Смех – признак силы (Заметки о сатире)
- В КАКОМ ЖЕ РУСЛЕ?
Минуло десять лет с тех пор, как печать наша заговорила о том, что нужны современные Гоголи и Щедрины. Впервые эти слова прозвучали в марте 1952 года, когда отмечалось столетие со дня смерти Гоголя. Пагубное влияние «теории бесконфликтности» и необходимость вырваться из тесных границ установленных для искусства «прав» и «возможностей» ощущались тогда многими художниками. Но границы эти поддавались колебаниям с трудом. Аптекарская дозировка «положительного» и «отрицательного» с непременным условием, чтобы положительное стояло в центре произведения, а отрицательное касалось лишь самых второстепенных явлений действительности и занимало в произведении подчиненное место, сводила на нет призывы к гоголевским и щедринским традициям. Лозунг, продиктованный самой жизнью, не мог тогда осуществиться. В условиях культа личности не смогла подняться реалистическая сатира.
Теперь этот жанр литературы получил у нас долгожданный простор. Ежегодный выпуск одних только сатирических сборников насчитывает десятки названий. Сатирическая повесть, роман-фельетон, злободневная комедия, киноводевиль, сборник комических фильмов-рассказов, эстрадно-сатирическое обозрение стали уже довольно обычными явлениями. Гостеприимством пользуется теперь сатира в нашей ежедневной прессе, в литературно-художественных журналах.
Работа советских писателей, в том числе и сатириков, получила надежную опору в Программе Коммунистической партии, которая говорит: «Главная линия в развитии литературы и искусства – укрепление связи с жизнью народа, правдивое и высокохудожественное отображение богатства и многообразия социалистической действительности, вдохновенное и яркое воспроизведение нового, подлинно коммунистического, и обличение всего того, что противодействует движению общества вперед». Н. С. Хрущев в своих выступлениях (на III съезде писателей СССР, на собрании трудящихся в Целинограде) подчеркивал необходимость поощрять и развивать сатиру, как важное средство предупреждения болезней, изживания недочетов, решительной, борьбы с остатками буржуазных нравов и отношений.
К сожалению, творческий уровень очень многих произведений сатиры не соответствует тому большому вниманию, которое уделяется ей. Не соответствует он и чисто количественному росту сатиры. Объясняется это и робостью некоторых.писателей, и привычкой работать по-старому, и зачастую невысокими профессиональными требованиями к произведениям этого жанра.» Надо иметь в виду также слабую теоретическую разработку вопросов сатиры и не изжитые еще элементы путаницы в рассуждениях о путях развития сатирического искусства.
Некоторые товарищи, например, полагают, что работа советских сатириков исторически бесперспективна: ее ждет мелкотемье. Украинский писатель Микола Билкун заявил об этом в фельетоне «Двадцать лет спустя» («Огонек», 1961, N43). Так называемые «окурочные» фельетоны, где речь пойдет о малейших нарушениях гигиены и порядка (о бросании окурков и т. п.), будут, по его мнению, наиболее «грозными» явлениями сатиры, – более серьезные темы со временем якобы отпадут. То, что нынче бракуют редакторы за крохотность авторского кругозора, станет чуть не главным в сатире будущего. А потом и она окажется ненужной: «И тогда я пойду в музей восковых фигур экскурсоводом».
Выражено все это в форме шутки, но как ориентирует автор сатириков сегодня? Работают ли они на поприще мелком и обреченном или же перед ними – уходящая вдаль творческая дорога? Ведь с ликвидацией тягчайших пережитков прошлого задачи сатириков будут видоизменяться и усложняться, ибо общество поднимется на высшую ступень. Сатира окажется нужной не только потому, что общество будет неуклонно совершенствоваться и врачевать недуги, но и потому, что неизмеримо повысится эстетическая культура народа, и понимание искусства (в том числе и искусства смешного) поднимется – если говорить словами Маяковского – «выше довоенной нормы». С учетом этой перспективы и должны работать нынче сатирики, умножая свои силы, а не мельча и не разбрасывая их.
