Солженицын на мифотворческом фоне

И этот писатель, судьба которого, писательская и личная, была необыкновенно бурной, почти детективной, – теперь у пристани…

Н. Д. Солженицына

«Отлитый в бронзе, положенный на музыку, танцуемый в балете, воспетый в стихах, герой шуток, романов и десятков научных работ, любимый объект американских диссертационных исследований, подвергнутый сортирным остротам в журнале «Хастлер», предмет многочисленных подражаний и пародий, цитируемый и интерпретируемый в бесконечных немыслимых сочетаниях, Солженицын произвел впечатление, которое по размаху, если не по силе воздействия, не удалось произвести ни одному современному писателю» ¹. Прошло уже более двадцати лет, с тех пор как мною были написаны эти слова в завершение обзора эксцентричных откликов на Солженицына, появившихся как на Западе, так и на Востоке. Безусловно, за прошедшие годы палитра вариантов значительно расширилась, включив неизбежно и восхищенные, и презрительные мнения.

1

Мифотворчество или мифопоэтика завладевает репутациями и образами всех людей, чье значение перерастает обычный масштаб. Что же касается Солженицына, то в его случае длительность и многогранность этого процесса были беспрецедентны. В России, откуда все перипетии двадцатилетнего пребывания Солженицына на чужбине виделись очень смутно или не были различимы вовсе, эта тема недавно приобрела актуальность с выходом в свет книги о Солженицыне, которая ставит своей целью развенчать героико-привлекательный образ, созданный, по словам автора, «коллективным воображением поклонников Солженицына» (здесь и далее книга В. Войновича «Портрет на фоне мифа» – М., Эксмо, 2002 – цитируется без сносок).

В моем эссе речь пойдет не об одном образе и не о достоинствах отдельно взятого портрета, а именно о мифотворчестве, о феномене восприятия Солженицына, особенно в эмиграции, и о разнообразии возникших в этом процессе мифов. Пытаясь отклониться от шумного, за тридцать лет изъезженного большака «Солженицын – за и против», я избрал в качестве путеводной нити малоизвестный жанр не без причуд. Его можно условно определить как «Солженицын-роман», под которым имеются в виду не романы писателя, но те, в которых он сам, хоть и в определенном смысле, оказывается героем…

«Неиссякаемый интерес к Солженицыну, несомненно, зиждется на его необычайном литературном достоинстве, но и на его отважной попытке изобразить неподкупное и сложное зеркальное отражение современного русского общества» ².»Он представляет собой живой образец для человеческого рода, ищущего в этот скорбный час окно, которое бы осветило дорогу в будущее» ³.»Я больше в долгу перед Солженицыным, чем перед большинством из социологов, историков и философов, созерцавших в течение последних тридцати лет судьбу Запада» ⁴.

Уже в 60-е годы этот восторг разделяли многие как в России, так и вне ее. Исключение Солженицына из Союза писателей, присуждение ему Нобелевской премии в области литературы и «выдворение» его за пределы СССР лишь усилили восхищение. Эмоции выплескивались со страниц самиздата и заголовков западных газет, обретая существование в местах и жанрах вовсе экстравагантных ⁵. Появилась балетная композиция «Один день в их жизни», которая впервые была исполнена балетной труппой студентов Бостонской консерватории в 1974 году ⁶, и композиция для школьного хора с оркестром «Один день одной жизни», которая была сочинена двумя английскими преподавателями ⁷.

К середине 70-х имя Солженицына уже знали чуть ли не в каждом доме на Западе, хотя в редком могли выговорить правильно. «Произношение Солженицкин, – отметил один обозреватель, – изобрела в прошлом году Маргарет Тэтчер, доказывая тем самым, что о сочинениях Солженицына она знает только понаслышке, благодаря своим советникам, которые в свою очередь спутали его с персонажем сказки братьев Гримм – Румпельштильцхеном» ⁸.

В 1976 году был проведен опрос старшеклассников американских школ, согласно которому 19,5 процентов школьников объявили Солженицына общественным деятелем, вызывающим у них наибольшее восхищение, что в три раза превысило количество голосов, отданных Президенту США ⁹. Возможно, тысячи из этих школьников слышали поп-группу «Ренессанс», исполнившую в «Карнеги-холл» композицию «Мать-Россия», посвященную «знаменитому русскому Александру Солженицыну» ¹⁰. В словесном жанре слава и популярность Солженицына получили отражение в 1975 году, когда был выпущен первый полнометражный роман о нем «Врата ада».

