История литературы в работах ОПОЯЗа
Недавно были переизданы основные историко-литературные работы, созданные в 1920-х годах Ю. Тыняновым и Б. Эйхенбаумом – тогдашними ведущими представителями ОПОЯЗа (Общества изучения поэтического языка) 1.
Нельзя не приветствовать появление этих книг. Работы Ю. Тынянова и Б. Эйхенбаума написаны с исследовательским и даже чисто литературным блеском. В них воплотилась широкая эрудиция, причем воплотилась она с покоряющей легкостью и свободой. Они нередко посвящены мало или вообще не изученным проблемам и явлениям литературы.
Далее, эти работы представляют собой существенный этап в развитии литературоведения – и не только отечественного, но и мирового (кстати, некоторые из них переведены на основные европейские языки).
Наконец, в этих работах раскрывается совершенно специфическая научная проблематика, имеющая самое живое современное значение, о чем в основном и пойдет речь в предлагаемой статье.
Литература об ОПОЯЗе весьма обширна. Однако лишь немногие из книг и статей, посвященных этой школе, специально характеризуют историко-литературные концепции и конкретные исследования опоязовцев; главное внимание было обращено на их общетеоретические идеи (хотя основную часть опоязовского наследия образуют именно историко-литературные работы). С другой стороны, многие работы об ОПОЯЗе явно не имеют серьезного значения.
Статья публикуется в порядке обсуждения.
Так, например, пишущие об этой школе нередко целиком сосредоточиваются на парадоксалистских или даже просто эпатирующих формулировках из ранних (конца 1910-х годов) опоязовских статей и манифестов. Между тем Б. Эйхенбаум еще в 1925 году справедливо отмечал, что ранние опоязовские тезисы вмели значение «лозунгов, парадоксально заостряемых в целях пропаганды или противоположения» 2.
Но и при анализе зрелых работ критики нередко ставили перед Собой весьма ограниченную задачу. В работах опоязовцев почти ничего не говорится о «содержании» литературы вообще и отдельных ее произведений. Этот очевидный факт и вызывал нередко главные нападки, против него обращался весь критический огонь.
Да, действительно, во многих опоязовских работах «содержание» недвусмысленно выведено за пределы литературы как таковой, как искусства. Разумеется» опоязовцы никогда не отрицали, что в любом литературном произведении есть, скажем, тема и идея: это было бы просто нелепо. Но они утверждали, что тема и идея – это внехудожественные элементы произведения, что они представляют собой лишь «мотивировки», на основе которых строится уже собственно художественная«конструкция».
Б. Томашевский в своей «Теории литературы», которая была призвана так или иначе обобщить опоязовские идеи, писал:
«Томой обладает каждое произведение… Только заумное произведение не имеет темы, но потому-то оно и является не более как экспериментальным, лабораторным занятием некоторых поэтических школ… Читателя удовлетворяет актуальная, т. е. действенная в кругу современных культурных запросов, тема. Характерно, например, что вокруг каждого романа Тургенева вырастала огромная публицистическая литература, которая менее всего интересовалась романами Тургенева, как художественными произведениями, а набрасывалась на общекультурные (преимущественно социальные) проблемы… Эта публицистика была вполне законна, как реальный отклик на выбранную романистом тему» 3.
Итак, с точки зрения Б. Томашевского, содержание в традиционном понимании этого слова присутствует в произведении, но составляет внехудожественный его элемент. Однако в работах Ю. Тынянова и Б. Эйхенбаума дело обстоит гораздо сложнее.
В своей статье «Стиховые формы Некрасова» Ю. Тынянов пишет: «В сущности и его (Некрасова. – В. К.) друзья, и его враги сходились в главном: друзья принимали его поэзию, несмотря на ее форму, враги отвергали ее вследствие формы». Таким образом, продолжает Ю. Тынянов, объектом спора был «тематический и сюжетный элемент его искусства, между тем, как самое искусство, принцип сочетания и противопоставления элементов, отвергалось и теми, и другими» 4.