Крайне суживает значение сатиры и тот, кто считает, что истинным ее призванием является борьба не с преступниками – не с теми, кто нарушает закон, а главным образом с теми, кто игнорирует принципы общественной морали; «…подлинная сатира, – утверждает Л. Ершов (см. его статью в сборнике «Советская литература наших дней», М. 1961, стр. 301), – начинается там, где кончается юрисдикция». Если согласиться с этим тезисом, то из числа персонажей сатиры надо исключить (или, во всяком случае, отвести на задний план) хищников, тунеядцев, хулиганов, взяточников, очковтирателей, бюрократов, потому что всех их преследует государственный закон.
Но согласиться с этим невозможно, ибо сатира должна предупреждать то, с чем борется правосудие. Она призвана карать, но совсем иными средствами, чем карает закон. Она должна вскрывать и обезвреживать зло (в том числе и преступление), прибегая не к юридическим доказательствам (как это делает закон), а к силе клеймящего образа, к силе гневного слова. Она. углубляет действие закона, а не делит с ним «сферы влияния». Далеко ли пойдет наша сатира, оставляя себе для охоты только мелкую дичь?
Инерция старых представлений действует еще на сознание некоторых литераторов, опасающихся, как бы борьба с отрицательными явлениями в жизни, – то есть то, к чему призвана сатира, – не повредила утверждающему пафосу нашей литературы. В статье «Чистое золото правды» («Литературная газета», 21 декабря 1961 года) Ю. Барабаш заявил, что нельзя считать, будто задача нашей литературы – «показыватькак положительное, так и отрицательное, как утверждать новое, так и бороться с отживающим» (курсив автора статьи). Он разделил писателей на две категории: на хороших – тех, кто пишет о примерных людях, о героях, и на плохих – которые пишут о «накипи». «И тогда оказывается, – пишет критик, – что совсем не безразлично, кому писатель отдает свой талант – подлинным героям современности, воплощающим правду эпохи, или жизненной «накипи»… Что уже в самом выборе художником объекта изображения, героя, конфликтов как-то выявляется его представление о главном направлении в жизни и в литературе».
Оказывается, продолжим мы тезис Ю. Барабаша, что самый выбор материала для изображения, – если этот материал не положительный, а отрицательный, – бросает на художника тень; что такой писатель плохо разбирается не только в литературе, но и в самой нашей действительности, не видя ее «главного направления»…
Как же, спросим мы, работать сатирикам? Как им выполнять в искусстве свою «очистительную» роль? Ведь «совсем не безразлично, кому писатель отдает свой талант»?!
Думается, нам сие не безразлично лишь в том смысле, что если «накипь» останется без присмотра, если под придирчивым оком критика-пуриста никто не решится «отдать» ей свой талант, то литература наша не выполнит задач, изложенных в Программе Коммунистической партии.
Творение художника приобретает утверждающую силу благодаря целостному и глубокому, а не одностороннему и поверхностному восприятию жизни. Для понимания этой истины, – к сожалению, усвоенной не всеми литераторами, – многое дают слова Н. С. Хрущева, сказанные на XIV съезде комсомола: «Следует видеть не только главную часть жизни – светлую, но всю жизнь целиком. Выражаясь языком военных, надо приводить в порядок и тылы, чтобы они не были отягощающим грузом и не задерживали наше движение вперед». 1 Воспитывая читателя на положительных примерах, нельзя скрывать от него теневые стороны жизни, – надо видеть «всю жизнь целиком». И не следует принижать работу тех писателей, которые обладают умением остро схватывать дурные явления, предавая их суду всего общества, уничтожая их насмешкой.
Растить и пестовать гражданина будущего – значит предъявлять полную меру требований к человеку сегодняшнего дня. А мера эта в ряде случаев далека от реального содержания конкретной личности, от ее духовных основ и нравственных побуждений. Ибо то, что противно нашим идеалам, обладает известной жизнестойкостью и «воюет против нас». Об этом говорил Л, Ф. Ильичев на совещании по идеологическим вопросам в Кремле.
