д. Граниным, о повести самого Д. Гранина «Клавдия Вилор», о книге С. Алексиевич «У войны – не женское лицо», о документальных повествованиях А. Крона о легендарном подводнике Маринеско и В. Карпова о генерале Петрове.

Еще в большей мере аналитический пафос присущ, на мой взгляд, творчеству писателей, которые вот уже несколько лет обозначаются в критике термином «сорокалетние». Неудачный и неточный, хотя бы уже потому, что возраст, к сожалению, категория более чем непостоянная, термин этот тем не менее обнаружил поразительную устойчивость. Возможно, случилось это по той причине, что наспех придуманное, сугубо рабочее понятие это все же имело в основе вполне реальное явление современной литературной жизни. Речь шла о генерации прозаиков, которые довольно дружно и почти одновременно вступили в литературу примерно во второй половине 70-х годов. Внешне их вроде бы ничего и не объединяло: очень уж разнились они и по творческой индивидуальности, и по стилю-, и по сюжетному диапазону.

Пожалуй, первой приметой их причастности к новому качеству времени была своеобразная сюжетно-тематическая универсальность. Они явно не хотели числиться по какому-либо одному тематическому департаменту, с одинаковым интересом обращаясь и к сельской, и к городской действительности, следуя со своими героями и на берега ледовых морей, и на Сахалин, и в тяньшаньские ущелья. И если горожане все-таки составили большую часть их персонажей, а среди сюжетов соответственно возобладали ситуации, связанные с их житьем-бытьем, то это, видимо, объяснялось уже известным нам демографическим обстоятельством. Тем не менее объединяющий их момент все-таки присутствовал изначально и продолжает действовать поныне. Это все тот же зондирующий, типично аналитический подход к современной действительности и к современнику.

Кое-кто из моих коллег считает, что поиски эти едва ли не бесплодны. Отсюда предъявляемые этим писателям упреки в объективизме, в бескрылости иных исследуемых ими персонажей.

На мой взгляд, это досадное заблуждение, вызванное нетерпеливой поспешностью в суждениях и оценках. Ибо, во-первых, готов доказать активнейшую гражданскую позицию каждого из этих писателей, несомненно положительную и наступательную. Во-вторых, что, конечно же, самое главное, как свидетельствует опыт рассмотренного выше, да и всех предшествующих звеньев нашей послеоктябрьской литературной истории, очередное воплощение общественного идеала, в том числе и прежде всего создание образа положительного героя-современника – суть объективно необходимое условие, конечная цель индивидуальных и коллективных писательских исканий на каждом этапе литературно-общественной жизни. И нынешний этап, чей исходный рубеж обозначился сегодня так четко, отнюдь не является исключением в этом плане.

В то же время известно, что в каждом подобном случае искомый желанный тип литературного персонажа всякий раз аккумулирует и реализует в себе качество своего времени и притом – в наивысшей его концентрации. По этой причине осмысление и познание этого качества становится всякий раз первостепенным и определяющим условием очередного идейно-художественного открытия. А это поначалу всегда «езда в незнаемое», все та же «разведка боем», иными словами – как раз то, чем вполне успешно и многосторонне занимается эти годы современная советская проза…

Другое дело, что сегодня это познание’ и переход от наблюдения к созиданию, к «синтезирующему» акту более чем настоятельно нуждается в интенсификации. Уже говорилось, что нынешняя международная и внутриполитическая ситуация во многом напоминает ту, которая сложилась на перевальном рубеже 20 – 30-х годов. «Раскрыл я с тихим шорохом глаза страниц… И потянуло порохом от всех границ», – писал в ту пору Маяковский. «Вперед, время! Время, вперед!»-призывал он, поэтически воплощая идею и образ своей легендарной современности.

История, как известно, движется не по кругу, а по спирали. Но ее витки проходят, один над другим. И есть на них если не совпадающие, то проецирующиеся друг на друга точки. Не такой ли момент переживаем мы и сегодня?! И не этим ли отличается прежде всего новое качество Времени, которым мы проникаемся, – высокой требовательностью, стремительным ускорением, гигантским умножением всенародных усилий?! Не ради славы – ради жизни на земле!

Л. ТЕРАКОПЯН

АКТИВНО УТВЕРЖДАТЬ

СОЦИАЛИСТИЧЕСКИЕ НОРМЫ БЫТИЯ

Осенью минувшего года мы отмечали юбилей Первого съезда советских писателей. Это был повод оглянуться на путь, пройденный литературой, задуматься о новых рубежах. Действительно, за послеоктябрьскую эру советская литература превратилась во влиятельную силу мирового художественного развития. Она создала свою классику, свои традиции; она высоко подняла престиж человека труда, трудовой морали, в полный голос заявила о роли народа в прогрессе цивилизации. Именно наша страна дала человечеству образец ускоренного духовного развития ранее бесправных, угнетенных наций. И нынешнее взаимодействие советских литератур есть взаимодействие равных. Взаимодействие, которое буквально на наших глазах перешло в стадию интенсивного творческого взаимообогащения.