С первого взгляда эта постановка вопроса кажется совпадающей с позицией Б. Томашевского. Но в действительности это не так. Когда Ю. Тынянов определяет искусство Некрасова как известный «принцип сочетания и противопоставления элементы», он имеет в виду как «формальные», так и «содержательные» элементы (если пользоваться этой традиционной терминологией). Он говорит, например, о своеобразии некрасовской поэзии: «… В высокие формы оказались внесенными и впаянными чуждые до сих пор им тематические и стилистические элементы» 5.
Кстати сказать, Б. Эйхенбаум писал еще в 1925 году, что вначале опоязовцы «направили все свои усилия на то, чтобы показать значение именно конструктивных приемов, а все остальное отодвинуть в сторону». Но позднее от понятия конструкции они «пришли к понятию материала как мотивировки, а отсюда – к пониманию материала как элемента, участвующего в конструкции» 6.
Анализируя, например, проблему нового направления в русской поэзии, сложившегося на рубеже 1820 – 1830-х годов, – направления, связанного с именами Тютчева, Шевырева, Ф. Глинки, Хомякова и других, – Ю. Тынянов утверждал: «Обновление было намечено сразу и тематическое (философические, религиозные, общественные темы) и стилистическое» 7. И далее он говорил о «философской лирике» Тютчева: «…Натурфилософский параллелизм, «двоичность» не осталась у него только материалом и стилем, но и повлекла <за собой>8 всю организацию стихового материала. Самое построение… стало параллелистическим или антитетическим…» 9 и т. д.
Эти суждения, относящиеся, кстати, еще к 1923 году, трудно квалифицировать как игнорирующие «содержание». Если же обратиться к большой работе Ю. Тынянова «Пушкин» (1928), мы найдем здесь постоянное сочетание анализа изменяющихся «приемов», «формы» с характеристикой непрерывного изменения тематики (в самом широком смысле этого слова), причем переход к новым приемам и новой теме рассматривается как единый процесс. Изменения приемов и тематики взаимосвязаны, взаимообусловлены.
Именно такой подход к делу характерен для основных историко-литературных работ Ю. Тынянова и Б. Эйхенбаума. Важно выделить эти два имени, ибо для других представителей ОПОЯЗа данное стремление характерно в гораздо меньшей степени – хотя бы уже потому, что все они в 1920-х годах мало занимались собственно историко-литературными исследованиями, где конкретность самого предмета работы властно требует выхода за пределы чисто формальной проблематики.
Ставя перед собой задачу преодолеть дуализм содержания и формы, опоязовцы, в частности, стремились вообще отказаться от этих понятий (хотя так и не смогли совсем их игнорировать) и произвести «разрез» произведения в совершенно иной плоскости – не вертикальной (форма, «под» которой находится содержание), а, так сказать, горизонтальной. Они ввели понятие «материал», которое обозначало в конечном счете то «сырье», из которого создается произведение, – причем как «содержательное» (темы, мотивы), так и «формальное» (слова, звуки) сырье, – и, с другой стороны, понятие «прием», означавшее элемент готовой художественной «конструкции», включавшей в себя опять-таки и содержательную и формальную стороны (ср. суждение Ю. Тынянова о «параллелистичности» тютчевской поэзии).
Но преодолеть дуализм опоязовцам не удалось; их концепция осталась формалистической. Правда, природа этого формализма не столь уж проста. Но ее глубокий и всесторонний анализ давно уже произведен. Я имею в виду книгу П. Медведева – ближайшего единомышленника М. Бахтина – «Формальный метод в литературоведении», изданную еще в 1928 году10. Книга эта, которую ныне можно найти лишь в крупнейших библиотеках, отчасти устарела по своей форме, по терминологии. Но по сути своей она сохраняет самое живое значение. И ее переиздание, безусловно, было бы весьма полезно. Кстати сказать, в этой книге совершено то, чего никак не удавалось достичь опоязовцам, – теоретически преодолен дуализм содержания и формы. К этой книге я и отсылаю читателей, стремящихся понять общетеоретическую суть ОПОЯЗа.
