Конкретный анализ и обобщение
И. Д. Шкунаева, Современная французская литература, Изд. ИМО, М. 961, 334 стр.
Работа И. Шкунаевой «Современная французская литература» вводит в обиход советского читателя много новых имен и новых книг. Автор полемизирует с оценкой отдельных писателей французской и советской критикой. И. Шкунаева, наконец, стремится – и это удается ей в лучших статьях – не ограничиваться рассуждениями о писателе, но дать своему читателю возможность ощутить особый аромат каждого художника и мыслителя. Все это заставляет нас с особенно пристальным вниманием отнестись к книге, к ее достоинствам и отдельным несовершенствам, в надежде, что последние могут быть устранены автором при переиздании книги, которая сейчас вышла ничтожно малым тиражом. А сборник в настоящем виде неровен.
Статья «Маленький человек» в реакционной литературе» показывает, что И. Шкунаева умеет быть, саркастичной и язвительной. В этом памфлете, посвященном творчеству Луи-Фердинанда Селина и Жюля Ромена, автор полемизирует с критикой 30-х годов, находившей в первых романах Селина гуманизм и сочувствие простому человеку. Умелый эстетический анализ И. Шкунаевой вскрывает уже в «Путешествии на край ночи» те элементы презрения к человеку, которые делают закономерным приход Селина к коллаборационизму и откровенному фашизму. «Одного лишь селиновского вглядывания в унизительные подробности жизни будто бы единственно близких ему «маленьких людей», – пишет И. Шкунаева, – преувеличения и обнажения всего отвратительного, что есть в этой жизни, достаточно, чтобы отбросить всякую мысль о его подлинном уважении и сочувствии к угнетенному человеку. Однако этой стороне дела не придавали должного значения даже недружественные Селину критики». В этой статье, где автор стремится отстоять и доказать свою точку зрения, особенно ярко проявилась важная для критика способность самим изложением анализируемых произведений донести свое неприятие, свое от них отталкивание.
В равной мере это качество присуще и статье о католическом реакционном писателе Жорже Бернаносе с его мистикой, ненавистью к разуму, проповедью мученичества.
Статья «Франсуаза Саган и ее герои» написана в совсем ином ключе. Автор прослеживает путь Саган – писательницы еще молодой, чье вступление в литературу было отмечено скандальным успехом. Отказываясь заниматься этой стороной дела и идти на поводу у буржуазной издательской рекламы (тут что вторить, что спорить, все одно, – И. Шкунаева права, не в этом дело критика), она стремится объективно, серьезно проанализировать, в чем причины успеха романов Саган. И в этом плане ее статья перекликается с отношением к Саган французской прогрессивной прессы, и в частности таких критиков, как А. Стиль, Вюрмсер, Эльза Трноле. И. Шкунаева очень точно говорит о простоте, прозрачности слога Саган. О подкупающей безыскусственности интонации ее повествования. О том, в какой мере можно считать Саган писателем-реалистом, в чьем творчестве продолжается и своеобразно преломляется мопассановская тема омертвения чувств в буржуазном обществе. О человеческом типе, интересующем писательницу и эволюционирующем от романа к роману. Об ограниченности героинь Саган и об ограниченности кругозора самой писательницы.
Советский читатель, незнакомый с произведениями автора, прочтя статью И. Шкунаевой, будет знать не только содержание и идейную сущность романов Франсуазы Саган, но ему будет дано почувствовать их настроение, тональность, стилистику. Он сможет представить себе, какое место занимает творчество Саган не в издательских расчетах на барыши, а в действительном литературном процессе сегодняшней Франции.
Среди удачных статей сборника можно также упомянуть работы «Несколько книг о войне», «Эволюция Франсуа Мориака».
