«Снова август»

У меня есть одна любимая женщина… Она действительно очень любима мною. Я ходил на ее могилу… Я ставлю свечку каждый раз, когда я приезжаю в Ленинград, – там, у Николы Морского. По-моему, лучше в русской поэзии (хотя, вероятно, там были еще прекрасные поэтессы: Марина, и так далее)… Но лучше Анны Андревны – не было. Я очень смиренно посвятил ей песню одну… Мне очень стыдно было посвящать ей песню, очень трудно…
А. Галич. В Ленинграде

…Тем же, кто не знает некоторые «петербургские обстоятельства», поэма будет непонятна и неинтересна.
А. Ахматова. Из письма к NN

Эта песня Александра Галича имеет две редакции, изменения в ее текст автор вносил на протяжении четырех с лишним лет, и во многом эта работа зафиксирована на пленках. Песня посвящена памяти Анны Андреевны Ахматовой и входит в цикл «Литераторские мостки». Автор озаглавил его по названию аллеи Волкова кладбища в Ленинграде, где похоронены многие известные русские писатели.
В 1988 году Н. Крейтнер и В. Гинзбург впервые опубликовали текст песни с датой: «Апрель 1967 – август 1969, Малеевка» ¹.
Обозначенное здесь место окончания работы указывает на то, что текст этот восходит к авторской рукописи. Если это так, то, по-видимому, во время написания этого автографа ориентиром для определения нижней границы датировки Галичу служила годовщина смерти Анны Андреевны, и определена эта граница – апрель – была как минимум через два с половиной года (после августа 1969-го) по памяти: около 5 марта, плюс- минус месяц. Потому что первое из известных нам записанных исполнений этой песни датируется 28 января 1967 года.
Уже ранние магнитофонные записи песни содержали авторский комментарий, который варьировался, но был неотделим от песни и впоследствии с некоторыми разночтениями всегда печатался перед текстом стихов. Он касался центрального образа стихотворения. Вот один из вариантов этого комментария с пленки:
«Анна Андреевна очень не любила и боялась месяца августа. В августе был расстрелян Гумилев в двадцать первом году; в августе в тридцать восьмом году был осужден Лев Гумилев, ее сын; в августе было напечатано «ее» постановление о журналах «Звезда» и «Ленинград»…»²
Приведем самый ранний текст первой редакции:
1. Той черной порой ³, той неверной,
В тени разведенных мостов,
Моталась она по Шпалерной,
Ходила она у «Крестов».
2. Ей в тягость? Да нет, ей не в тягость —
Привычно, как росчерк пера,
Вот если бы только не август,
Не чертова эта пора!
3. Когда-то, когда-то, когда-то
Такой же был август когда
Над черной водою Кронштадта
Стрельнула, как птица, беда.
4. И разве не в августе снова,
В еще не отмеченный год,
Осудят мычанием слово
И совесть отправят в расход?!
5. Но это потом, а покуда
Которую ночь – над Невой,
Уже не надеясь на чудо,
А только бы знать, что живой!
6. И в сумерки вписана четко,
Такая, как после в гробу,
Седая девчоночья челка,
Прилипшая к мокрому лбу.
7. Ай сени, мои сени,
Кленовы ворота,
На кой тебе спасенье –
Ты та или не та?
8. Без счета и без края
Пойдут пылить года…
Такая, не такая,
Да прежняя беда!
9. Коротенькая челка
Колечками на лбу.
Ступай, гуляй, девчонка —
Пытай свою судьбу.
10. А ночь опять бессветна,
Разведены мосты.
Я знал, что ты бессмертна,
Что и другая – ты!
11. И все еще случится,
И снова, как теперь,
Невзгода постучится
В незапертую дверь.
12. И будет ночь, и челка,
И ветер, и мосты…
Ступай, гуляй, девчонка –
Ищи свои «Кресты»!
13. И не устав ни капельки как будто,
Задумчива, тиха и весела,
Она придет, озябшая, под утро
И никому ни слова – где была…
14. Но с мокрых пальцев облизнет чернила,
И скажет, притулившись в уголке:
«Прости, но мне бумаги не хватило,
Я на твоем пишу черновике…»
В рукописи первой редакции из архива Л. М. Турчинского, на которой мы основываемся в части пунктуации, в строфах 12-й и 14-й слова выделены автором. В 9-й строфе того же автографа такого выделения нет, но можно предполагать, что Галич просто забыл это сделать. Вся логика последующих выделений говорит об этом. На необходимость такой разрядки указывают также, во-первых, авторское исполнение, а во- вторых, рукопись второй редакции, о которой речь впереди.