В заключительной части этой книги глубоко поставлен – правда, именно только поставлен – вопрос о собственно историко-литературной концепции ОПОЯЗа, которая и является предметом данной статьи11.
В этой книге было, в частности, показано, что опоязовская концепция теснейшим образом переплетена с художественной практикой так называемых «левых» течений в литературе и искусстве своего времени.
Кстати сказать, именно это обстоятельство явилось своего рода трамплином, благодаря которому достигли широчайшей популярности литературоведческие работы опоязовцев; литературная наука весьма редко достигала подобной популярности.
Сами опоязовцы считали, что указанная черта – характернейшая и существеннейшая для их работы.
Б. Эйхенбаум вспоминал в 1944 году: «Работа шла под знаком тесного союза теории с практикой. Все внимание было обращено на осознание новых поэтических опытов и стремлений, на разрушение старых канонов. Сами поэты (особенно Маяковский) принимали ближайшее участие в этой работе» 12.
Да, опоязовцы действительно обобщали в своих концепциях черты тех или иных направлений современной им литературы. В то же время они все-таки были теоретиками и историками литературы (что не исключало, конечно, отдельных собственно критических статей). В основных своих работах они ставили перед собой не столько задачу утверждения (или отрицания) определенных тенденций и явлений современной литературы – а именно эту цель преследует прежде всего критика, – сколько задачу объективного, научно точного (в их понимании) анализа литературы любой эпохи, от античности до XX века.
Естественно, здесь возникает противоречие: обобщения, сделанные на основе частного и специфического материала («левых» литературных течений 10 – 20-х гг.), проецируются на литературу в целом. Но это противоречие как раз и определяет своеобразную суть опоязовской методологии, ее специфику.
Сама по себе неразрывная связь с художественной практикой современности была, конечно, положительным фактором. Она вызвала потребность и создала самую возможность обращения к таким аспектам и чертам литературы, которые до тех пор почти не были объектом литературоведческого анализа.
То, что ранее казалось чаще всего несущественными мелочами, случайными или чисто индивидуальными деталями (скажем, роль собственных имен в стихе или самый способ ведения рассказа в прозе), приобрело в работах опоязовцев свой истинный вес и значение. Благодаря этому был расширен самый предмет историко-литературного исследования.
Однако, повторяю, опоязовцы были связаны не с некоей литературной практикой вообще, но со специфической практикой «левых» течений – таких, как футуризм, Леф, «орнаментальная проза», ранний конструктивизм (журнал «Вещь») и т. п. Причем в самих этих школах их привлекали крайние, наиболее заостренные явления, так как они были убеждены, что именно в этих «крайностях» с особенной наглядностью и чистотой воплощается специфическая сущность литературы и ее развития13.
Те или иные футуристические или лефовские произведения нередко словно непосредственно сделаны по опоязовским рецептам, так что можно сказать, что ОПОЯЗ в своих теориях адекватно обобщал их практику. Но затем полученные обобщения были неправомерно перенесены на историю литературы в целом…
Как показано в названной выше книге, «основной пафос формалистической (точнее, «опоязовской», ибо формализм – гораздо более широкое понятие. – В. К.) истории литературы имеет своим источником футуризм с его крайним модернизмом и радикальным отрицанием всего прошлого… Эстрадные футуристические разгромы прошлого сделались для формалистов бессознательной схемой и прообразом для понимания всех смен в истории литературы» 14.
Стремление радикально отрицать жизненность культуры прошлого, которое характерно для футуризма, начавшего с призыва сбросить прежнюю литературу с «парохода современности», опоязовцы, в сущности, объявили главным, исходным устремлением любого литературного поколения, течения и отдельного художника.