На всех этапах социалистического и коммунистического строительства литература жила и живет одними мыслями и заботами с партией. И естественно то искреннее одобрение, с которым воспринят ныне курс на всемерное ускорение социального, экономического, научно-технического прогресса.

Да, мы открыто, не боясь злопыхательства идеологических противников за рубежом, говорим о нетерпимости разрыва между словами и делом, о недопустимости парадности, славословия, показухи, о решительном искоренении бюрократизма, взяточничества, пьянства. Говорим о том, что впереди серьезная, основательная работа по совершенствованию хозяйственного механизма, ломке устаревших экономических структур, перестройке сознания. Говорим потому, что избавление от балласта косности, расхлябанности, неэффективности сделает нашу страну еще крепче и сильнее. Говорим потому, что Советский Союз, являющийся олицетворением вековых надежд людей, «должен быть и примером высочайшей организации и эффективности своей экономики», потому что развитие советского общества, сам авторитет социализма, как подчеркивалось на апрельском Пленуме ЦК КПСС, «в решающей мере будет определяться качественными сдвигами в экономике».

Наверное, каждый из нас заметил, как весомо в партийных документах последних месяцев звучат слова «реальный», «реалистический», как последовательно утверждается реализм оценок, прогнозов, выводов. На июньском совещании в ЦК КПСС М. С. Горбачев процитировал ленинские строки, написанные в далеком, отчаянно трудном 1918 году: «Вылезем, ибо не прикрашиваем своего положения. Знаем все трудности. Видим все болезни. Лечим их систематически, упорно, не впадая в панику».

Оговорюсь сразу, что вовсе не собираюсь переносить категории экономики и политики на сферу искусства. И все же акцент на реалистических принципах, реализме анализа внутренне родствен методу и пафосу нашей литературы.

Я не сказал бы, что строго реалистический подход писателя к положению дел всегда воспринимался спокойно. Сегодня, например, мы можем поздравить Ю. Черниченко с присуждением премии Союза писателей за публицистические работы, Но это сегодня. А какой шквал упреков вызывал еще вчера его очерк о комбайнах! И тем не менее проза последних лет старалась говорить о наболевшем, о том, к чему эти месяцы прикованы мысли и чувства миллионов. Она вскрывала, особенно в очерке, – и как тут не назвать имена А. Стреляного, И. Филоненко, Г. Лисичкина, П. Ребрина, И. Васильева, И. Зиедониса и др., – несовершенство хозяйственного механизма, практику занижения планов, погони за валом, поднимала голос в защиту инициативы, предприимчивости, тзорческой смелости и самоотверженности. Она, если брать ее лучшие образцы, протестовала против перестраховки и бюрократической рутины, против мелочной опеки и слепого исполнительства, против беспринципности и формализма. Она повышала требовательность к человеку, чистоте его идеалов, утверждала гражданскую ответственность личности за окружающее, будила чувство непримиримости к отступлениям от норм революционной нравственности. Вспомним, какой резонанс вызвал еще в начале 70-х годов, роман Г. Панджикидзе «Камень чистой воды». Роман, откровенно и честно исследовавший явления протекционизма, хищничества, взяточничества в Грузии. А роман А. Якубова «Совесть»? Разве не предвосхитил он критику вседозволенности, очковтирательства, нарушений законности, развернувшуюся ныне в Узбекистане? Писатель бил тревогу по поводу волюнтаризма, показухи, злоупотреблений ядохимикатами, разрушения природы.

Уроки недавнего прошлого помогают свежими глазами взглянуть на споры об анализе и синтезе, о положительном и критическом началах в искусстве социалистического реализма. Само размежевание этих начал, как мне кажется, страдает некоторой отвлеченностью. Решающими критериями были и остаются верность правде, партийность позиции писателя, его забота о совершенствовании жизни и человека.

Да, нашей литературе органически присущ пафос исторического оптимизма. Но оптимизм, как метко определил М. С. Горбачев, «никого не освобождает от работы». Повседневной, черновой работы по искоренению недостатков, мобилизации всех нравственных, экономических, интеллектуальных ресурсов для преодоления отставания, для ускоренного продвижения вперед. И наши заботы о синтезе, о произведениях, широко, масштабно передающих дух эпохи, могут быть плодотворны лишь тогда, когда они будут опираться на прочный фундамент трезвого, объективного анализа.