И рядом с этими точными» самостоятельными, умными статьями, где в каждой фразе ощущаешь и индивидуальность критика, и индивидуальность анализируемого этим критиком писателя, – статья «Передовой отряд французской литературы», где что ни абзац, то прописная истина, цитата. Статья написана в том перечислительно-дифирамбическом стиле, от которого все больше, к счастью, отходит наша критика. Уверена, что И. Шкунаевой было скучно писать эту статью в той же мере, в какой ее скучно читать. Одна за другой следуют стертые, безличные формулировки: «…Образ коммуниста разработан в романе с большой психологической точностью. Арагон не стремится наделить всех своих героев одними и теми же чертами» (а есть ли хоть один писатель, который к этому стремится? – Л. З.).«В противоположность большинству современных буржуазных писателей Франции (особенно экзистенциалистам), Пьер Куртад в оценке поведения, действий человека исходит прежде всего из объективного значения его поступков, субъективные же побуждения рассматривает в свете их истинного общественного смысла…» Кстати, изложение рассказа Куртада, послужившее базой для приведенного умозаключения (его рассказ о человеке, который навсегда расстался с женщиной, поняв, что ее отношение к нему диктуется не любовью, а корыстью), заставляет усомниться: а что, собственно, нового в такой постановке этого далеко не нового вопроса? При чем тут экзистенциализм? Зачем тут рассуждать о субъективном и объективном? «Произведения Эльзы Триоле, – пишет французский критик Жан Марсенак, – тесно связаны с тем, чем мы являемся и чем мы можем стать». Особенность стиля писательницы состоит в том, что она не ограничивается констатацией существующего положения, изображением застывшей действительности, очерченной рамками определенных событий». Но разве это особенности стиля? И каковы те особенности стиля Эльзы Триоле, которые делают ее романы не только «констатацией» существующего положения, но даже и не изображением «действительности, очерченной рамками определенных событий»? Но ни слова больше о стиле этой писательницы в статье нет, зато есть множество авторитетных цитат и высказываний вроде следующего: «Именно поэтому прогрессивные французские литераторы расценивают творчество этой писательницы как одно из наиболее ярких проявлений тенденций социалистического реализма в его «французской форме». Возникает множество вопросов, отчасти вызываемых небрежными формулировками критика, отчасти серьезных, в самом деле требующих исследований и раздумий. Ответа на них статья И. Шкунаевой не дает.
Печальный парадокс: критик ставит перед собой задачу пропаганды прогрессивной зарубежной литературы и своим анализом этой литературы убивает к ней интерес. Вот они, взятые скопом, хорошие, правильные, передовые, отражающие действительность в ее развитии, – одинаковым языком, под один трафарет обработанные критиком писатели.
Не правильнее ли было бы, если бы И. Шкунаева, не стремясь перечислить всех прогрессивных писателей от Арагона до Лаффита на сорока страничках среднего формата, занялась бы тем из них, кто ее в самом деле интересует? Хотя бы той же Эльзой Триоле, если ее творчество – «одно из наиболее ярких проявлений тенденций социалистического реализма в его «французской форме». Очевидно, здесь бы пришлось поговорить всерьез о понятии, сейчас взятом в кавычки. Существует ли «французская форма» социалистического реализма и в чем ее особенность? Может быть, пришлось бы поспорить с некоторыми из «прогрессивных французских литераторов», может быть, пришлось бы рассказать детальнее, чем это сделано сейчас, о теоретических работах французских писателей, размышляющих о методе социалистического реализма. Короче говоря, писателями надо заниматься индивидуально, если они представляют из себя художественные индивидуальности.
И кстати, книга И. Шкунаевой показывает, что ей куда лучше удаются литературные портреты – Франсуаза Саган, Луи Селин, Жорж Бернанос, – чем статьи-обобщения( посвященные определенным направлениям в современной французской литературе.
