Социологический аспект современной «деревенской прозы»

Статья публикуется в порядке обсуждения.

Обращаясь к анализу и оценкам художественного изображения современной деревни, критики часто выражали неудовлетворенность по поводу широко бытующего в литературной практике определения «деревенской прозы». «…Термин весьма кустарен, тут я тоже согласен с В. Кожиновым», – замечал В. Гусев в статье «О прозе, деревне и цельных людях». Однако эта оговорка тут же соседствовала с недвусмысленным тезисом самого В. Гусева: «…Так называемая деревенская проза – самое серьезное направление в нынешней русской прозе» ¹.

И неудовлетворенность термином «деревенская проза», и одновременно явная потребность в нем выражают реальную и объективную особенность современной литературы. Понятие «деревенская проза», безусловно, слишком узко и социологически прямолинейно для того весьма сложного и разнообразного ряда явлений, к которому оно применяется. В то же время оно очерчивает, хотя весьма условным и огрубленным (но объединяющим), контуром множество непохожих самобытных художественных произведений, превращая это пестрое многообразие в некое историко-литературное понятие, характерное именно для советской прозы 60-х годов.

То направление, в котором развивалась дискуссия о «деревенской прозе» в 1967 – 1968 годах в «Литературной газете» (имевшая и предысторию, и продолжение на страницах многих журналов, в том числе¹ и «Вопросов литературы»), тоже указывает и на широту явления, и на его историческую существенность.

Очень показательно, что дискуссия в «Литературной газете» о деревне и литературе выросла из споров об особенностях так называемой лирической прозы, то есть из круга сугубо профессиональных критических и литературоведческих проблем, но в то же время связанных с вопросом о наиболее прямом выражении духовного мира современного человека, характера его умственных интересов и душевных волнений. Вдруг обнаруживалось, что в этом сокровенном мире современного человека, живущего, как правило, в большом индустриальном городе, пользующегося материальными благами урбанистической цивилизации, оперирующего интеллектуальными представлениями высокоразвитой культуры, одно из существеннейших мест занимает деревня и природа, притом преимущественно в их наиболее патриархальном виде, патриархальном настолько, насколько это только возможно в современных условиях, патриархальном в понимании 60-х годов XX века, когда предвоенная советская деревня уже видится некоторым тридцатилетним и даже сорокалетним писателям чуть ли не воплощением нетронутой цельности и первобытной близости к земле. Можно, конечно, иронизировать по поводу такого рода аберрации исторического зрения, но поскольку она довольно устойчива и, следовательно, не случайна, то заслуживает объективного анализа и нуждается в объяснениях.

Показательно и то, что, начавшись разговором о «лирической прозе», дискуссия о литературе и деревне довольно быстро трансформировалась в споры о социальном содержании современной литературы, обернулась размышлениями об общей роли крестьянства в судьбах нации, о дальнейших путях развития всего современного человечества, о нравственном облике будущего человека и т. д., то есть обнаружила и причины, по которым «деревенская проза» оказалась «самым серьезным направлением в нынешней русской прозе». Серьезным, потому что языком искусства говорит о насущном и общем, о том, что нужно всем и каждому, независимо от того, живешь ли ты в городе или в деревне.

Но согласие с тем, что это действительно «самое серьезное» направление, еще не означает утверждения, что оно достаточно серьезное для сегодняшнего дня, то есть что оно охватывает широко и полно совокупность главнейших проблем современности. Чтобы установить степень серьезности этого направления современной литературы, прежде всего необходимо сопоставить сегодняшнее понимание «деревенских» проблем в художественной литературе с теми реальными процессами современной действительности, которые хотя бы уже зафиксированы социологами и экономистами, которые волнуют практиков сельского хозяйства и публицистов, озабоченных проблемами труда, быта, культуры деревни.