В литературе 80-х годов, – а именно ей посвящена работа пленума Совета по критике, – непрерывно нарастало и продолжает нарастать ощущение связи времен, восприятие настоящего как перекрестка между прошлым и будущим, как арены сложного взаимодействия традиционного и непривычного. За этим восприятием – реальные процессы, происходящие в обществе. Тут и стремительная урбанизация страны, вызвавшая массовую миграцию населения, и повсеместные перемены, обусловленные научно-техническим прогрессом, и усиливающееся воздействие человека на экологическую среду, и многое другое. Мотив памяти открыто прозвучал в недавней книге В. Чивилихина и в «Ладе» В. Белова. Но тот же мотив своеобразно преломляется и во множестве других произведений, посвященных прежде всего современности. Так, в романе В. Петросяна «Одинокая орешина» само прошлое некогда богатого многолюдного села восстает против волюнтаристских, бюрократических затей, направленных на ликвидацию якобы неперспективных деревень. Та же ответственность перед веками истории, перед поколениями земледельцев, перед лугами и пашнями рождает гневный, обличительный пафос повести Г. Матевосяна «Ташкент». И она же наполняет гражданским беспокойством размышления белорусского писателя В. Козько в романе «Колесом дорога». А с какой благодарностью перенимают уроки древних зодчих Ташкента герои городского романа П. Кадырова «Алмазный пояс»! Они стараются сберечь и приумножить самое ценное: опыт сотрудничества с природой, естественности градостроительных решений. И разве не с тем же прагматизмом, не с той же погоней за сиюминутными выгодами сражаются герои романа Д. Гранина «Картина»? Критерии оценки нового обретают в сегодняшней прозе все большую историчность и диалектичность. Причем первостепенное значение получает духовное качество перемен, соответствие их целям гармонического совершенствования человека и самой действительности. Ведя борьбу с психологией временщиков, литература стремится воспитать и утвердить в людях чувство рачительного хозяина жизни, чувство созидателя, осознающего свой долг перед предками и перед потомками.

Восьмидесятые годы целиком подтвердили вывод о жанрово-стилевой, проблемно-тематической широте искусства социалистического реализма. Достаточно хотя бы перечислить контрастные по своим краскам работы последних лет, принадлежащие перу Л. Леонова и В. Катаева, В. Астафьева и Ю. Бондарева, С. Баруздина и Е. Носова, В. Кондратьева и В. Тендрякова, Н. Евдокимова и Г. Семенова, В. Маканина и П. Краснова. А прибавьте к ним книги А. Валтона и И. Индране, В. Дрозда и И. Чендея, З. Халафяна и Эльчина, А. Мухтара и Ф. Мухаммадиева, Т. Джумагельдыева и А. Нурпеисова, А. Кекильбаева и Я. Брыля. Разумеется, с моей стороны было бы крайне опрометчиво делать обобщения на этом необъятном многонациональном фоне. Ведь литературный процесс, при всех его единых, общесоветских закономерностях в каждой союзной и автономной республике достаточно специфичен. А критика, увы, далеко не всегда справляется с задачами сопоставительного анализа. Мы, например, в явном долгу перед литературами автономных республик Поволжья, Сибири и Северного Кавказа. Еще очень много «белых пятен» на карте молодой прозы. По-прежнему досадно велик разрыв между публикациями на родном языке и переводами на русский. Отсюда запоздалые открытия, разговоры о том, что отшумело, перекипело в республиках. К сожалению, республиканская критика тоже робко выходит за свои географические пределы и не слишком-то активно вводит в контекст анализа творчество иноязычных авторов.

Короче говоря, тут есть и повод для тревоги, и резервы для интенсификации наших усилий. Ведь речь идет о взаимодействии, взаимообогащении литератур, о высоте и точности идейно-эстетических критериев. Конечно же, заслуживает уважения и признательности неустанная поисковая работа Л. Новиченко и Ю. Суровцева, Г. Ломидзе и В. Новикова, А. Бучиса и В. Оскоцкого, А. Адамовича и В. Фащенко, Л. Аннинского и Н. Ивановой, Р. Мустафина и К. Курга, Е. Сидорова и Вл. Гусева, Н. Худайберганова и А. Бочарова, В. Огнева и А. Овчаренко, Л. Каюмова и Ю. Андреева, И. Дедкова и Н. Джусойты, А. Руденко-Десняка и Г. Белой, П. Браженаса и К. Султанова. И все-таки критиков, которые постоянно держали бы в поле зрения именно многонациональный контекст, явно недостаточно.

Я всегда с недоверием отношусь к разговорам о лидерстве одних стилевых тенденций и затухании других. Подобные заключения редко оказываются достоверными. Новаторство, как известий», не отменяет традицию, а сплошь и рядом дает импульс для ее развития и качественного преобразования. В критике 60 – 70-х годов подчас высказывались суждения об устарелости, неэффективности романов панорамного типа. Суждения далеко не всегда беспочвенны. Слишком часто приходилось сталкиваться с ложной эпичностью, с имитацией охвата. Однако тяга к большой эпике продолжает существовать. И панорамный роман в наши дни переживает пору обновления и совершенствования. Всем памятен, например, успех романа литовца Й. Авижюса «Потерянный кров». Доказательством неисчерпаемых возможностей масштабного эпического повествования стал и «Буранный полустанок» Ч. Айтматова.

