Сквозь призму неповторимости

Валентинас Свентицкас, Лирика Альфонсаса Малдониса, Вильнюс, «Вага», 1982, 256 с. (на литовском языке).

«Монографический очерк творчества современного поэта» – так определяет В. Свентицкас жанр своего исследования о лирике Альфонсаса Малдониса. Автор не претендует на создание «законченного образа», он склоняется скорее к критике, чем к литературоведению, намечая в шести этюдах характерные черты мировосприятия поэта и особенности его художественного мира. Такая направленность книги сокращает расстояние между критиком и писателем, позволяет по-новому прочесть и интерпретировать хорошо известные произведения. Однако, с другой стороны, несколько ослабляется внимание к поворотным моментам, которые для творчества Малдониса не менее важны, чем постоянство мироощущения.

В. Свентицкас утверждает, что «все творчество А. Малдониса принадлежит современному этапу развития нашей литературы и при оценке его нет необходимости менять «коэффициент критичности». Но факты говорят о другом. Первые книги лирики Малдониса сегодня читаются уже как документы, свидетельствующие о становлении поэта. Даже «простые» пейзажные стихотворения, которые меньше всего подвержены влиянию стандартов стилистики и способа мышления, с трудом сочетаются с произведениями того же типа из новейших сборников. «Простота» последних – совсем иного порядка. И это результат не только естественного созревания поэта, но и изменившихся понятий о «поэтичности» и «простоте».

Подобно другим исследователям, В. Свентицкас выделяет в лирике Малдониса два этапа. Начиная с его дебюта (сб. «Середина лета», 1958) и до книги «Растут деревья» (1965), критик рассматривает это творчество в процессе развития, а позднейшие произведения – синхронно, как выражение цельного мироощущения и поэтики. 60-е годы – время принципиального перелома в творчестве других поэтов его поколения (Ю. Марцинкявичюса, В. Бложе) и старшего (Э. Межелайтиса, А. Жукаускаса), время поэтического становления следующего поколения (Ю. Вайчюнайте, М. Мартинайтиса, С. Гяды). Применительно к литовской поэзии это, пожалуй, и есть граница современности.

Поэтическое произведение В. Свентицкас трактует как «замкнутую систему, сохраняющую динамическую связь с реальной действительностью», с важнейшими социально-историческими процессами. Говоря об обстановке, в которой появились первые книги Малдониса, критик указывает на такие факторы, как XX съезд партии, «обновление общества в период зрелого социализма», освоение космоса. Более глубокие связи поэзии с реальностью обнажаются, если соотнести дебют поэта и его зрелые стихотворения. В. Свентицкас напоминает не только о декларациях «нового поэтического движения», но и о сковывавшей его инерции, замечает в стихах Малдониса характерные для поэзии тех лет штампы, стереотипные противопоставления. Мы видим, как формировались черты индивидуальности поэта, видим, говоря словами самого Малдониса, «водораздел, если хотите, отторжение чужеродного тела»…

В ранней лирике Малдониса; говорит критик, «сознательно полемизируют два направления мироощущения и самовыражения» : поэтика «высокого» стиля, возвышенная речь – и желание приблизиться к повседневности, «соединить быт и бытие», стремление к сдержанности, правдивости слова. Пусть и условно выделенные, эти два стилистических направления неравноценны. Патетические декларации идут скорее от того «общего уровня», который утвердил в литовской лирике «Человек» Межелайтиса. Громкое слово в стихотворении Малдониса с самого начала приглушалось вслушиванием в тишину, «пиршество строф и иллюзий» – всматриванием в темные «лабиринты жил». Стремление интеллектуальной поэзии «познать мир», замечает В. Свентицкас, означало для Малдониса «познать человека». В этом смысле «высокие ноты» следует считать таким же признаком абстрактности мышления, как и книжную интеллектуальность некоторых стихотворений того периода. Поворот поэта к бытовой повседневности был обусловлен не только «концепцией простоты, искренности поэзии», но и изменившимся характером мышления. Точно сказал об этом Д. Саука: «Созреть в рамках движения интеллектуальной поэзии для А. Малдониса означало упроститься. Уловить в индустриальном грохоте простой призыв – «детей рожать и хлеб растить».