«Эпический панорамный роман», «важный по теме, героический по размаху», «представляет всю масштабность и трагедию российской истории», – гласили цитаты, позаимствованные из крайне благоприятных газетных отзывов и размещенные на обложке. Роман вышел из-под пера американского журналиста Гаррисона Солсбери. К моменту выхода книги Солсбери имел более чем тридцатилетний опыт работы, будучи связан с Россией в качестве журналиста и впоследствии редактора «Нью-Йорк Таймс». Это был его второй роман на русскую тему. Многие годы Солсбери жил и путешествовал по России, обладая достаточным материалом для того, чтобы притязать на «панорамностъ» повествования, в то время как объем романа (около 450 страниц) и охваченный в нем период времени (приблизительно 50 лет) давали основание наградить его эпитетом «эпический».

Звучное и достойное пера Данте название «Врата ада» предвещает трагизм. Что до героизма, то на обложке было обещано следующее: «Выдающийся герой, чья страсть к России родилась вместе с ним, чья совесть закалялась в застенках ГУЛАГа, чья гениальность и храбрость победили устрашающее Советское государство и его прислужников». (Было бы несправедливо обвинить Солсбери в слишком перегруженном тексте на суперобложке этого издания.)

Хоть героя и зовут Андрей Ильич Соколов, а не Александр Исаевич Солженицын, но кого это могло обмануть? Во всех пяти упомянутых в настоящей статье романах с героем, воплощающим образ Солженицына, для него придумано новое имя, хотя в некоторых случаях связь с именем писателя просматривается достаточно четко. Для сравнения: в романе Юрия Кроткова «Нобелевская премия» (Лондон: Hamish Hamilton, 1980) не только Хрущев, Сурков и др. появляются под собственными именами, но даже Борис Пастернак.

К началу 70-х детали биографии Солженицына уже начали получать некую известность на Западе. Несмотря на то, что автобиографическая книга «Бодался теленок с дубом» была опубликована только в 1975 году и, следовательно, Солсбери не мог ею воспользоваться, подборки документальных материалов по «делу Солженицына» появлялись на разных языках с 1968 года. Кроме того, вышел роман «В круге первом», повесть «Раковый корпус», а в 1970 году – «Август четырнадцатого», в которых везде, хотя бы и в литературной обработке, имеются биографические сведения. И наконец, в начале 70-х отдельными книгами были выпущены первые биографии Солженицына – на шведском, итальянском и английском языках ¹¹.

Таким образом, Солсбери располагал обширным материалом для создания образа героя в своем романе, и в общих чертах биография Соколова была дана довольно близко к тому, что было известно о Солженицыне. С некоторыми художественными вольностями Солсбери описывает то, как его герой рос и воспитывался в Ростове/Кисловодске, далее – его школьные годы, Сталинскую стипендию, фронтовую жизнь и арест. Имена и данные подверглись последовательным изменениям. Например, после выхода из тюрьмы Соколов направляется в ссылку в Кисель-Хор (Кок-Терек), где он заболевает не раком, а туберкулезом. Но ему удается выжить, пройдя лечение в Ашхабаде (Ташкент). Впоследствии при уединенном образе жизни, когда он работает школьным учителем в Костроме (вместо Рязани), он пишет роман «Тайшет 303», потом еще один роман – «Лубянка», основанные на жизненном опыте в бытность его зеком. По невероятному стечению обстоятельств эти сенсационные произведения публикуются благодаря помощи не Александра Твардовского, а Бориса Стасова, который описан как «известный редактор журнала «Новый Жизнь» (так в оригинале!), а также при содействии Никиты Хрущева, который, как и все остальные крупные политические деятели, появляется в романе под собственным именем.

Такая беллетризация понятна. Действия и побуждения Соколова показаны как исключительно принципиальные и достойные восхищения. Но там, где Солсбери не хватает информации, ему приходится импровизировать по поводу событий и отношений. Более того, повествовательная свобода позволяет ему говорить с точки зрения различных персонажей – например, матери Соколова. Помимо этого, Солсбери не стесняет себя в описании любовной жизни Соколова. Все это может сделать прямое сравнение Соколова с Солженицыным не вполне допустимым, несмотря на то, что книга создана с явной симпатией к основному герою. Однако такой способ повествования дает и другие преимущества. Структурно действие книги организовано в двух временных планах. Главы, которые последовательно рассказывают о жизни Солженицына, переплетаются с рассказом в настоящем времени, к которому все больше приближается та, другая, жизнь. Это «реальность» брежневского Политбюро, представленная читателю глазами относительно либерального Андропова, перед которым в начале 70-х встает сакраментальный вопрос: сажать иль не сажать, в то время как его соперники по Политбюро пытаются воспользоваться затруднениями, возникшими в связи с этой дилеммой.