Немало дали и межсъездовские годы. Назовем первую книгу романа литовца Й. Микелинскаса «Среди ровных полей», цикл романов белоруса И. Чигринова «Плач перепелки», «Оправдание крови», «Свои и чужие». (Кстати, писателя подчас упрекали в неспешности, чрезмерной детализации, в топтании на хронологическом плацдарме первых месяцев войны; от него ждали более стремительного перехода к динамике партизанской борьбы. Но Чигримов остался верен себе, своей манере. И, как мне кажется, оказался прав.)

В 70 – 80-е годы зримо проступила эпическая мощь дарования О. Чиладзе. И вообще вклад грузинской прозы во всесоюзный литературный процесс ныне довольно весом. Творчество Н. Думбадзе, Ч. Амирэджиби, Т. Чиладзе, Г. Панджикидзе, Г. Дочанашвили говорит само за себя. Вот и О. Чиладзе сформировался как прозаик со своим голосом, своей манерой, своей этической позицией. Хронологическое пространство его романов «И всякий, кто встретится со мной…» и «Железный театр»- целые десятилетия, наполненные общественными катаклизмами, радикальными сдвигами в национальной судьбе. Я не собираюсь подходить к «Железному театру» с привычными мерками историко-революционной прозы. Но полагаю, что и не стоит отделять роман от нее. Да и вообще наши представления о границах жанров и тем подвижны, условны. Что такое с этой точки зрения роман С. Залыгина «После бури»? Историко-революционный роман о 20-х годах? Разумеется. Но и детективный тоже. И философский. И социально-политический. Причем воспринимаемый как современный, перекликающийся с нашими нынешними заботами о содержании прогресса, о борьбе за сохранение цивилизации. Видимо, главный разговор о книге впереди. Но я бы согласился с выводом А. Нуйкина, что уже «из опубликованных частей романа видно, что «После бури» – органическое и очень важное звено в залыгинской сибириаде»!

Да, 80-е годы стали временем интенсивного развития крупных эпических форм. К. тем произведениям, о которых уже говорилось, можно добавить «Драчунов» М. Алексеева, «Войну» И. Стаднюка, «Время и место» Ю. Трифонова, «Две связки писем» Ю. Давыдова, «Императорского безумца» Я. Кросса и др. Литература исследовала различные этапы истории как дореволюционной, так и советской. Исследовала, используя и традиционные эпические формы, и выразительные возможности внутреннего монолога, лирической экспрессии, романтического письма, и поэтику условности. К чести критики надо сказать, что она работала с пониманием специфики идейно-художественных поисков, с уважением к праву таланта на свою манеру, свой голос.

Первая половина 80-х годов ознаменована попытками художников широко, масштабно осмыслить нынешнюю действительность. Осмыслить в мировом контексте, на скрещениях прошлого и настоящего, исторических тенденций и социалистической нови. Еще в канун предыдущего писательского съезда были опубликованы «Буранный полустанок» Ч. Айтматова и «Твоя заря» О. Гончара. Недавно завершил свои «Годы без войны» А. Ананьев.

Хорошо известно, что художественное освоение современности сопряжено с немалыми творческими трудностями. Оно и понятно: здесь сфера неустоявшегося, изменчивого, подвижного, сфера уравнений со многими неизвестными. Я думаю, например, что изображение творческой среды в романе А. Ананьева «Годы без войны» могло бы быть более сложным, что писатель несколько завышает роль всякого рода кружков и салонов в формировании общественного мнения. Да и сам этот салонный колорит порождает некоторую монотонность. Но все же, с моей точки зрения, следует отнести «Годы без войны» к числу самых заметных книг о современности. Вызывает уважение сам замысел прозаика воссоздать нашу эпоху в ее целостности, в слитности производственных, идеологических, бытовых коллизий, сопоставить настроения партийных работников, командиров производства, рядовых тружеников, писателей, ученых, дипломатов, жизненный опыт поколений.

Пафос требовательности, напряженный анализ тенденций общественного развития сближает роман А. Ананьева с книгой Г. Маркова «Грядущему веку». Очевидно, для панорамного романа необходимы как минимум два условия: значительность характеров и значительность проблематики. Как социальной, так и духовной. Только большие идеи могут обеспечить внутреннее единство текста, сцементировать его. К счастью, в книге Г. Маркова «Грядущему веку» такие предпосылки налицо. Писателя и прежде привлекали натуры целеустремленные, деятельные, И «Грядущему веку» – продолжение такой традиции. Это размышление о людях, находящихся на передовых рубежах исторического прогресса, прокладывающих магистраль в завтрашний день, это попытка показать руководителя современного склада.