Анализируя творчество отдельного писателя, И. Шкунаева куда более точна и проницательна. Она идет от эстетики, от художественной структуры, от стиля и уже самим изложением умеет (а это важное и редкое умение} подвести нас к выводам, к которым пришла сама, об идейной сущности, мировоззрении, историческом месте данного писателя. В общих же статьях, к сожалению, появляется приблизительность – она и в неточности формулировок, и в потере исторических вех, и в умолчаниях, и даже в утрате яркости и индивидуальности языка, которыми отмечены лучшие работы книги.
В статье «Экзистенциалистское направление в философии и художественной литературе» И. Шкунаева разбирает творчество Андре Мальро, Жан-Поля Сартра, Альбера Камю и Симоны де Бовуар. Но по-настоящему автора интересуют здесь лишь два писателя – Сартр и Камю, да и то не все их творчество, а лишь прозаические произведения. Разбор «Тошноты» и «Дорог свободы» Сартра, романов и рассказов Альбера Камю сделан с присущим И. Шкунаевой уменьем и тонкостью. Тем не менее, не удовлетворяясь показом особенностей экзистенциалистского романа, с характерной для него иллюстративностью и откровенностью конструкции, не ограничиваясь раскрытием через эти особенности мировоззрения разбираемых писателей, И. Шкунаева хочет систематизировать, дать представление о «школе», «направлении», «тенденции» в ее становлении, внутренних противоречиях, назревании кризиса, отношении к марксизму и т. д. Вели бы эта задача была осуществлена с достаточной глубиной и точностью, можно было бы только приветствовать появление подобной работы. Но исследование И. Шкунаевой, к сожалению, весьма приблизительно.
Анализу конкретных писателей она предпосылает введение, которое должно было, видимо, служить общим очерком экзистенциализма на французской почве», но которое на деле выливается в весьма схематичное изложение некоторых философских принципов, разработанных Сартром. И. Шкунаева говорит о немецких корнях французского экзистенциализма и отмечает, что «французские философы этого направления острее, чем их немецкие учители, ставят вопросы личной и социальной этики, конкретнее связывают выдвигаемые проблемы с современной политической жизнью». Это правильно. Но почему это происходит? Каковы исторические и политические корни французского экзистенциализма? Ответа на этот вопрос в статье И. Шкунаевой нет. А нет его потому, что автор статьи устраняет в данном случае историю из своего исследования, а устраняя историю, неотвратимо устраняет и представление о том, что анализируемые ею философы и беллетристы были участниками исторического процесса и далеко не статистами. И в ходе исторического процесса эти люди, его свидетели и участники, претерпевали изменения, – они правильно или неправильно реагировали на события, они их понимали или в ужасе отворачивались от них. И. Шкунаева здесь отчасти осталась в плену порочной традиции: оценивать писателя лишь в зависимости от его последнего и порой случайного высказывания. А ведь в большинстве случаев все обстоит куда сложнее, и общий замысел книги И. Шкунаевой как раз, как мне кажется, и состоит в том, чтобы показать эту сложность.
Взять, к примеру, Андре Мальро Конечно, деятельность господина Мальро – министра в правительстве, которое вело кровавую колониальную войну в Алжире, – не может вызывать ничего, кроме гнева и возмущения. Но дает ли это право исследователю его творчества – его романов, написанных тридцать или двадцать пять лет назад, – говорить, что «героям Мальро все равно, на чьей стороне бороться», что Мальро – не сейчас; а тогда, когда он мужественно сражался в Испании против фашизма или добивался освобождения Димитрова, обвиненного гитлеровцами в поджоге рейхстага, – «становился в позу друга антифашистов»? И если сегодня Андре Мальро притягивает личность английского шпиона-авантюриста полковника Лоуренса, если сегодня он преклоняется перед генералом де Голлем, – следует да исследователю творчества Мальро утверждать, что, «возвеличивая их, Мальро не опровергает себя, потому что подлинным и искренним защитником освободительного движения он никогда и не был, но он зато основательно разоблачил себя». Пусть И. Шкунаева подумает о молодом читателе, который сегодня впервые откроет для себя Мальро, прочтя «Надежду». Объяснит ли ему что-нибудь ее статья? А между тем объективный и тонкий анализ произведений этого писателя, их разбор в связи с историческими событиями, активным участником которых был Андре Мальро, кривая его развития с ее взлетом и крутым падением многое могли бы объяснить. Не случайно в последнем романе Пьера Куртада «Красная площадь» герой – молодой интеллигент начала 30-х годов – воспринимает революцию в ее романтическом аспекте не только через эйзенштейновский фильм «Броненосец «Потемкин», но и через романы Андре Мальро. И только потом, пройдя свои годы учения, годы странствий, отказывается от этой экзотической схемы, чтобы обрести зрелое, полное понимание социалистической действительности, обрести мировоззрение настоящего коммуниста.
