Славянская историческая баллада
Б. Н. Путилов, Славянская историческая баллада, «Наука», М. – Л. 1965, 176 стр.
Для современного фольклориста-филолога один из самых важных вопросов – проблема жанра изучаемых памятников. Пока не будет найдено ее решение, хотя бы гипотетически, хотя бы предварительно, никакие ни общие, ни частные проблемы изучения народной поэзии не могут быть разрешены. Что такое баллада, и в частности славянская баллада, и имеют ли славяне вообще балладу? Что такое историческая баллада и в чем ее отличия от исторической песни и героического эпоса? Где здесь различия и где совпадения и связи? В книге Б. Путилова поставлены эти и целый ряд других вопросов, и большинство из них решено окончательно.
Много места отведено в работе проблеме сюжета песен. Вот сюжетный контур некоторых из этих баллад.
Страна находится под гнетом врага – турок или татар. Один из них уводит в плен молодую девушку. Она просит развязать ее, чтобы дать ей напиться. Ей это позволяют. Тогда она идет к реке и бросается в нее, потому что не хочет достаться никому из ненавистных поработителей. Лучше смерть, даже если у врага ее ожидают почет, власть и богатство. Образ этой девушки настолько значителен, прекрасен, поэтичен, что баллада неизбежно захватит слушателя или читателя.
Если фольклорист не понимает, не видит и не слышит внутренней красоты и значительности того, что он изучает, то лучше ему за дело не браться. Надо отдать справедливость Б. Путилову. В его книге разрабатываются не только специально теоретические проблемы. В ней перед читателем проходят одна за другой прекраснейшие песни, которые поражают совершенством поэтических красот и глубиной замысла. Здесь нет систематизированного указателя сюжетов с исчерпывающей библиографией вариантов, нет схем, нет карт. Вернее, все это есть у автора, все это угадывается специалистом, но всего этого читатель не замечает. Он не видит, что в основе увлекательного изложения лежит строго продуманный указатель сюжетов исторических баллад у русских, украинцев, белорусов, болгар, македонцев, сербов, хорватов, словенцев, чехов, словаков, поляков. «Сюжет, – пишет Б. Путилов, – это живая художественная ткань баллады. В судьбах персонажей, в их взаимоотношениях, в жизненных ситуациях и перипетиях, в связанных с сюжетным развитием диалогах и высказываниях получает основную реализацию конкретный поэтический замысел. Именно в сюжете наиболее отчетливо выражается концепция действительности, раскрываются народное понимание и народная оценка отдельных сторон истории» (стр. 32). Это обеспечивает книге интерес современного читателя.
Между историческими балладами всех славян есть нечто общее. Сюжеты располагаются по двум большим циклам. Первый имеет своим предметом увод в татарский или турецкий плен девушки (глава вторая). Второй представляет как бы продолжение первого: члены семьи, брат и сестра, мать и дочь и другие уводятся в плен не одновременно; в плену они встречаются, не всегда сразу узнают друг друга, отчего происходят трагические коллизии (глава третья).
Но вот баллады прочитаны, и у читателя возникает целый ряд вопросов, на которые он ждет ответа от исследователя. Один из них – вопрос о причинах общности этих сюжетов у славян. Ответ дается очень точный и определенный: «Русские баллады о полоне… должны быть возведены к эпохе борьбы русского народа с татаро-монгольским игом…» (стр. 14). Соответственно у других славян эти баллады восходят к периодам их порабощения татарами и турками. Автор здесь как будто следует методам и установкам дореволюционной, так называемой исторической школы, которая за фабулой ищет реальных исторических событий, а за действующими лицами – реальных деятелей истории. Но автор так не думает. Каждого события в отдельности, о котором повествует баллада, могло не быть. «Балладные сюжеты отражают исторические коллизии не эмпирически, а поэтически» (стр. 142). Народное творчество не пересказывает историю и не иллюстрирует ее. Отношение к действительности сложнее и глубже. «Баллады – в результате художественной переработки впечатлений и фактов жизни – как бы заново создают поэтический мир человеческих отношений, коллизий, чувств и переживаний, мир страданий, борьбы, несчастий и побед, который представляет собою своеобразную «модель» мира реального» (стр. 95). Вся книга служит как бы подтверждением этого глубокого, верного и хорошо продуманного тезиса. Б. Путилов не следует за старой буржуазной исторической школой, а, наоборот, дает ей бой, вскрывая подлинные корни и сущность фольклорного историзма, который невозможен вне понимания поэтики и поэтических закономерностей фольклора.