Принципиальное достижение художника видится мне в достоверности, психологической убедительности созданного им образа секретаря обкома. В сфере партийной работы преломляется талант Антона Соболева, вожака, идеолога, политика. Писатель со знанием дела передает напряжение обкомовских будней. Его Соболев каждодневно сталкивается с разнообразными устремлениями и заботами людей. Каждая конфликтная ситуация по-своему экзаменует героя и вместе с тем раскрывает его характер, стиль его работы. Стиль требовательный, но и демократичный, основанный на компетентности, искусстве убеждать. На мой взгляд, опыт Г. Маркова свидетельствует, сколь плодотворно последовательное обращение художника к теме партии, образу коммуниста.

Памятные строки Твардовского: «Парторг, буран, прорыв, аврал, министр в цехах и общий бал…» – были навеяны полемикой с примелькавшейся схемой, согласно которой тому же парторгу отводилась весьма незавидная роль то ли глашатая очередных лозунгов, то ли непогрешимого арбитра. Пусть в подновленном, модернизированном виде эта схема подчас встречается и ныне. Настоящее же искусство все чаще выдвигает характер коммуниста на самое острие противоречий и конфликтов. И тут уж перед нами не резонер, поправляющий одних и поощряющий других, но человек, взваливающий на свои плечи весь груз ответственности за происходящее. Размышления о коммунистах по сути своей – это размышления о главном, определяющем в жизни народа, о противоречиях развития и методах их преодоления.

В этом смысле литература 70 – 80-х годов накопила достаточно богатый опыт. Назову, например, секретаря райкома Подрезова из тетралогии Ф. Абрамова «Пряслины», председателя исполкома Апейку из «Полесской хроники» И. Мележа, парторга Андреаса Яллака из романа П. Куусберга «Капли дождя», секретаря обкома Брюханова из романа П. Проскурина «Имя твое», редактора Бачану Рамишвили из «Закона вечности» Н. Думбадзе, райкомовских работников из романа А. Иванова «Вечный зов», Клавдию Вилор из повести Д. Гранина. Характеры этих людей различны, как и обстоятельства, в которые они поставлены, а общей, объединяющей является способность безбоязненно анализировать правду, смотреть я лицо реальности, строгая требовательность к себе.

История советского общества не знает легких, спокойных этапов. Да и слишком большой может оказаться плата за благодушие, расслабленность. «Требовательность и еще раз требовательность – вот главное, что диктует нам, коммунистам, сложившаяся ситуация, – говорилось на июньском совещании в ЦК КПСС. – Экзамен жизнью – самый суровый и бескомпромиссный. Его сегодня держит партия и все кадры». Постановка вопроса резкая, справедливая, мобилизующая. Иначе нельзя. Ведь времени на раскачку уже не осталось. Речь идет не просто о том, чтобы наверстать отставание, но о достижении качественно новых рубежей, о том, чтобы выше поднять для всего человечества значение социалистического образца, сполна использовать преимущества, заложенные в природе нашего общества.

Наверно, следует признать, что за последние годы появилось не так уж много героев, способных стать по своей содержательности вровень с Апейкой, Подрезовым или Танабаем Бакасовым. Говоря о содержательности, я имею в виду прежде всего мужественное познание правды, объективный анализ противоречий реальности, способность к борьбе за лучшее. Как непроста эта борьба даже в нынешних условиях, свидетельствует книга первого секретаря Полтавского обкома партии Ф. Т. Моргуна «Поле без плуга». Книга, повествующая о тернистом пути идей почвозащитного земледелия, о многолетнем противостоянии энтузиастов консерватизму, перестраховке, экономической косности.

Наивно полагать, что сколько-нибудь крупный характер борца может возникнуть в отрыве от значительной идейной, социальной проблематики, от серьезных конфликтов, от постижения коренных тенденций эпохи. Иного пути к подлинным художественным открытиям не было и нет. И не случайно одним из самых ярких свершений нынешней прозы стала повесть В. Быкова «Знак беды».

Есть люди, в которых словно бы проступает величие народной души.

Быковская Степанида из их числа. В самой судьбе этой крестьянки воплощено то светлое и драматическое, что выпало на долю ее односельчан. Можно сказать, что стойкость, несгибаемость героини выкованы вековой крестьянской нуждой, непрерывной борьбой за существование. Но верно и то, что качества эти переакцентированы эпохой Октября, новыми идеалами, разбудившими сознание труженика, чувство собственного достоинства. Сейчас, когда критика столь заинтересованно обсуждает проблемы положительного героя, она не может, не имеет права пройти мимо опыта В. Быкова, создавшего подкупающий своей цельностью, внутренней силой образ белорусской крестьянки. Ведь нередко бывает так, что, увлекаясь всякого рода соображениями о том, что хотелось бы увидеть, мы далеко не всегда внимательны к реально существующему.