В. Свентицкас, соглашаясь с такой оценкой, порой несколько схематизирует взаимодействие быта и интеллекта. Следуя расхожим критическим стереотипам, он выводит из картин крестьянского быта «по-народному жизнеутверждающее начало», объясняет спокойный тон стихотворения «соприкосновением с терпеливостью и многовековой этикой деревенского человека», в творческом темпераменте поэта усматривает «поведение и мироощущение осмотрительного, рассудительного, упрямого крестьянина». Нельзя сказать, чтобы все эти черты^: были чужды лирике Малдониса, однако они редко подаются поэтом в качестве последней истины. «Упрощаясь», поэт отнюдь не приравнивает себя к персонажам сюжетных стихотворений, для его поэтической мысли бытовая реальность – одна из точек опоры, а не цель изображения.

Процесс поэтического созревания Малдониса отразился в сборниках «Водяные знаки» (1969) и «Следы» (1971). Первый выделяется цельностью композиции, читается, по словам В. Свентицкаса, как одно большое поэтическое произведение, второй «подкупает искренностью», беспощадным самоанализом. Стихотворение вырастает из того же мироощущения, из той же поэтики, что и в предыдущих книгах, но делается просторнее, прозрачнее. Его характеризуют не статичные стилистические противоречия, но их «коловращение, закономерные или курьезные связи».

Поэт не раз говорил о необходимости проверять условные знаки «точными словами и предметами». С другой стороны, и предметная действительность понимается им как некий текст, который надлежит прочесть, преодолевая лежащие на поверхности значения. Ориентация на прозу, на разговорную речь в стихах Малдониса неотделима от метафорического стиля. Если взглянуть на лирику поэта в развитии, характер метафоры в ней меняется. В ранних книгах нетрудно выделить несколько уровней поэтического языка. На первом – конкретные предметы, на втором – понятийный словарь, на третьем – вспышки метафор, объединяющих абстракцию и конкретность. Метафора сигнализирует об отталкивании от понятийного языка, но с точки зрения композиции стихотворения она кажется порой вроде бы не обязательной, напоминает «прозрачную» разговорную метафору. В сегодняшнем творчестве Малдониса такого поэтически не осмысленного, «связующего» материала куда меньше. Метафора активизирует, сгущает контекст, порой она может быть понята только в нем.

Одним из главных «персонажей» рецензируемой книги является стихотворение. В. Свентицкас ищет такие аспекты исследования, которые ввели бы отдельное стихотворение в литературный процесс и устремили к внетекстовой действительности. Анализу текста способствуют попытки определить тему изнутри, как идейный ориентир, а соответственно – как организующее начало структуры произведения. По словам критика, «одна из центральных тем творчества А. Малдониса – необходимость и ценность человеческого общения». Критик обстоятельно рассматривает развитие этой темы в различных сборниках Малдониса. Через столкновение противоречий, борьбу, света и тьмы, радости и боли поэт утверждает близость людей, сопротивляется духовному отчуждению и равнодушию. «Память зрения и чувства» воскрешает связующие нити – миг близости в большом земном пути, сцепление рук в безымянной толпе, отзвук голоса, идущего «от людей – вновь к людям». Последние слова из стихотворения, которое в русском переводе Ю. Григорьева названо «Долг сердца», стали ходячей фразой в статьях о Малдонисе. В. Свентицкас справедливо замечает, что истинный ее смысл раскрывается в контексте стихотворения, в соотнесенности с «тревожным духом исследователя», с «горьким вкусом терпенья».

Пожалуй, самое яркое воплощение главной темы Малдониса – стихотворение «Белые голуби». Образ голубей – посредников разъединенных людей трактуется критиком как метафора общения. Выявляются приметы ораторского слова: императивные зачины строф, обращение к коллективному адресату, впечатление «мощной и складной» речи (поддерживаемое приемами звукописи). Однако с первых строк стихотворения обозначена установка и на более интимное общение. Отвергается противопоставление говорящего и «бед чужих». Наряду с образом «братской могилы» – знаком общей судьбы в круговороте истории – появляются предметы домашнего окружения («колыбель», «ложе больного»), наряду с нивелирующей множественностью – единственность «любви терпеливой к дереву и к человеку». Речь для других – это обращение и к самому себе.