В какой-то мере уклонение от анализа сложности мировоззрения есть и в главке, посвященной Альберу Камю.
И. Шкунаева говорит, что, «француз по происхождению, Камю был безусловным сторонником независимости Алжира», что «по своему общественному темпераменту, проявившемуся в твердой борьбе за освобождение Алжира от колониальной зависимости… он был как будто предназначен к тому, чтобы встать в ряды передовых людей своего народа». Как примирить это утверждение с мнением Камю, что алжирской нации не существует, высказанным им совершенно недвусмысленно в программных статьях третьего тома «Злободневных заметок», который вышел в свет за несколько дней до путча 13 мая 1958 года? Как согласовать это с формулировкой Альбера Камю: «Требование предоставить национальную независимость Алжиру следует рассматривать отчасти как одно из проявлений нового арабского империализма, возглавить который пытается, преувеличивая свои возможности, Египет и который использует сейчас в своих стратегических антизападных целях Россия».
Совершенно ясно, что в своем стремлении подчеркнуть субъективное благородство А. Камю – а оно в нем было – И. Шкунаева ушла от запутанности идеологической позиции этого писателя. А между тем, если бы автор исследования разобрался и помог разобраться читателю в позиции Камю по алжирскому вопросу, позиции противника колониализма, который добивался совершенно неосуществимой гармонии между колонизаторами и угнетенным народом – и волки сыты и овны целы, – это помогло бы (я позволю себе обратить против И. Шкунаевой упрек, который она, вполне заслуженно, впрочем, делает Симоне де Бовуар), сохраняя «ясную и подвижную манеру письма, не отяжеленную философскими рассуждениями на гуссерлиански-экзистенциалистском наречии», показать, как не сводит концы с концами Камю-мыслитель, Камю-политик. Я, так же как, очевидно, И. Шкунаева, считаю «Чуму» одним из самых значительных романов, созданных во Франции в послевоенные годы, хотя не согласна, что в этом произведении художник-реалист торжествует над философом-экзистенциалистом. «Чума» – книга, где нашли наиболее полное, наиболее законченное воплощение идеи Камю и та атмосфера абсурда, в которой, по его мнению, вечно живет человечество. Но в этом романе выражена с большой силой также идея мужественного стоицизма, благородная идея ответственности человека, не имеющего, если он хочет остаться человеком, права отступить перед злом, даже если зло сильнее его. И эта книга интересна именно своими противоречиями, которые благодаря совершенной, прозрачно ясной форме раскрываются нам, помогая понять мироощущение определенных и значительных кругов западной интеллигенции, могущей стать нашим союзником в борьбе против фашизма. Эта тема ответственности человека – каждого человека – за все, что в мире совершается, вообще занимает гораздо более серьезное место в этике Камю, Сартра и Симоны де Бовуар, чем то следует из анализа И. Шкунаевой.