Необходимость такого сопоставления вырастает из странного ощущения от многочисленных и часто высокопрофессиональных статей о «деревенской прозе»: ощущения какого-то избытка, излишней расточительности слов и отвлеченных понятий. Сделано столько тонких наблюдений, что в глубинах изысканной литературной полемики затерялись, потонули обстоятельства очень простые, даже грубые, но от этого не менее важные. А может быть, с них и надо было начинать? Или снова их напомнить? Может быть, после того, как мы перемещали беловского Ивана Африкановича и иже с ним за «кадр» или в «кадр» эвклидова пространства и видели в нем или в них то «емкий и напряженный образ «симметрии», то «малую поэтическую туманность», стоит снова напомнить себе и другим, на основе каких именно непреложных социальных процессов выросла «деревенская проза» 60-х годов и порожденная ею критика?

Приступая к рассуждениям об Иване Африкановиче, помним ли мы самые простые, легко установимые и тем не менее весьма красноречивые факты: какова, например, численность сельского населения нашей страны сегодня? Или: давно и намного ли число городских жителей превзошло в ней число сельских? Признаюсь, поинтересовавшись подобными цифрами, я лично нашла в этих цифрах много простых отгадок на очень мудреные загадки. Если вспомнить, что только десять лет назад число городских жителей в стране на 1,5 процента превысило число сельских, так ли уж парадоксально, как это иногда казалось, выглядит то обстоятельство, что в 60-е годы XX века, именно в тот момент, когда страна наша по всем показателям перестала быть крестьянской страной, художественное изображение и литературно-критическое осмысление этого процесса заняли заметное место в духовной жизни общества?

Это обстоятельство тем более окажется не только объяснимым, но и закономерным, если обратиться к некоторым цифрам, характеризующим социальную структуру современного советского общества и динамику этой структуры.

По данным января 1970 года, в деревнях и селах нашей страны проживает 105,7 млн. человек, то есть 44 процента всего населения Советского Союза². Таким образом, перестав быть страной крестьянской, страна наша все еще почти наполовину продолжает быть страной сельской. И когда В. Шукшин назвал сборник своих рассказов «Сельские жители», он закрепил в этом названии не некие экзотические пережитки прошлого в эпохе атома и космоса, а насущную обыденность для громадной массы людей, также принадлежащих этой эпохе, но по условиям своего существования пока еще не всегда приобщенных к наиболее прогрессивным формам труда и быта.

«Деревенские» очеркисты с воодушевлением фиксировали быстрый подъем уровня жизни в деревне во второй половине 60-х годов. «За последнее время в жизни нашей страны произошло много знаменательных событий, имеющих самое непосредственное отношение к жизни села, к его проблемам, – писал Л. Иванов еще в 1967 году после XXIII съезда КПСС. – Партийный съезд утвердил Директивы по новому пятилетнему плану. Небывало большое внимание в этом плане уделено развитию колхозного и совхозного производства. Подумать только: удваивается вложение государственных средств в сельское хозяйство, сильно увеличивается выпуск тракторов, комбайнов и других машин для села… Или вот: на сорок процентов поднимется реальный заработок колхозников. Все это, вместе взятое, на мой взгляд, и означает крутой поворот в жизни деревни» ³.

Характерно само название очерка Л. Иванова: «Новые времена – новые заботы». Пожалуй, еще больше, чем прямая констатация успехов деревни, производят сегодня впечатление каждодневные газетные упоминания именно о трудностях и насущных заботах села сегодня; как отличаются они от трудностей и забот вчерашних! Поистине это совершенно иной уровень, как бы иная ступень цивилизации. «Теперь даже как-то неудобно, когда речь идет о деревне, говорить о куске хлеба… – признается комбайнер колхоза «Рассвет» В. Чердинцев. – Теперь в наших колхозах заработки высокие… Но изменились не только экономика колхозов, не только внешний облик села… Я бы сказал, что деревня пошла по пути широкого прогресса – экономического, культурного, социального» ⁴. Новый уровень развития – новый уровень сложных насущных забот.