Наверное, наивными показались бы призывы подражать старухе Анне из «Последнего срока» В. Распутина, но учиться у нее такту, доброте, мудрости можно и должно. Наверное, и абрамовский Михаил Пряслин далек от эталона добродетели, но, право же, дай бог каждому из наших современников побольше пряслинской ответственности за дело, за людей, за страну. Вот и быковская Степанида тоже ненавязчиво, но зримо преподает нам свои уроки. Уроки порядочности, совестливости, гражданственности, непокорности перед злом. Да, многое в ее психологии обусловлено конкретной обстановкой, но нравственные, идейные уроки – они на все времена.

Проблема положительного героя, помимо прочих своих слагаемых, – прежде всего проблема познания закономерностей эпохи, соизмерения субъективного и объективного. В ту же биографию Павла Корчагина, например, впечатаны и схватки с самодержавием, и романтика революции, и сражения с петлюровщиной, с троцкистской оппозицией. Собственно, в этих испытаниях и закалялась сталь характера. А генерал Иван Ефимович Петров из повествования В. Карпова «Полководец»? Сколько в его реальной судьбе драматического, горького и сколько вместе с тем мужества, преодолевающего невзгоды. Натура быковской Степаниды тоже сформирована сложным опытом нашей истории. За ней и лучшие трудовые традиции досоветского крестьянства, и традиции послеоктябрьской поры. И все это вместе – нравственные истоки подвига. Белорусская колхозница погибает так же, как и жила. Не склонив головы перед оккупантами, не дрогнув, не поступившись убеждениями. Фанатизм? Нет, органическая невозможность поступить иначе, слияние идеи и жизни в одно нерасторжимое целое.

Изображение героической личности, положительного героя вообще всегда было и остается одной из самых высоких целей искусства. Решение этой задачи соотносимо с познанием идейных и нравственных законов нашего общества, норм и принципов социалистического образа жизни, самого предназначения человека на земле. И думается, важно иметь в виду весь спектр разнообразных характеров, проявляющих себя в столь же разнообразных идеологических, производственных, бытовых обстоятельствах, – от быковской Степаниды и распутинской старухи Анны до айтматовского буранного Едигея, тельмановского бригадира Потапова или Кирилла Заболотного из «Твоей зари» О. Гончара. И думается, что потребность в таких героях особенно возрастает сейчас, потому что само время требует от каждого принципиальности, самоотдачи, инициативы, творчества.

В последние годы довольно часто звучали слова о равнинном течении жизни. Слова, заключающие в себе некую концепцию действительности. Что ж, в подобных рассуждениях есть определенный резон. Наше время – с его гарантированными отпусками, двумя выходными в неделю, с заметно возросшим материальным достатком, – конечно же, благоприятнее для человека, нежели периоды потрясений и ломок. У людей 80-х годов неизмеримо более высокие возможности для учебы, работы, отдыха. Все это великие наши социальные завоевания, естественная норма, к которой и должно быть устремлено социалистическое развитие. Но столь же очевидна и условность представлений о равнинном течении. Какое уж там спокойствие, если накоплены мегатонны ядерных зарядов, если объявлен крестовый поход против коммунизма, если то тут, то там вспыхивают локальные войны. Итак, равнинное течение на фоне то явной, то подспудной тектонической деятельности.

Нередко и, как правило, справедливо критикуются произведения, погруженные в быт, за мелкотемье, поверхностное живописание банальных сюжетов, за толчею в круге прописных истин. И все же сфера быта слишком важна, чтобы выдавать ее за периферийную. Достаточно представить ужасающую статистику пьянства или же те трагедии детей, которые стоят за внушительными цифрами разводов. Быт – это своего рода зона повышенной сейсмичности, свойства которой еще далеко не изучены.

Сейчас наша страна стала гораздо могущественнее, чем прежде. Она обладает реальными возможностями более согласованно, более гармонично вести народное хозяйство. Мы хотим, чтобы дома стали уютнее, просторнее, чтобы женщины не растрачивали свои силы в очередях, чтобы слово «магазин» не звучало как сигнал боевой тревоги. Но пока -и это каждому известно – качество многих товаров весьма далеко от совершенства. Но пока спрос опережает предложение, порождая и блат, и ажиотаж, и спекуляцию. Мириться с этим нельзя, считаться, увы, приходится. Так же, как и краснеть за факты -нерасторопности, – бесхозяйственности.

Не всякая забота о вещах есть выражение психологии потребительства. И, боюсь, безразмерное употребление этого понятия порой смазывает картину. Искажает ее – к вящему удовольствию горе-плановиков и бракоделов, тех самых, кто производит никому не нужную продукцию, кто не испытывает угрызений совести за очереди и бестолковщину, кто громоздит горы объективных причин ради легализации халтуры. Халтуры, которая совокупно с водкой калечит людей.