Но автор не следует и за теми теоретиками и исследователями, которые всякое сходство непременно объясняют заимствованием одного народа у другого. Б. Путилов выступает не только против буржуазной исторической школы, но я против теории заимствования и миграции. Автор спорит не абстрактно-логически, а конкретно, с фактами в руках. Он прекрасно эрудирован в области истории фольклористических учений и специально в области изучения баллад и выпустил по этому вопросу ряд значительных работ. Б. Путилов хорошо знает труды своих предшественников, появившиеся и в дореволюционное время, и за последние десятилетия в славянских и неславянских странах. Его книга богата сносками и примечаниями, за которые ему будет благодарен всякий ценитель народной поэзии и науки о ней. Полемика Б. Путилова с его предшественниками достаточно серьезна и обоснованна. Сходство баллад шире, чем это кажется на первый взгляд; общность охватывает не только сюжеты. «Идейное и тематическое единство, принципиальная художественная общность в подходе к историческим проблемам, общность жанровых принципов, значительное сходство в выборе коллизий и главных героев, – все это, в конечном счете, дает себя знать в балладах славянских народов с гораздо большей силой, чем собственно сюжетные соответствия. Эти последние лишь подчеркивают общность, придают ей своеобразную законченность» (стр. 148). На стр. 168 перечисляются все теории, объяснявшие сходство. Те из них, которые мотивируют его заимствованием, отвергаются, хотя отдельные случаи заимствования несомненно есть. «Характер сюжетных связей таков, что не приходится говорить о каком-либо эпицентре распространения баллад у славян или о каком-то едином пути обмена. Сторонники миграционной теории должны были бы признать, что обмен проходил по принципу «каждый у каждого», другими словами – что балладное творчество имело общеславянский характер» (стр. 149). Эти баллады – выражение многовековой героической борьбы славянских народов за свободу и независимость против татаро-монгольских поработителей. В отличие от героического эпоса, в котором воспевается военный отпор врагам, здесь картина иная. Внешне народ порабощен, но внутренне он непобедим и несгибаем. Борьба здесь – борьба слабого с сильным, героизм этих баллад трагичен. Герой – не воин, а сильная духом прекрасная молодая девушка. Героиня погибает, но гибель ее – моральная победа над врагом: поработитель и насильник оказывается бессильным перед ее стойкостью и силой духа. «Полонянка – это поднятый на высоту поэтического идеала художественный тип, в котором обобщились представления народа и о нравственных и физических испытаниях, выпавших на его долю, и о силе и чистоте жизненных, нравственных принципов, им хранимых, и о решимости его отстаивать свободу и национальные начала своей жизни» (стр. 96).
Хочется обратить внимание еще на одно достоинство книги Б. Путилова – сжатое, четкое, ясное изложение.
