№12, 1985/Обзоры и рецензии

Сложность исторической картины

La guerre et la paix dans les lettres francaises de la guerre du Rif a la guerre d’Espagne (1925 – 1939)», Presses universitaires de Reims, 1983, 287 p.

Двадцатилетие 1919 – 1939 годов во Франции называют временем «между двумя войнами», и это название имеет смысл не только с точки зрения хронологических ориентиров. Сознание французского общества в те годы постоянно тревожила мысль о войне – о войне минувшей и о надвигающейся новой. Воспоминания о мировой катастрофе 1914 – 1918 годов вместе с сознанием неустраненности ее социальных причин, постоянная угроза агрессии империалистических держав против Советской России, наконец, новая опасность делу мира – фашизм, утвердившийся в Италии и Германии, – все это делало вопрос о мире и войне одним из самых актуальных и больных. Мимо него не могла пройти и французская литература, сохранявшая в то время центральную роль в культурной жизни страны (ныне ее влияние сократилось под натиском аудиовизуальных средств) и как раз в то время начавшая вырабатывать позднее сформулированное понятие «ангажированности», политической активности писателя.

Вот почему тема научного коллоквиума, состоявшегося во Франции 17 – 19 марта 1983 года: «Война и мир во французской литературе 1925 – 1939 годов», – тема вполне оправданная; она дала исследователям широкий срез идейно-художественной жизни страны «межвоенного» периода, позволяющий многое прояснить в ее пестрой картине.

В коллоквиуме, материалы которого были в том же году изданы отдельной книгой, приняли участие несколько десятков французских историков, литературоведов и критиков, объединенных антивоенными и антифашистскими политическими взглядами, а также ряд ученых из других стран (в том числе из социалистических – Советского Союза и ГДР). Как видно из названия встречи, хронологические рамки рассмотренного в ее ходе материала были сужены: они охватывают не все двадцатилетие от конца первой до начала второй мировой войны, а лишь годы между колониальной войной против Рифской республики в Марокко и гражданской войной в Испании. То было время, когда война не вторгалась в «домашнюю» жизнь французов и для большинства писателей являлась не прямым фактом биографии, а внешним объектом идеологической оценки и художественного изображения. Именно эти две проблемы: какую идейную позицию занимать по отношению к войне и как о войне писать – и составили два главных момента, освещенных докладчиками.

Нараставшая военная опасность ставила перед французскими интеллигентами 20 – 30-х годов трудную задачу политического самоопределения; о трудности ее можно судить хотя бы по их левому крылу, группировавшемуся вокруг таких печатных органов, как возглавлявшийся Анри Барбюсом еженедельник «Монд» или журнал «Эроп», в котором тон задавали Жан-Ришар Блок и Ромен Роллан. Швейцарский литературовед Жанин Бюанзо показала в своем: докладе, как нелегко было этим искренним и убежденным противникам войны и сторонникам социалистической революции найти верную идейную линию в эпоху наступления фашизма. Признать, что главная и ближайшая военная угроза исходит от нацистской Германии, значило тогда для них отказаться от надежд на скорую пролетарскую революцию во всей Европе и занять едва ли не «оборонческие» позиции, столь скомпрометировавшие себя в войну 1914 года. «…»Уроки истории» коварны, – заключает Ж. Бюанзо, – именно потому, что у пацифистов 30-х годов стояли перед глазами воспоминания о первой мировой войне, они неверно оценивали смысл нового конфликта» (стр. 96). На преодоление этой идейной инерции были направлены, утверждает другой участник коллоквиума – Андре Пиччола, в конце 20-х годов усилия Анри Барбюса. Барбюс рано уяснил Себе, что фашизм не просто реакционный террористический режим, но особо агрессивная и опасная форма политической реакции, для борьбы с которой необходимо широкое объединение разных общественных сил. Как известно, в 30-е годы та же идея воплотилась в лозунге Народного фронта, принятом Коминтерном, а в 1932 – 1933 годах легла в основу созданного при активном участии Барбюса антифашистского движения «Амстердам-Плейель».