Что же касается психологии потребительства, то, возникая ив культа вещей, она только им не исчерпывается. За ней определенное отношение к миру, трансформирующее материальные, должностные и прочие выгоды в доказательство состоятельности индивида, и мерило счастья. По сути своей потребительство – это модернизированная разновидность антигуманистической, мещанской, собственнической морали. И не случайно в литературу последних лет все активнее входит критерий нравственной цели человеческого бытия. Входит, определяя направление и сверхзадачу анализа, принципы отношения к персонажам. Беспокойная мысль: каким должен быть человек, ради чего он трудится, страдает, преодолевает препятствия? – сближает сегодня книги, весьма несхожие по^: тематике, манерам, конфликтам. Сошлюсь на романы А. Якубова «Совесть», Ю. Мушкетика «Позиция», М. Слуцкиса «Поездка в горы и обратно», А. Беляускаса «Спокойные времена», Д. Гранина «Картина».

Испытание повседневностью, испытание пусть относительным, но благополучием. Проблематика эта, разработанная в городских повестях Ю. Трифонова, в романе С. Залыгина «Южноамериканский вариант», повести Ф. Абрамова «Алька», книгах Ю. Бондарева и Г. Бакланова, явно набирает силу. И неудивительно. По мере нашего продвижения вперед задачи воспитания личности, ее гармонического совершенствования становятся и будут становиться все более насущными. Герои дилогии литовца А. Беляускаса «Тогда, в дождь» и «Спокойные времена» в годы послевоенной разрухи, как в сказке о чуде, мечтали, что настанет пора, когда «зародившиеся в итоге бурных событий завязи начнут оформляться в первые плоды». Что ж, теперь эта пора стала явью. За минувшие десятилетия бывший рабфаковец и начинающий литератор Ауримас Глуоснис обрел респектабельность, солидность, поднялся до поста главного редактора журнала. За тот же срок его жена Марта превратилась из провинциальной учительницы в институтского преподавателя. Выросла и поступила в институт дочь Эма. Казалось бы, жить да радоваться. Но Ауримас постоянно наталкивается на враждебность своих близких. Марта замкнулась в духовном одиночестве. Эма забросила учебу ради праздной, слоняющейся в поисках развлечений компании. Бунт Эмы против родителей, принимающий скандальные, эпатирующие формы, замешен на резком неприятии самоуспокоенности, инерционного, конформистского существования. Судьба юной героини романа есть возмездие за ошибки и компромиссы родителей, за пристрастие к комфорту, за попытку стричь купоны с капитала прошлых заслуг.

Давно уже отмечена условность понятия «деревенская проза». Не менее условны и такие обозначения, как «семейно-бытовой роман», «антимещанская повесть». Особенно в применении к подлинным мастерам. За перипетиями домашнего, семейного быта в книгах Ю. Трифонова, Г. Бакланова, М. Слуцкиса, Анара, А. Беляускаса, М. Ибрагимбекова, З. Скуиня, Э. Бээкман, В. Ламса проступают принципиальные проблемы требовательности к личности, образу жизни, нравственному содержанию социально-экономических преобразований. Требовательности, которая особенно возрастает теперь, в момент новой мобилизации духовных сил общества.

Находящиеся в центре внимания настоящего пленума 80-е годы были и остаются небывало тревожными. Мы живем в условиях неистового крестового похода против коммунизма, бешеной атаки на политику разрядки и международного сотрудничества. Сегодня, как никогда, грозно встала задача спасения цивилизации от ядерной катастрофы. Может быть, потому так окрепло в литературе осознание взаимозависимости человека и человечества в целом, национальных и международных аспектов бытия.

На мой взгляд, писательское мышление в наши дни обретает большую глобальность. Я имею в виду прежде всего попытки рассмотреть идейные, нравственные проблемы личности в свете всеобщего, с учетом процессов, совершающихся в нынешнем мире (последние романы Ю. Бондарева, «Дорога людей» А. Алимжанова и др.).

Выход литературы в международный, интернациональный контекст – процесс закономерный. За ним – растущая тяга народов к общению, тревога за настоящее и будущее планеты. Конечно, не трудно найти в произведениях на международную тему следы очерковости, описательности, простодушных туристских впечатлений.

И все же, мне кажется, не следует смотреть на эти книги только через призму издержек. Логика сопоставлений позволяет увидеть сложность проблем, с которыми сталкивается человечество на нынешнем отрезке своего пути, оценить роль наших идеалов и свершений.

В широких рамках этой, если можно так выразиться, глобализации мышления находится и такое приметное явление прозы последних лет, как политический роман. Я вовсе не склонен выдавать этот роман за некую художественную новацию вообще. Если рисовать генеалогическое древо, то оно получится достаточно раскидистым, особенно в искусстве XX века, и советском, и мировом.

Смею предположить, что попытки установить четкое значение понятий «политический роман», «политическая повесть» едва ли будут успешны. Велик, например, соблазн жестко связать их с международной проблематикой. Но Горький в своей книге «Мать» нигде не выходил за пределы российской действительности. Но романы, скажем, З. Ленца «Краеведческий музей» или Р. Мерля «За стеклом», если мы перенесемся на несколько десятилетий вперед, также основаны на своем национальном материале. Так что границы понятия условны, подвижны. И в этом нет никакой беды, поскольку литература извечно противится регламентации. Гораздо важнее, по-моему, что политический роман приковал нас к реальности идеологической, классовой, социальной борьбы, показал, какой ценой оплачены нынешние мирные будни, какие ураганы свирепствуют за порогом нашего дома.