Автор не ставит себе целью охватить все проблемы. Так, в работе нет анализа поэтического искусства баллад. Но читатель сам чувствует красоту их благодаря обилию песенных цитат. Цитаты всегда приводятся на двух языках, и это правильно в работах данного типа. Переводы прозаические очень точны. К счастью, Б. Путилов не делает никаких попыток «адекватных» переводов, так как народные песни по существу непереводимы. Но сама параллельная цитация дает представление о языке этих песен. Если через русские переводы читатель видит эпику и образность этих песен, то в оригинальных текстах ему слышится их напевность. Так, если по-русски строка звучит «Ой братик, ой голубок», то по-болгарски звучит так: «Леле братко, леле галабенце» (стр. 37). Другой пример. Колыбельная песня по-русски передается так: «Баю-бай, мой милый племянничек! Баюкает тебя не тонкая рабыня, а тетя, материна сестра». Совершенно иначе звучит сербский оригинал: «Нинаj, нинаj моj мило сестрипу! Не нина те танана робиньа. Него тета, материна сека» (стр. 99). Какая музыка языка! Русские песни обладают, конечно, такой же музыкой, не передаваемой другими языками.
В книге есть и некоторые спорные моменты. Можно приветствовать ту борьбу, которую Б. Путилов ведет с эмпирическим узкоисторическим пониманием песен. Но вот в песнях поется о том, что в плену встречаются разъединенные еще в детстве брат и сестра и не узнают друг друга. Между ними возникают любовные отношения, которые иногда приводят к инцесту, иногда же этот инцест счастливо избегается. Б. Путилов думает, что мотив инцеста восходит к тем временам, когда существовали такие формы брака, при которых то, что мы называем инцестом, кровосмешением не считалось. Впрочем, этнографической литературы по этому вопросу не приводится. Вопросы группового брака, эндогамии и экзогамии, форм брака и семь» здесь не затронуты. Нам кажется, что таких форм брака, о которых поется в песне как об инцесте, не было никогда. Но если даже предположить, что какие-то столетия или тысячелетия назад они имели место, к этому ли восходят соответствующие балладные сюжеты? Если бы инцеста никогда не было, создались ли баллады о трагических встречах; брата с сестрой или нет? Почему, отвергая в целом то направление, которое в фольклоре прежде всего видит отражение внешних исторических фактов, Б. Путилов в данном случае следует отвергаемой им методологии? Нам кажется, что возможность возникновения такой коллизии лежит в логике исторического развития сюжетов и ситуаций, которые создаются в балладах о пленении совершенно закономерно как с точки зрения социально-исторической, так и с точки-зрения историко-поэтической. Мы поверим автору тогда, когда свою точку зрения он подтвердит на широком историко-этнографическом материале.
Можно сделать Б. Путилову и другой упрек: песни понимаются только как стихотворения, о музыкальной стороне не говорится совсем. Конечно, ее должен исследовать профессионал-музыковед, но где-то упомянуть о песенности, где-то хотя бы коротко ее оценить, объяснить ее значение все же нужно было. Даже не музыковеды знают по меньшей мере три варианта песни о татарском полоне, опубликованные Римским-Корсаковым, с совершенно изумительными по красоте напевами («Сто русских народных песен…», соч. 24,. N 8, 9, 10). Есть и другие музыкальные публикации, есть и архивные материалы. Но дело не только в музыкальной стороне. Дело в том, что песня, народная, фольклорная песня, имеет иную эстетику, чем литературное стихотворное творчество. У нее иная логика, которую надо понять и выяснить. Поэтому некоторые попытки автора реконструировать отсутствующие начала или концы, распутать случаи скомканных (с точки зрения литературной эстетики) текстов не всегда убедительны и вызывают сомнения: а может быть, концов или начал и не было? Может быть, они в лирической песне и не нужны? Может быть, достаточно картины и мелодии, а стройного логического развития сюжета не нужно (см., например, стр. 107, 127)? В какой степени эти песни эпичны и в какой лиричны?
Но эти размышления несколько отводят нас в сторону от вопроса об оценке книги Б. Путилова. Его труд представляет собой большую творческую удачу и прочно войдет в нашу науку. Особое значение эта книга имеет сейчас, когда происходит консолидация славянского мира в борьбе за высшие идеалы человечества.
г. Ленинград