Взгляд на себя глазами другого («И, щурясь от вихрей света, // Сквозь других следишь за собой») обуздывает эгоцентричность лирики. Поэзия Малдониса не стремится ошеломить мыслью или словом. Она тихо просвечивает из-за вещного мира. Радость собирается из мелочей повседневности: «И высекает слезы // Нечаянная странная соринка, – // Синь неба с белым // Облаком внутри». Раскрывшийся огнем полдня мак становится знаком быстротечности жизни, в пространственных перепутьях неповторимость общего пути обозначает цветок под Норильском, лунный свет ночей Енисея…

Творчество Малдониса дает критику материал и для более общих размышлений над характером мысли в лирике. В метафорически пересозданном мире слово, предмет, явление, говорит В. Свентицкас, живут своей жизнью и вместе с тем выражают духовную жизнь поэта. Иными словами, весомость мысли в лирике зависит не от соотношения значений с внешней реальностью, а от смысла, созданного средствами поэтической речи. Показывая «жизнь мысли в стихотворении», критик привлекает данные частотного словаря, рассматривает ритмику, звуковую палитру. Прозорливо выделены повторяющиеся лексические мотивы лирики Малдониса. Автор рецензируемой книги говорит о вербальной реализации темы середины лета (вариант: темы полдня) в первой книге Малдониса, о ее связи с противоречиями времени в более поздних стихах. Он отмечает, что роль поэтического лейтмотива здесь выполняют слова, обозначающие смену явлений, промежуточные состояния. С концептами изменяющегося времени критик сопоставляет «ситуацию сумерек», в которой нередко формируется мысль стихотворения. В тематическом разнообразии лирики, таким образом, обнаруживается внутренняя связь, системная взаимообусловленность.

Существенной чертой поэзии Малдониса В. Свентицкас считает момент творческого самосозерцания. Размышление о творчестве на равных правах присутствует в лирической рефлексии. Под иллюзорной видимостью поэт ищет противоречивую истину: под пышными цветами – питающиеся гнилью корни, под круговоротом солнца и ветра – черное удобрение земли, под поверхностью современности – пласты прошлого. В сборнике «Утро – вечер» (1978) поэт впечатляюще трансформирует традиционный символ постоянства – образ мирового древа. Дерево растет «не на взгорье – на топком голом лугу», не в небеса простирает вершину, а погружается в ил («Баллада об ольхе»). Птиц – мифических посредников между землей и небом – заменяет перевернутый образ: безгласные птицы зимы, что ищут «мякину и корки во тьме» («Зимние птицы»). В предметах проявляются признаки и бытия, и умирания. Амбивалентными метафорами формулируются вопросы, на которые можно дать несколько равноценных ответов.

Отправной точкой стихотворения Малдониса, показывает критик, является рассуждение, вопрос, сомнение. Это – «проницательное исследование духовного состояния без предварительных выводов, искреннее и безжалостное». Мысль устремляется от общепринятых суждений к более сложному восприятию действительности. Как признак духовной активности поэта расцениваются «тонкие нити иронии» и автоиронии, разрушающие окостенелость заранее известного знания.

Порою, вопреки общему пафосу исследования, В. Свентицкас склоняется к слишком рациональной трактовке лирики. Остроумно пошутив над поэтическими штампами идеи бессмертия, он тут же интерпретирует противостояние жизни и смерти в метафорах Малдониса как «материалистическую идею изменения мира», освещенную «реликтовыми отблесками пантеистических представлений». Вряд ли стоит в стихах поэта непременно искать законченную мысль, однозначный ответ. «Утешительное постоянство» – по крайней мере в последних книгах Малдониса – не является такой неоспоримой ценностью, как это порой утверждает автор монографии. В лирическом самоанализе Малдониса критик отмечает проявление «закона художественной объективизации». В качестве примера он рассматривает «синкретическое стихотворение», в котором объект оценивается «одновременно с разных сторон», объективное действие скрещивается с металитературными ссылками, взгляд лирического субъекта – со взглядом его двойника или оппонента. В произведениях более крупного объема – «Плач», «Мать. Дайнава» – попеременно звучат голоса лирического героя и адресата, обрывки других голосов, интонация плача, цитата из первого литовского письменного текста… Разные точки зрения, взаимодействуя, создают многозначное целое.