Ставя вопрос о том, что больше всего влияет на положение различных социальных групп населения сегодня, – на их образ жизни, на материальный и культурный уровень, – современные социологи приходят к выводам, что главный фактор сегодня – различия не столько классовые, сколько именно различия между городом и деревней, а затем – различия в трудовой квалификации (причем этот второй фактор находится в прямой зависимости от первого). Вступая в спор с традиционной точкой зрения недавнего прошлого, когда экономисты почти ограничивались изучением проблем межклассовых различий, то есть по отношению групп населения к формам собственности, Ю. Арутюнян, автор интересной книги «Опыт социологического изучения села», доказывает, что в результате такого негибкого и в настоящее время недостаточного подхода к проблеме «произошло серьезное смещение фактов». Исследователь объясняет! «Существующие различия между колхозниками, рабочими и служащими действительно велики, но надо себе отдавать отчет, за счет чего они происходят. Прежде всего, на классовые различия накладываются различия между городом и деревней… 2/3 рабочих трудится в городе. Городские условия, бесспорно, накладывают отпечаток на образ жизни, культурно-бытовые особенности» ⁵.

Таким образом, при отчетливой тенденции все убыстряющегося стирания различий между городом и деревней они пока еще продолжают оставаться наиболее социально существенными.

Но не менее важно для тех социальных и духовных процессов, которые интересуют литературу, – а литературу всегда интересует не столько состояние, сколько процесс и движение в первую очередь, – отчетливо представлять себе темп стремительного изменения в нашей стране соотношения между городским и сельским населением, неуклонное развитие одной тенденции: быстрого ухода страны от своего недавнего крестьянского прошлого.

Вот как выражается в цифрах процесс изменения структуры советского общества по его отношению к городу и деревне: в 1920 году сельское население по отношению к городскому составляло 84,15 процента; в 1926 – 81,18 процента; в 1939 – 76,23 процента (на отрезок времени 1926 – 1939 падают первые пятилетки и индустриализация страны); в 1959 – 51,48 процента; в 1962 – 48,51 процента⁶, в 1970 – 44 процента⁷.

Столь же стремительны процессы изменения структуры населения, происходящие внутри села. Они также выражаются в красноречивых цифрах.

Занятое население нашей страны в целом, по данным 1965 года, распределяется между городом, государственным сектором сельской местности и колхозами в примерной пропорции 2:1:1. Иными словами, в 1965 году уже половина сельского населения – не колхозники, а рабочие и служащие. Причем здесь наблюдается отчетливая тенденция быстрого роста государственного сектора внутри деревни за счет увеличения работников учреждений, обслуживающих сельское население (12,8 процента занятого сельского населения), работников строительства, промышленности и транспорта (15 процентов занятого сельского населения) и рабочих совхозов (11,2 процента), быстро увеличивающих свое число за счет преобразования недавних колхозов в совхозы.

Да и само это понятие – колхозник – претерпело за последние годы весьма существенные изменения.

«Мать спешит доложить, – рассказывает Л. Иванов о первом утре своего появления летом 1966 года в родной деревне, недавно преобразованной из колхоза в совхоз:

– Теперь колхозники поздно на работу выходят, председатель уж сколько раз прошел по селу, а колхозников не видать…

Пробую поправить мамашу: не колхозники, а рабочие совхоза, не председатель, а управляющий отделением.

– Не все ли равно? Привыкли…» ⁸ – отвечает мать.

Рассказ Л. Иванова о новых заботах деревни Верляйское Калининской области, в частности, свидетельствует о сближении колхозной собственности с общегосударственной как об отчетливой примете нашего времени. С расширением колхозного производства и углублением разделения труда в колхозах усиливается профессионально-квалификационная дифференциация. По характеру и условиям труда колхозы все больше и больше начинают напоминать государственные предприятия. Если реальный заработок колхозников в середине 60-х годов поднялся на 40 процентов, если в колхозе такие же комбайны, как в совхозе, если так же ведется обширное строительство – не все ли равно рядовой колхознице, но какой рубрике Социальной статистики числят ее экономисты и социологи?