Тогда песня имела название «Кресты». «Кресты» – это название тюрьмы в Ленинграде, или, как пояснял автор для москвичей, «ленинградская Бутырка».
С самого первого исполнения песня имела эпиграф из «Поэмы без героя» Ахматовой:
…А так как мне бумаги не хватило,
Я на твоем пишу черновике.
Галич мог знать текст «Поэмы» всего лишь по трем публикациям: в ленинградском «Дне поэзии-1962», в московском «Дне поэзии-1963» либо в последнем прижизненном сборнике Ахматовой «Бег времени» (1965). Необходимо заметить, что все они включали в себя только первую часть поэмы с различными цензурными изъятиями и авторскими изменениями. Причем только в столичном «Дне поэзии» сохранилось название и подзаголовок всего произведения – «Поэма без героя. Триптих», – хотя публикация содержала лишь три из четырех глав той же первой части. В двух других случаях текст первой части печатался под ее авторским названием «Девятьсот тринадцатый год». Но она публиковалась тоже с подзаголовком: «Петербургская повесть».
На многих фонограммах источником эпиграфа Галич называет не «Поэму без героя», а – «Петербургскую поэму». (Правильное название появилось на авторских пленках впервые только осенью 1968 года.)
Откуда у Галича возникло это название? То ли в его памяти «скрестился» подзаголовок с жанром произведения, то ли основой контаминации послужили заголовок и подзаголовок двух публикаций, по сути, одного и того же текста… Впрочем, это не так важно. Важней другое: мы можем предположить, что во время написания песни-посвящения Галичу скорее всего не были известны публикации полного текста поэмы в нью- йоркском альманахе «Воздушные пути» 1960 и 1961 годов, иначе, как нам кажется, такой путаницы с названиями не возникло бы.
И еще одно наблюдение, тоже касающееся эпиграфа. Дважды на пленке записано авторское замечание вскользь о том, что строки первого «Посвящения» к «Поэме», откуда взят эпиграф, обращены к О. Мандельштаму. Видимо, Галич был знаком с этой версией по книге Н. Я. Мандельштам (при исполнении другого произведения этого цикла – «Возвращение на Итаку» – Галич в предисловии, бывало, ссылался на ее воспоминания). В то же время этот текст во второй и третьей редакциях «Поэмы» содержит посвящение В. Г. Князеву. Комментаторы поэмы связывают его также с именами Н. С. Гумилева, М. А. Линдеберга и М. А. Кузмина.
Известно, что к выбору произведения, на которое опирался Галич, создавая свое посвящение, причастен и один биографический момент: поэт знал поэму задолго до публикаций ее фрагментов. В дневниках Л. К. Чуковской читаем: «1/IV 42 <…> У двери я услышала чтение стихов – мужской голос – и подождала немного. Оказалось, что читает Саша Гинзбург, актер, поэт и музыкант, друг Плучека и Штока. Стихи «способные». На грани между Уткинско-Луговской линией, Багрицким и какой-то собственной лирической волной. NN (Ахматова. – А. К.), как всегда, была чрезвычайно снисходительна… Послушав мальчика, она выгнала нас с Исидором Владимировичем и стала читать ему поэму»⁴.
Хотя Галич и имел феноменальную память, но название поэмы, которую читала ему Ахматова в 1942 году, не запомнил (а это и была «Поэма без героя»). Нетрудно себе представить, как чувствовал себя в тот момент двадцатичетырехлетний Саша. (Вспомним, как был ошеломлен подобной встречей с приехавшим в послевоенный Тбилиси Борисом Пастернаком юный Булат Окуджава, когда читал знаменитому поэту свои стихи.) Хотя, с другой стороны, Галич был из иной среды и знакомствами с известными всей стране людьми искусства его трудно было удивить. В своей автобиографической повести «Генеральная репетиция» он вспоминает о встречах с Э. Багрицким, И. Бабелем, об учебе у К. Станиславского, о неформальном общении с Л.

1. »Искусство кино», 1988, N 10, с. 97-98. [↩]
2. Здесь и далее цитируется по фонограммам из собрания автора статьи.[↩]
3. Здесь и далее в стихотворных цитатах, если это не указано особо, курсивом выделены элементы текста, не вошедшие в окончательный вариант [↩]
4. Л.К. Чуковская, Записки об Анне Ахматовой, в 3-х томах, т. 1, М., 1997, с. 422.[↩]