«Сила буржуазной идеологии – в ее традициях, органической связи с многовековыми привычками и представлениями: частнособственнической психологией, религиозностью, национальной нетерпимостью и другими, которые в качестве пережитков прошлого еще цепко держатся и в сознании известной части советских людей. В обстановке борьбы двух идеологий пережитки капитализма в сознании людей объективно находятся в стане наших противников, воюют против нас» 2.
То, что поверхностному взгляду представляется лишь пеной, случайным наростом, легко сдуваемой с гладкой поверхности пылью, на самом деле оказывается явлением серьезным, требующим к себе большого внимания.
У нас плохо разработана теория сатирического жанра в искусстве, но с каждым годом неуклонно множится практика. А произведение литературы – это всегда конкретное художественное решение, в котором заключено авторское понимание предмета искусства и способов его изображения. Писатель, закончивший сатирический роман, написавший фельетон или комедию, дал свое толкование жизненным фактам, сделав их материалом сатиры; он пересоздал их заново в своем воображении, ввел их в сюжет, сотворил из них кусок жизни – такой, в котором, казалось бы, мало общего с тем, что он видел, наблюдал, изучал…
При этом он сразу ответил на множество вопросов, с которыми до сих пор не разобрались теоретики: о соотношении реального и воображаемого в сатирическом образе, о мере «обнажения» в характере его отрицательных черт, о новизне увиденного и остроте изображенного, о силе гиперболы и свойствах гротеска, о взаимодействии положительного с отрицательным, о роли юмора и пределах сарказма, о многом, многом другом.
Решения эти бывают убедительные и оригинальные – мы радуемся тому произведению сатиры, в котором чувствуется острота писательского глаза и настоящий творческий поиск; мы ощущаем свежесть его красок и силу его воздействия на ум и чувство читателя. Бывают решения дискуссионные – они доставляют меньше радости, но не вызывают досады: здесь есть над чем поразмыслить, о чем поспорить. Но бывают и неверные ходы, и малодейственные приемы, и, что еще хуже, не решения вовсе, а штампы – в сатире их неизмеримо больше, чем в произведениях любого жанра.
- О ВЫМЫСЛЕ В САТИРЕ
Прежде всего хотелось бы обратить внимание читателей на произведение, в котором многое кажется условным и неправдоподобным. В то же время это произведение остросовременное, ставящее наболевшие вопросы общественной жизни. И едва ли кто-нибудь решит, что изображенные в нем нелепости – продукт чистого вымысла. По-видимому, сам по себе этот вымысел является формой художественного обобщения, способом творческой реализации авторских наблюдений над фактами действительной жизни-.
Мы говорим о пьесе Д. Аля и Л. Ракова «…Опаснее врага». Герои ее – сотрудники одного научно-исследовательского института. Институт сей занимается проблемами… кефира.
Если бессмысленно само это учреждение, то еще нелепее составляющие его единицы (например, «отдел проектирования и этикетирования кефиротары») и возглавляющие его руководители. Директор Допетровский принимает на веру пущенный известным сплетником Шпинатовым слух о том, что «сверху» начинается новая кампания – борьба с дураками. Догадку эту подкрепляет услышанная в тот же день радиопередача – вслед за балалаечным наигрышем раздались слова: «И ногами дурака ну толкать во все бока»… Слова эти – из ершовского «Конька Горбунка» – прозвучали для директора по-особенному. Привыкший не мыслить, а лишь выполнять «указания», Допетровский принимает радиопередачу за сигнал к действиям. Окружив себя подхалимами, карьеристами и ханжами, он вкупе с ними (и под их прямую подсказку) стремится объявить дураками наиболее ценных работников института, чтобы таким способом избавиться от них.
Но одна нелепость влечет за собой другую. Человек «не очень умственно-интеллектуальный» – как сказано о Допетровском в пьесе – становится поборником ума и прогресса. Заведующий отделом кадров Мальков, в котором без труда угадывается службист известного времени, подозревавший в каждом человеке «врага народа», получает роль первого советчика при директоре. Бездарные приспособленцы, прикрывшие кандидатскими дипломами занятия по «этикетированию кефиротары», определяют научную квалификацию людей…
События, происходящие в институте после злосчастной радиопередачи, представляют собой вереницу действий удивительных и неправдоподобных, но кто скажет, что в них не схвачены черты реальных жизненных явлений? Что Допетровский, Плевицкий, «Шпинатов, Мальков – одна лишь злая выдумка драматургов? Что таких «институтов» нет и таких «кампаний» не бывает?