Другое дело – противоречия, сказывающиеся на реальной судьбе её детей и внуков. В этом смысле особенно показательны данные, характеризующие отношение сельского населения к образованию, что, по наблюдениям современных социологов, находится в прямой связи с уровнем квалификации труда, а следовательно, и уровнем материального положения человека. Эти данные, с одной стороны, показывают тенденцию неуклонного подъема деревни и ее потенциальных возможностей догнать город, а с другой стороны, все еще пока сохраняющиеся различия между городом и селом.

Если сравнить материалы двух переписей населения 1939 и 1959 годов, то окажется, что в то время как число людей со средним и высшим образованием в городе увеличилось примерно в два раза, в деревне – в пять раз. Трудно переоценить социальный смысл процесса распространения образования среди деревенского населения. Но это одна сторона проблемы.

Есть и другая сторона, не менее очевидно свидетельствующая и о трудностях, и о сохраняющемся разрыве между городом и деревней: 70 процентов людей умственного труда все еще сосредоточено в городе, а если говорить о картине внутри села, то на долю, например, колхозов приходится лишь 2,5 процента людей умственного труда по отношению ко всему занятому населению страны. В то же время при исключительной подвижности социальной структуры современной деревни, необычайной мобильности сельского населения сегодня образование, по наблюдениям социологов, является наиболее универсальным каналом для изменения социального положения человека.

Отсюда небывалая тяга к образованию среди сельского населения.

«Диалектика развития к единообразному обществу… сложна, – замечает Ю. Арутюнян. – Село идет к унификации через дифференциацию. Эта дифференциация прогрессивна, ибо она означает материальный и культурный подъем все новых групп сельского населения и тем самым постепенное сближение сельского населения с городским» ⁹.

Прогрессивна и драматична – прибавим мы. Не только наш непосредственный частный опыт сегодняшнего дня, но и обобщенный исторический опыт показывает, что чем решительнее и быстрее происходит социальный процесс, чем разнообразней и сложней он по своим тенденциям, тем более он чреват остро конфликтными ситуациями и в реальном складывании судеб отдельных личностей, и в духовном самоощущении человека, осмысляющего происходящие процессы с точки зрения своего существования. А именно этими двумя сторонами социального процесса и занимается художественная литература: судьба современника в ее отношении к истории общества и нравственное самоощущение личности в ее отношении к состоянию общества в настоящий момент-статика и динамика социальных явлений в их индивидуальном проявлении. Интенсивность внимания современной литературы к деревне и всему комплексу эмоций, с ней связанному, объясняется и удельным весом сельских проблем в сегодняшней действительности, и стремительностью изменений, в ней происходящих.

Казалось бы, литература о деревне могла бы и должна бы пойти в своем развитии путем прямого следования за деревенской действительностью: успехи в колхозах – и литература с радостью их отмечает и констатирует; меньше злоупотреблений и искажений в руководстве сельским хозяйством – и у литературы меньший накал гражданского негодования; менее драматичны и очевидны конфликты в судьбе сельских жителей – и в литературе дробнее конфликты и успокоенней тон повествования.

Однако литература в целом никогда не развивается по столь простой и непосредственной схеме прямого отражения действительности.

Доярка Марья, работавшая на своей ферме много лет «за палочки», наконец получив на трудодень и деньгами и натурой, купил» пальто, туфли и приемник и, может быть, успокоилась. И то навряд ли. Теперь ей нужен диван и сервант, а их еще надо достать. Но главная ее забота, чтобы сын поступил в институт. А поступи он в этот институт, может быть, забот и еще прибавится: он уедет в город – и опустеет ее изба, и трудно станет ей понимать ученого сына, а ему вырваться в родную деревню, но зато ему легче станет присылать матери этак рублей сорок в месяц. И зачем ей тогда бежать чуть свет на свою ферму? Но кто же будет работать на этой ферме? И что делать ей без привычной фермы?