И. Шкунаева пишет, что, по мнению экзистенциалистов, «в мире, где утрачена не только вера в бога, но всякая вера вообще, каждый человек в равной мере ответствен – «смягчающих обстоятельств» нет, как нет и степеней виновности». Это верно. Но она продолжает: это положение «ведет в социальном плане к противоположному следствию. В конкретной ситуации второй мировой войны оно означало, например, признание одинаково виновными Гитлера и любого немецкого солдата, сражавшегося в фашистской армии; а в мире, где все в одинаковой степени виноваты, – все одинаково правы и виновных нет. Так моральный максимализм в личной этике повлек за собой оправдание любых поступков, аморальных в социальном плане». Этот вывод на совести И. Шкунаевой. Что касается Сартра, то если бы И. Шкунаева по совершенно необъяснимым причинам не отказалась от анализа драматургии Сартра, в которой его идеи выражены с наибольшей полнотой и наглядностью, то она должна была бы сказать, что. в 1942 году в оккупированном Париже была поставлена пьеса Сартра «Мухи», совершенно недвусмысленно утверждавшая, что каждый, кто не борется с фашизмом, несет ответственность за унижение и страдание своей родины и виноват в ее унижении. Этот моральный максимализм и возвеличивание Ореста, героически берущего на себя ответственность, вступающего в борьбу с культом смерти, чтобы вернуть человеческое достоинство соотечественникам, отнюдь не означал оправдания убийц Агамемнона или, если говорить о тех, кто сидел в зале, – фашистов и коллаборационистов. И дело в том, что престиж экзистенциализма в среде левой буржуазной молодежи, его первые победы были связаны не только и не столько с мрачным видением мира как абсурда, но и с антифашистской позицией, которую заняли в годы оккупации наиболее крупные теоретики экзистенциализма.
Неточно также, что использование Сартром феноменологии Гуссерля вызвано стремлением «уклониться от определенной позиции по отношению к диалектическому материализму и построенному на нем пониманию общества и человека». Сартр неоднократно высказывался – в разные периоды, правда, по-разному – по поводу диалектического материализма, марксистского понимания процесса общественного развития, этики и др. Он не переставал определять свое место по отношению к марксизму. И не случайно именно он принял участие в декабре 1961 года в «Неделе марксистской мысли» – дискуссии, устроенной в Париже Центром марксистских исследований. Только вопрос об отношении Сартра к марксизму – очень сложный, требующий серьезного исследования, а не брошенной мимоходом фразы, и, может быть, И. Шкунаевой – не философу, а литературному Критику – следовало выяснить его, исходя не из «тяжеловесных гуссерлианских построений» Сартра, а путем анализа художественных произведений этого писателя. Что она отчасти и делает, говоря о «Дорогах свободы».
Мне думается также, что совершенно недопустимо в статье об экзистенциалистском направлении во французской литературе вовсе не говорить о драматургии Сартра, заканчивая литературный портрет этого писателя анализом «Смерти в душе», написанной в 1949 году, и совершенно непонятной фразой: «Последнее десятилетие, вероятно, не прошло для Сартра бесплодно – об этом можно догадываться по его новой политической активности в защиту демократии, против империалистического порабощения». То есть как «вероятно»? Почему «догадываться»? Ведь он же писал – Сартр довольно плодовитый писатель, – а И. Шкунаева читала его произведения. При чем тут догадки? Тут необходимо анализировать конкретные произведения или не нужно называть статью «Экзистенциалистское направление в философии и художественной литературе». Лучше назвать скромнее: «Трилогия Сартра «Дороги свободы» (а анализ трилогии, действительно, хорош), лучше издать сборник удавшихся статей, не претендуя на всеобъемлющие обобщения. Лучше быть точным в малом, чем приблизительным в широком объеме.
А весомость книги от этого ничуть не уменьшилась бы: ведь о чем бы ни писал критик, – если только он держит в уме всю историю последних десятилетий во всей сложности ее идеологических конфликтов, – каждый положенный им камень, – воспользуемся здесь образом, который так любил Антуан де Сент-Экзюпери, – каждый камень будет восприниматься как часть собора и будет рассказывать о соборе в целом.