Соглашаясь с такой интерпретацией, следует все же заметить, что примеры «объективизации» тоже находятся в зависимости от общих сдвигов в лирике Малдониса. На первом этапе они соответствуют программе «подстриженного лиризма» (метафора Малдониса): никаких претензий на уникальность, серая «общая мудрость» стирает различия.

В более поздних сборниках выверенный, очищенный образ ведет к духовному самосозерцанию. Через повторяющийся «сюжет извечный» открывается единократность жизни – «судьба одного простого человека»; «бездна одиночества под белой лавой».

Смыкающимися параллелями соединяет В. Свентицкас лирику Малдониса с литературным процессом. Связи с некоторыми предшественниками устанавливаются в основном внешние: гражданская традиция Ю. Янониса и В. Монтвилы, эмоциональность С. Нерис, драматизм В. Миколайтиса-Путинаса. Это словно анонимно освоенные компоненты поэтического опыта, которые с одинаковым успехом можно приписать многим. Гораздо доказательнее ссылки на поэтику довоенных неоромантиков («впечатление тайны, видения неведомого пространства»), А. Мишкиниса («изящество фразы, приглушающее сложность и пышность тропа»).

Автор книги тщательно фиксирует и влияние русской лирики. В природных метафорах ранних стихотворений слышны отзвуки есенинского лиризма. Говоря о вторгающихся в быт подсознательных предчувствиях, «тенях почти невыразимых тайн бытия», он вспоминает Блока. Содержательны замечания о связи с поэтикой Пастернака, с той, говоря словами Малдониса, объективностью, когда «в поэтическом мире равноправно уживаются предмет, человек, природа, история, время, когда словно сама материя осознает свои процессы». У обоих поэтов аналогична функция прозаизма и метафоры, у обоих обостренное внимание к синтаксису, оба мыслят всем пространством стихотворения.

Осторожно прочерчиваются параллели с современными русскими поэтами. Поворот к поэзии будней сравнивается с психологизирующей лирикой Твардовского, Слуцкого, с концепцией народной естественности в стихах «почвенников»; по другому поводу упоминаются поэтические рефлексии Мартынова, Винокурова. Параллели сопровождаются принципиальными оговорками: более проблемно, чем в «тихой» русской лирике, противопоставление города и деревни, сильнее ощущение смены времен, подчинение автобиографичности аналитической мысли. Конечно, вместо названных авторов можно было выбрать других и тоже размышлять, чем они похожи на Малдониса и чем от него отличаются. Типологические параллели были бы доказательнее, если бы критик привлек аналогичные явления в литературах других союзных республик (хотя бы, например, черты «тихой поэзии» в соседней Латвии) При решении сложных вопросов о взаимодействии литератур свидетельства самого поэта (скажем, о довоенной литовской поэзии, о Пастернаке, Блоке), пожалуй, более доказательны, чем общие теоретические рассуждения.

От монографического очерка можно было ожидать более интимного контакта между автором и объектом исследования. Заметив, что критикам до сих пор трудно было «разговорить» Малдониса, сам В. Свентицкас оказался не удачливее других. Он доверяет письменному тексту больше, нежели устным признаниям, интересно комментирует изменения, внесенные автором в различные стихотворения. Очевидно, это сознательно выбранная позиция. Критик старался сохранить самостоятельность, любовь к творчеству поэта не оборачивается у него безоговорочным восхищением, одобрение не исключает критической оценки. Книг подобного рода пока что еще маловато в литовской критике, хотя именно им надлежало бы занять место между первыми впечатлениями рецензента и претендующими на академичность исследованиями.

г. Вильнюс