Писатель (как фигура собирательная) не может по самой природе своего занятия остановиться на покупке Марьей серванта и на анализе причин удорожания ее трудодня. Он упомянет эти благополучные обстоятельства как деталь нового быта, но займется новой душевной заботой человека, который уже не думает, как прожить с малыми детьми без молока, и которому надо жить в иных исторических условиях, ему во многом чужих.

Конечно, можно удивляться, например, тому, что при условии, когда одна десятая сельского населения страны – механизаторы, то есть люди квалифицированного труда и уверенного мироощущения, у нас мало заметных, вызвавших всеобщий интерес художественных произведений, героем которых был бы молодой комбайнер или тракторист 60-х годов. А между тем, по свидетельству самих людей современной деревни, уже и эта фигура, не успевшая глубоко отравиться в литературе, сегодня не является самой «передовой». Герой Социалистического Труда, комбайнер колхоза «Рассвет» Сакмарского района Оренбургской области в статье «Верность земле» рассказывает о себе: «…Весь наш род Чердинцевых – механизаторы. Когда пишут о потомственных металлургах, шахтерах, судостроителях, не надо забывать, что и в деревне появились династии механизаторов». И вот «потомственный механизатор» свидетельствует о новом социальном процессе в сегодняшней деревне, о новом характере ее главного героя: «Кто был раньше первым парнем на селе? – спрашивает Чердинцев и отвечает: – Конечно, тракторист или комбайнер. Теперь же с нами тягаются механики, электрики, монтажники… С ростом механизации в ней (деревне. – Е. С.) появились люди технически грамотные и, как правило, с восьми- и десятилетним образованием… Но и узкому специалисту-механизатору на селе сейчас уже делать нечего. Теперь у нас все больше становится механизаторов широкого профиля, которые могут работать на всех сельскохозяйственных машинах» ¹⁰.

Где он в литературе, этот молодой механизатор широкого профиля, умеющий работать на всех сложных современных машинах, которыми оснащена сегодня деревня? Как он живет, говорит, думает, к чему стремится? Поистине он terra incognita для людей, далеких от деревни, и современная литература не является в этом смысле проводником социального познания своей страны. И конечно, критика должна поставить перед художниками этот вопрос. Но, поставив его, сама критика в первую очередь вынуждена исходить все-таки из особенностей существующей литературы и стараться объяснить ее сложившиеся черты.

Но может быть, здесь-то и приходится вспомнить об условности самого термина «деревенская проза»? Может быть, современный сельский механизатор настолько мало отличается от своего городского собрата, что для воплощения данного человеческого типа не так уж важен сугубо сельский «антураж»?

Это не ответ, а лишь один из многих возможных вопросов, обращенных к писателям, пишущим сегодня о деревне. Здесь ясно только одно: на самом деле совсем не просто сегодня в нашей стране определить, где кончается деревенское существование и начинается городское. Сегодняшнее состояние общества отличает необычайная открытость и подвижность различных социальных структур. В статье «КПСС и подъем сельского хозяйства» В.

1. «Литературная газета», 14 февраля 1963 года.[↩]
2. »Правда», 17 апреля 1971 года. [↩]
3. «Новый мир», 1967, N 6, стр. 207 – 208.[↩]
4. «Октябрь», 1971, N 3, стр. 11.[↩]
5. Ю. В. Арутюнин, Опыт социологического изучения села, Изд. МГУ, 1968, стр. 45.[↩]
6. «Итоги всесоюзной переписи населения 1959 года. СССР. Сводный том, Госстатиздат, М. 1962, стр. 13 (в книге даны цифры о городском населении страны, в зависимости от которых автором статьи определен процент сельского населения: 1920 год – 15 и 85 процентов; 1926 – 18 и 82 процента; 1939 – 33 и 67 процентов; 1959 – 48 и 52 процента; 1962 – 51 и 49 процентов).[↩]
7. «Правда», 17 апреля 1971 года.[↩]
8. »Новый мир», 1967, N 6, стр. 209. [↩]
9. Ю. В. Арутюнин, Опыт социологического изучения села, стр. 76.[↩]
10. »Октябрь», 1971, N 3, стр. 11. [↩]