Несмотря на то, что в конце 60-х – начале 70-х годов официальные представители советского строя высмеивали предположения, высказывавшиеся на Западе, в отношении того, что советские лидеры могут обсуждать такие тривиальные вопросы, как отдельные проявления диссидентства, документы Политбюро, опубликованные многие годы спустя, свидетельствуют о том, что история с Соколовым не была в этом отношении такой уж надуманной ¹².

Целиком от себя Солсбери добавил детективный мотив, связанный с передачей «Черной книги» («Архипелаг ГУЛАГ») на Запад. Интрига заплетается вокруг буквы «ять», обнаруженной в документе, которому предстоит стать главной уликой. Злосчастную букву усмотрел Андропов и поразил своих сотоварищей по Политбюро сообщением о том, что она отсутствует в современном русском алфавите. Брежнев поздравляет Андропова с тем, что его зоркость затмевает проницательность Шерлока Холмса.

Солсбери не единственный писатель, попытавшийся вплести Солженицына в придуманное им остросюжетное повествование. «Врата ада» в лучшем случае могут претендовать на то, чтобы считаться произведением ловко сделанной популярной беллетристики. Герои и сюжет практически не выходят за рамки литературных клише. В то же время книга является честной адаптацией восприятия Солженицына как диссидента, приличного человека, скромного, но стойкого патриота, увлеченного социалистическими идеями и готового к героическому самопожертвованию. Таким образом, роман передает образ Солженицына, который существовал в 60-е годы и отчасти существует по сей день. Этот образ практически не имеет оттенков, так как представляется всего лишь силуэтом на грозовом фоне настоящих опасностей и необычных подвигов. Однако такой монолитный образ Солженицына не был единственным уже к 70-м годам.

2

Если Соколова можно назвать лицевой стороной мифотворческой медали, то была и обратная – с именем Игнат Ветров. С ним мы сейчас и познакомимся, но сначала взглянем на его «досье»:

«В центральную справочную службу через ЦРУ / Директора центральной разведки<…>

Личный номер: V-261 – Игнат Исаакович Ветров.

Дата рождения: 15 декабря 1918 г., Новочеркасск, Дон.

Семейное положение: Женат.

Род занятий: Студент-математик, армия (артиллерист), учитель, писатель (в данной последовательности).

Особенности: В партии не состоит. 1944-1953 политический заключенный. 1953-1956 ссылка в Казахстан.

1957 Реабилитирован (военным отделом Верховного суда СССР). С 1953 г. болен раком <…>

Профессиональная деятельность: Дебютировал повестью «Один день из лагерной жизни» в журнале «Новый мир» (1962, N 11). Рассказ принят хорошо, в т. ч. официальной прессой<…>».

Этот длинный «документ» занимает первые три страницы романа восточногерманского писателя Гарри Тюрка, опубликованного в 1978 году. Писатель практически не старается провести грань между Ветровым и Солженицыным. В отличие от Солсбери, Тюрк пишет шутливое вводное слово, в котором напрямую поощряет читателей искать прототипы в действительности: «Если читатель вдруг сочтет, что в данной книге присутствуют параллели с узнаваемыми действительно существующими лицами, то только он будет ответствен за такое сравнение. Однако поскольку автор одинаково высоко ценит непочтительность и интуицию, он желает уверить любого читателя, который вдруг обнаружит в себе эти качества, в своем расположении к нему».

Выбрав имя второго сына Солженицына и отчество, предполагающее наличие отца по имени Исаак, Тюрк направляет ход мысли читателя. Что же касается того, каким человеком будет этот Ветров/Солженицын, то название книги Тюрка – «Фигляр» дает больше, чем просто намек. Однако Тюрк не может ограничиться только намеками. Далее в «досье» читаем:

«Характер: интравертный, с выраженным желанием получить признание. Отчетливо честолюбивый, стремящийся к публичности. Недоверчив. Эгоистичен вплоть до беспринципности в достижении собственных целей, хотя может представляться вежливым. Испытывает трудности в адаптации на публике в силу отбытого наказания в трудовых лагерях. Интерес к общению отсутствует. Неоднократно и сильно выражал свою ненависть к Сталину, Советским органам юстиции и власти государства в целом. (Чрезмерно злопамятен.)»