Сюзанна Рави-Франсон в своем докладе проследила сходную проблематику в трех романах Арагона 30-х годов: «Базельские колокола», «Богатые кварталы» и «Пассажиры империала». Действие всех трех книг относится к одному периоду – кануну первой мировой войны, но меняющаяся обстановка 30-х годов, требовавшая от коммунистов уточнять свою политическую линию, заставляла и писателя от романа к роману последовательно менять идейные акценты: осуждение империалистической войны вообще постепенно уступает место размышлениям о возможности подлинно патриотической войны против сил международной реакции, войны, которую будет вести «армия народа», – проблема крайне злободневная в годы, предшествовавшие гитлеровскому вторжению во Францию.

Так обстояло дело в кругу писателей, открыто связавших свою судьбу с классовой борьбой пролетариата, с политикой коммунистической партии. Еще сложнее вопрос стоял для такого выдающегося сторонника мира, как Ромен Роллан. В докладе, с которым выступил на коллоквиуме Бернар Дюшатле, продемонстрировано, с использованием неопубликованных документов из архива писателя, каким неуверенным и неустойчивым было его «политическое самочувствие» в пору подготовки антифашистского Амстердамского конгресса 1932 года, как драматично – на грани разрыва – складывались его Отношения с одним из главных организаторов конгресса Анри Барбюсом. За обидами и недоразумениями личного порядка стояло и опасение Роллана, что конгресс, который мыслился им как надпартийная акция, будет «узурпирован» коммунистической партией, что борьба за мир и против фашизма окажется слишком тесно привязана к определенной партийной программе. Тем не менее Роллан и в этом, и в других случаях преодолевал свои сомнения, верный принципу «не оставаться в стороне от схватки». Как показала в своем выступлении советская участница коллоквиума Т. Мотылева, проблема антифашистского действия, которую Роллан одним из первых в западной литературе стал разрабатывать в романе «Очарованная душа», занимает центральное место в его переписке и печатных выступлениях конца 30-х годов, определяя, в частности, его позицию по вопросу об испанской войне, его исторический оптимизм и веру в окончательную победу над нацизмом.

Дело, однако, не сводилось к занятию «ангажированной» политической позиции. Оставался вопрос, казалось бы, узкопрофессиональный, но фактически выливавшийся в общую проблему исторической действенности литературы, – вопрос о способе письма, который позволил бы разоблачить войну, лишить ее мифического ореола, создаваемого фашистской идеологией. О сложности этой задачи говорил на коллоквиуме Жан-Ив Дебрейль, разобравший методами современной структурной семантики два романа 30-х годов: «Большое стадо» Жана Жионо и «Черная кровь» Луи Гийу. Обе книги написаны убежденными пацифистами, стремившимися осудить империалистическую войну 1914- 1918 годов. На деле, однако, война предстает в этих книгах в мистифицированном виде, выступает не как дело человеческих рук, а, как самостоятельная, независимая от людей сила, играющая роль полноправного действующего лица («актанта») в структуре романного повествования. Благодаря ей подвергается испытанию довоенное «гражданское общество», благодаря ей решаются личные судьбы героев романа, – и вот уже отрицаемая по замыслу автора война обретает некую не предусмотренную им «позитивность». По словам исследователя, «осознанная и открыто заявленная идеология Жионо и Гийу работает только на поверхности смысла, но бессильна на уровне глубинных структур» (стр. 203). Так антивоенные убеждения, не претворившиеся в глубокий пересмотр литературной практики, невольно отступают перед мифами, оправдывающими войну; и уже не удивительно, что, например, в творчестве писателя-демократа Эжена Даби (см. доклад о нем Пьера Барделя) ужас и отвращение перед войной уживаются с признанием ее фатальной неизбежности и даже «стимулирующей» роли в жизни человека.