Понятия «новизны» и «современности» – это вообще исходные, корневые для опоязовской истории литературы понятия:
«…Формалисты знают только какое-то «перманентное настоящее», «перманентную современность»… Все, что совершается в истории литературы формалистов, совершается в какой-то вечной современности… Литературную преемственность они знают только как эпигонство. Все должно укладываться в рамки современности. Если следующая эпоха положительно продолжает дело предшествующей, не разрушает и не смещает его, то это уже бесплодная эпигонская эпоха…
Какую бы область творчества и жизни мы ни взяли, мы нигде не найдем даже намека возможность применения формалистической схемы эволюции» 15.
С последним трудно согласиться. На мой взгляд, такая область или, точнее, такой аспект творчества и самой жизни существует. Но к этому мы еще вернемся.
* * *
Теперь целесообразно обратиться к двум статьям Ю. Тынянова – «Литературный факт» (1924) и «О литературной эволюции» (1927). Эти статьи дают наиболее серьезное и зрелое выражение опоязовской концепции историко-литературного процесса (во второй статье исследователь даже кое в чем отходит от ОПОЯЗа, но в данном случае выяснение этой стороны дела не входит в нашу задачу). Охарактеризованная в них методология лежит в основе опоязовских работ по истории литературы.
Статьи эти неоднократно подвергались критике. Характерно, что даже виднейшая ученица Ю. Тынянова, Л. Гинзбург, исключительно высоко оценивая эти статьи, все же говорит, что на них «повлияла теория имманентного развития; теория антиисторическая, поскольку историк показывает явление (то есть в данном случае литературу. – В. К.) в его связях с другими явлениями действительности» ## «Юрий Тынянов. Писатель и ученый…», стр.
- См.: Ю. Н. Тынянов, Пушкин и его современники, «Наука», М. 1969; Б. М. Эйхенбаум, О поэзии, «Советский писатель», Л. 1969; его же, О прозе, «Художественная литература», Л. 1969.[↩]
- Б. Эйхенбаум, Литература, «Прибой», Л. 1927, стр. 132.[↩]
- Б. Томашевский, Теория литературы. Поэтика, ГИХЛ, М. – Л. 1931, стр. 131, 132.[↩]
- Юрий Тынянов, Архаисты и новаторы, «Прибой», Л. 1929, стр. 399.[↩]
- Юрий Тынянов, Архаисты и новаторы, стр. 402.[↩]
- Б. Эйхенбаум, Литература, стр. 132, 148.[↩]
- Юрий Тынянов, Архаисты и новаторы, стр. 338.[↩]
- Здесь, как представляется, пропуск.[↩]
- Юрий Тынянов, Архаисты и новаторы, стр. 362.[↩]
- См.: П. Н. Медведев, Формальный метод в литературоведении, «Прибой», Л. 1928.[↩]
- Рамки журнальной статьи не позволяют рассмотреть ряд важных и сложных сторон проблемы – вопрос о развитии и постепенном преодолении опоязовской концепции в целом (оно началось уже с середины 20-х годов), о социальной природе ОПОЯЗа и его месте в литературной борьбе эпохи, о различиях между отдельными представителями школы и т. д. Но, думается, анализ историко-литературной концепции ОПОЯЗа как таковой особо важен и актуален теперь, после переиздания основных опоязовских историко-литературных работ, привлекших внимание научной и читательской общественности.[↩]
- Цит. по кн.: «Юрий Тынянов. Писатель и ученый. Воспоминания. Размышления. Встречи», «Молодая гвардия», М. 1966, стр. 74.[↩]
- ОПОЯЗ, без сомнения, опирался и на более «умеренные» модернистские течения – такие, как символизм и акмеизм. Но и здесь его интересовали прежде всего «крайние» явления, например творчество А. Белого и его последователей, стилизации М. Кузмина и О. Мандельштама и т. п.[↩]
- П. Н. Медведев, Формальный метод в литературоведении, стр. 229.[↩]
- П. И. Медведев, Формальный метод в литературоведении, стр. 228.[↩]
Хотите продолжить чтение? Подпишитесь на полный доступ к архиву.