Ветров, с которым мы сталкиваемся на следующих страницах, не обманет ожиданий. Несмотря на то, что близорукий Запад воспринял его как неустрашимого поборника нравственности, всегда окруженного врагами, Ветров на самом деле – хам и продажный эгоцентрик, который скандалит дома, бьет стаканы и кричит, что только он является единственным подлинно русским писателем, совестью нации и т. д. Его отец покончил жизнь самоубийством, мать всю жизнь была откровенной антисемиткой, и Ветров оказался ее достойным учеником. Жена его продажна и развратна, а сам он страдает серьезным психическим расстройством. Однако Тюрк не смог бы раздуть подобную карикатуру, чтобы заполнить 600 страниц романа «Фигляр». Как и Солсбери, он избрал сюжетной основой жанр политического детектива ¹³.

1. Nicholson М. Solzhenitsyn: Effigies and Oddities. Solzhenitsyn in Exile: Critical Essays and Documentary Materials/Ed. J. B. Dunlop et al. Stanford, Cal: Hoover Institution. 1985. P. 132.[↩]
2. Bieneck H. Solschenizvn und andere. Essays. Munchen: Carl Hanser Verlag, 1972. S. 9.[↩]
3. Ruiz E. A. Solzhenitsyn «Un Bravo». Madrid: Playor, 1975. P. 7.[↩]
4. Levy B.-H. La barbarie a visage humaine. Paris, 1977. Цит. поизданию: New York: Harper Colophon Books, 1980. С. 153.[↩]
5. К этому времени появилась отдельной книгой библиография произведений Солженицына и литературы о нем, содержащая более двух с половиной тысяч источников на сорока языках. Fiene D. M. Ed. Alexander Solzhenitsyn. An International Bibliography of Writings by and Him. Ann Arbor: Ardis, 1973.[↩]
6. См. отчет: Шиллера Н. Один день из их жизни // Русская мысль. 1974. 5 сентября. С. 9.[↩]
7. Swanwick К., Lee P. A Day in a Life: A Choral Work (Unison Voices and Piano, with Optional Instruments) for Stage or Concert Presentation. Oxford University Press, 1977. Четверть века спустя, в октябре 1999-го, в Лионе была поставлена опера по роману «В круге первом». См. интервьюсГилбертомЭйми: «Le Premier cercle»: un opera politique, pas historique // Le Figaro. 1999. 11 Octobre. P. 25, – и полное либретто, опубликованное в издании Opera National de Lyon в 1999 году.[↩]
8. James C. The Case of Torynitzkyn // The Observer. 1978. 6 May. P. 35. Этот пример взят из нескончаемой путаницы, звуковой игры и народной этимологии, поводом для вдохновения которой десятилетиями служила фамилия Солженицына.[↩]
9. Amerikaner bewundern Solschenizyn // Francfurter Allgemeine Zeitung. 1976. 4 May.[↩]
10. Renaissance Live at Carnegie Hall // Sire Records. Таместьитакаястрофа: «Mother’s son, freedom’s overdue. Lonely man, he thinks of you. He isn’t done, only lives for you. Mother Russia, can’t you hear him too?» («Сынсвоейматери, свободызаждались. Одинокий, он о тебе думает. Мать Россия, разве ты его не слышишь…»)[↩]
11. Bjorkegren H. Alexander Solsjenitsyn (Stockholm: Wahlstrom & Widstrand, 1971); Grazzini Giovanni. Solzenicyn (Milan: Longanesi, 1971); Burg David and Feifer George. Solzhenitsyn: A Biography (London: Hodder & Stoughton / New York: Stein & Day 1972).[↩]
12. Кремлевский самосуд; секретные документы Политбюро о писателе А. Солженицыне / Сост. А. Короткой и др. М., 1994.[↩]
13. Среди других романов Тюрка можно найти такие, как «Лагуна. Триллер из мира международных торговцев оружием», «Тайфун. Заметки сотрудника секретной службы», а также романы со столь вызывающими и слегка мрачными названиями, как «Мертвецы из Гонконга весьма мертвы», «Час мертвых глаз», «Лето умерших надежд» и «Смерть пришла из Шанхая».[↩]