Острота и сила пьесы в том и состоит, что она показывает вероятные действия в невероятных обстоятельствах, что типичное мы угадываем в явно придуманном и совершенно условном. Таковы уж выразительные свойства гротеска, а именно на гротеске строили свою пьесу драматурги (и свой спектакль – Ленинградский театр комедии). Благодаря ему парадоксальные ситуации рождают и парадоксальные выводы. Мы, конечно, понимаем, что «опаснее врага» улужливые дураки из клики Допетровского во главе с ним самим. Но сие не простые, а, если можно так выразиться, умные дураки: коварные, осмотрительные, ловкие, способные на – вероломство, на крутую перемену курса в своих интересах (вспомним, что и разоблаченный директор не сдает позиций; он решает – извлечь выгоду из своего поражения, стать «передовиком» в деле признания собственных ошибок). И оказывается, что если «борьба с дураками», объявленная Шпинатовым и возглавленная Допетровским, – чистейшая фантазия, то борьба с самими шпинатовыми и допетровскими – большая общественная задача!
Конечно, сатира прозвучала бы сильнее, если бы в пьесе были лучше разработаны характеры и если бы, вопреки гротесковому стилю всего произведения, в нем не были расставлены «защитные» вехи, предупреждающие о том, что порок будет наказан, «институт» расформирован, а Допетровский низложен, – все это до такой степени очевидно, что не нуждается в аншлагах. Поэтому монолог Допетровского, звучащий как самообличение мерзавца, должен был завершать собою комедию.
Может быть, «опасно» оставлять последнее слово за Отрицательным персонажем? Но разве не ясно, что последнее слово скажет сам зритель? Мы ведь исходим из того, что зритель дальновиднее и умнее обличаемых в пьесе людей. Смех зрителя – свидетельство превосходства его. И лучшее доказательство силы, которою обладает наше общество в борьбе с носителями зла. Поэтому хорошей пьесе не нужны ни специальные прописи, ни «защитные» фразы в конце. Может быть, фразы эти должны «защищать» от перестраховщиков, догматиков и недоумков? Но им-то место – не в публике, а прямо на сцене (вспомним, как в «Клопе» Присыпкин умолял зрителей, ему подобных, сесть с ним рядом в клетку!). То же самое надо сказать о людях, лишенных чувства юмора и норовящих то и дело вычитать из шутки ее буквальный (а не переносный, обобщающий) смысл.
Неверие в читателя (зрителя), боязнь поколебать его духовные устои изображением отрицательных сторон жизни была одним из самых вредных порождений культа личности в сфере искусства. Читателю отказывали в способности понимать язык искусства, отделять реальное от условного. Считалось, что изображенный художником отрицательный персонаж будет воспринят читателем как господствующий в нашей жизни тип. Тут сказались и схоластические рассуждения о природе типического (которое было объявлено выражением «социальной сущности»), и боязнь того, что-подлинно типические образы и характеры (скажем, образ вельможи, самодура, аллилуйщика, фразера) приоткроют завесу над пагубными явлениями, порожденными культом личности Сталина.
В этой обстановке крайне трудно было художнику, рисующему отрицательные стороны жизни, прибегать к глубоким обобщениям, а тем более к условным сатирическим приемам, всегда создающим известное несоответствие между образом и Натурой. Весьма легко было навлечь на себя упрек в «искажении» действительности. Возможности писательского воображения были для сатирика резко ограничены. Поощрялись самые непритязательные-бытовые картинки, украшенные нравоучительными сентенциями.
То, что у нас появляются теперь произведения сатиры, в которых дан размах авторской фантазии, и то, что вымысел художника поставлен на службу реалистическому творчеству, помогает нам бороться с общественным злом и утверждать моральные принципы! коммунизма, – новое и весьма отрадное явление в литературе.
Хотите продолжить чтение? Подпишитесь на полный доступ к архиву.