Этот последний момент ставили во главу утла писатели, державшиеся правых, фашистских взглядов, такие, как П. Дрие Ла Рошель и Р. Бразильяк, чьи книги в ряде докладов на коллоквиуме были подвергнуты серьезной, вдумчивой критике. Так, Ив Юг проанализировал утверждавшийся этими представителями «фашистского романтизма» миф о «войне». «Воин» в их понимании – противоположность реальному «солдату», он индивидуалистичен и элитарен, война для него – возможность выделиться из массы и внутренне утвердить себя. Показательно, однако, что от апологии «вольного» воина и Дрие Ла Рошель, и Бразильяк постепенно перешли к изображению воина «государственного», состоящего на службе у высшей власти. За мифом о «воине», заключает критик, в конечном счете скрывается мечта о безответственном поступке, будь то безответственность «героя»-аристократа или безответственность наемника, исполняющего чужой Приказ. Вопрос о социально-политическом смысле войны реакционными писателями всячески затушевывался, что хорошо показано в докладе Пьера Массона, также посвященном романам Бразильяка и его единомышленников. Война в подобных книгах превращается в «метафизические искания» героя, лишенные внятного общественного значения: «в конце концов уже плохо понятно, за что и против кого здесь дерутся» (стр. 282). Это закономерно. Массовому истреблению людей нет и не может быть морального обоснования, и потому апологетам войны приходится «оправдывать» ее с субъективной точки зрения героя, их «этика» неизбежно оказывается эстетской, антиобщественной.

С другой стороны, материалы коллоквиума показывают, что действенная, последовательная борьба в литературе против фашизма и войны необходимо требует обновления всей техники художественного письма. Так, Пьер Коньи, разбирая новеллу Сартра «Стена», посвященную войне в Испании, вскрывает в ней целую систему художественных средств, призванных «ирреализовать» войну, показать ее как абсолютно бесчеловечное явление, лишить всякой «позитивности», которую невольно признавали за ней (вспомним доклад Ж. И. Дебрейля) иные писатели-пацифисты. Понятно, однако, что подобные средства эффективны лишь в рамках одинокого, субъективного читательского сознания. Иной, более социально действенный художественный процесс показала американка К. Сьюс-Уокер в творческой эволюции поэтов-сюрреалистов, ставших в годы второй мировой войны участниками Сопротивления (Элюар, Деснос). Не отказываясь вполне от сюрреалистской поэтической техники, но в то же время стремясь сделать свое слово доступным для народа, они перешли от намеренного хаоса «автоматического письма» к восстановлению принципиальных смысловых позиций (прежде всего моральных), к восстановлению в поэзии здоровых понятий о добре и зле, о положительном и отрицательном, опровергая тем самым путаницу и извращения, которые вносила в эти понятия фашистская пропаганда. Работа над поэтическим языком становилась при этом прямым средством идеологической борьбы с фашизмом. Наконец, третий из выступавших на эту тему, Эдуар Беген, рассмотрел в своем докладе роман Арагона «Пассажиры империала» как произведение социалистического реализма, где утверждение коллективистской антифашистской борьбы, отрицание идеалистической философии истории и индивидуалистической эстетики непосредственно проявляются в структуре повествования.

В рамках рецензии трудно изложить содержание всех докладов, опубликованных в материалах коллоквиума Достаточно сказать, что в поле зрения его участников попали не только признанные мастера – Арагон, Роллан, Мальро, Мориак, – но и авторы менее известные ныне и даже полузабытые: Рене Аркос, Андре Сюарес, Поль Низан. В то же время охват литературы 20 – 30-х годов о войне в материалах коллоквиума далек от исчерпывающего. Среди писателей, не упомянутых никем из выступавших или же упомянутых лишь вскользь, такие фигуры первого ряда, как Роже Мартен дю Гар, в 30-е годы писавший последний том «Семьи Тибо» – «Лето 1914 года»; Антуан де Сент-Экзюпери, чье творчество тех же лет (очерки «Испания в крови», «Планета людей») демонстрирует весьма противоречивый путь, которым автор шел к последовательному антифашизму «Военного летчика» и «Письма заложнику»; один из крупнейших писателей-католиков Жорж Бернанос… Естественно, что не все доклады равноценны по своему научному содержанию, а иногда и по четкости идейных позиций их авторов. В целом, однако, нельзя не приветствовать предпринятую попытку объективно и во всей сложности изучить одну из наиболее острых, а потому и содержательных идейных проблем французской литературы «межвоенного» периода. Проблема эта приобрела еще больший драматизм в наши дни, и подобные исторические исследования способны помочь понимать идеологические и культурные процессы современности.

Цитировать

Зенкин, С. Сложность исторической картины / С. Зенкин // Вопросы литературы. - 1985 - №12. - C. 252-257
Копировать