Да и сам этот роман предстает сегодня в различных стилевых обличьях. Тут и эпические панорамы А. Чаковского «Победа», С. Дангулова «Кузнецкий мост», Д. Краминова «Сумерки в полдень», и тяготеющее к документалистике повествование М. Домогацких «Южнее реки Бенхай», и основанный на детективной интриге роман Ю. Семенова «ТАСС уполномочен заявить». Достоинства и скрытые резервы политического повествования отчетливо видны в творчестве А. Проханова. А как укрупнены единицы измерения в романе В. Степанова «Громовержцы»! Одно из опорных слов в этой книге – всеобщность. Всеобщность забот, всеобщность ответственности. Всеобщность, восходящая к той истине, что Земля – «это единственное надежное жилье человечества, что это наш и не только наш всеобщий мир. Тогда и на такое зло, как война, мы будем смотреть другими глазами».

Политический роман, политическая повесть – явления перспективные, обладающие богатыми и пока далеко не использованными возможностями. Еще слишком часты случаи беллетризации общеизвестного, подмены психологического исследования очерково-публицистическим, наивного упования на магию документов. И все же процесс политизации повествования по-настоящему благотворен. С ним связаны усложнение, уточнение концепции действительности, представления об ответственности индивида перед историей.

Пульс политической проблематики очень четко прослеживается и в тех произведениях многонациональной прозы, которые обращены к антифашистской теме. Противостояние идеологий, убеждений, моральных норм достигает здесь предельно драматического, а то и трагического накала. Заметная активизация этой линии в искусстве – факт символический. Ибо недавнее прошлое еще слишком живо в сознании миллионов. Ибо реваншистские настроения до сих под подогреваются империализмом США и Западной Германии.

Поэтому трудно переоценить актуальность таких книг, как «Каратели» А. Адамовича, «Вечные Кортелисы» В. Яворивского, «Коридор» В. Бээкмана, еще раз доказывающих, сколь неисчерпаема в нынешней прозе тема «человек и политика». Причем тема эта в каждой национальной литературе обретает свои оттенки и повороты, утверждая классовый подход к действительности. Если говорить, например, о прозе Прибалтийских республик, то для нее характерна наступательная полемика с идеями нейтрализма, существования над схваткой. Эта полемика особенно очевидна в широко известных романах литовца Ю. Балтушиса «Сказание о Юзасе» и латыша М. Зариня «Фальшивый Фауст».

Как видим, за годы между писательскими съездами в многонациональной литературе окрепло осознание сложной, диалектической связи времен, преемственности революционных гуманистических традиций, ощущение нашей ответственности за судьбу цивилизации, за мирное будущее планеты. Вместе с тем мы стоим перед новыми рубежами идейно-эстетического освоения современности. Освоения активного, гражданственного, вскрывающего противоречия нынешнего развития и резервы для их преодоления. Отсюда необходимость свежего взгляда на положение в деревне, на так называемую производственную проблематику. Необходимость большей наступательности в утверждении социалистических норм бытия, в искоренении разного рода негативных явлений.

В программных документах партии, опубликованных в последние месяцы, четко говорится о поворотном моменте в жизни страны, о важности радикальной перестройки сознания, «перелома в умах и настроениях кадров сверху донизу». Эти положения самым непосредственным образом затрагивают и практику литературы, дают ей импульс для более глубокого осмысления действительности, характера современника и его забот.

Вл. ГУСЕВ

ИСПЫТАНИЕ СТИЛЕМ

Думая об интенсивности труда, о трудовой морали, о производительности и качестве работы, словом, обо всем, что нас занимает уже давно и о чем специально говорилось на апрельском Пленуме ЦК КПСС и в последующих партийных и государственных документах, мы, конечно, учитываем, что искусство есть сфера специфическая, что у него свои законы. И все же в чем качество нашей работы? В чем ее производительность?

Они – в борьбе за высокие идеи, за истину и художественность, за художественную истину; они – в осознании подлинной реальности современной литературы и, если можно так сказать, в учитывании итогов этого осознания. Так есть ли у нас сдвиг к повышению качества продукции, который, как сказал М. С. Горбачев, является «самым точным и обобщающим показателем научно-технического прогресса, культуры и дисциплины труда».

Художественные тенденции современной советской прозы достаточно разнообразны и по-своему четки. Есть и традиции в их изучении (работы Д. Маркова, А. Бочарова, А. Бучиса, Г. Белой, В. Кожинова, Е. Сидорова и др.). Однако же назрели качественно новые проблемы.