Система императивной эстетики
А. А. Смирнов, Литературная теория русского классицизма, М., «Высшая школа», 1981, 135 с.
Среди работ, посвященных важным проблемам изучения литературы XVIII века, обращает на себя внимание книга А. Смирнова. Автор видит свою задачу не только в том, чтобы «объяснить связь и взаимоотношение основных понятий и категорий, которыми оперировали классицисты», но и в том, чтобы «ответить на вопрос, каковы основные особенности того типа мышления, который проявился в ведущих принципах их литературной программы» (стр. 8). «Классицизм, – пишет А. Смирнов, – как литературное направление становится решающим фактором развития русской литературы в 40-е годы XVIII в. и существует как исторически развивающееся целое до 70-х годов…» (стр. 10). Однако литературная теория во многом предваряла литературную практику, и в центре внимания А. Смирнова – взгляды крупнейших писателей 1730 – 1750-х годов: Ломоносова, Тредиаковского, Сумарокова.
А. Смирнов вообще склонен к систематическому историко-литературному, если не сказать теоретико-литературному, анализу1, и его внимание к теоретическим проблемам истории русской литературы XVIII века закономерно.
Анализ всякой системы предполагает уяснение истоков ее, предпосылок возникновения, объяснения эволюции. Поэтому А. Смирнов не только скрупулезно исследует факты, но и рассматривает теорию русского классицизма на широком фоне античных и западноевропейских литературно-теоретических воззрений (от Аристотеля до Дидро), выясняет генезис системы в конце XVIII века.
В главе, посвященной предпосылкам теории классицизма – поэтике Ф. Прокоповича, – автор намечает круг рассматриваемых проблем. Он стремится судить о теории русского классицизма, ориентируясь на логику и категории мышления человека XVIII века, справедливо исключая «объективные», абсолютные оценки, которые неизменно появляются у литературоведов, пытающихся рассуждать о классицизме с позиций искусства нового времени. Но цели систематического описания порождают использование современной терминологии, и потому основные направления анализа классицистической теории А. Смирнов определяет так: классицизм «об общественном значении поэзии»; «о специфике поэтического творчества»; «о познавательном значении искусства поэзии»; «категория жанра в теоретической системе классицизма»; «проблемы поэтического стиля в теории русского классицизма».
Литературно-теоретические воззрения русских писателей середины XVIII века императивны. Каждый из первых теоретиков литературы в России – Ломоносов, Тредиаковский, Сумароков – имел основания чувствовать себя «первооткрывателем» в поэзии (таким самоощущением во многом объясняются их полемические столкновения). Их теоретические представления формировались прежде всего на основании изучения античных и западноевропейских литератур. Русской же литературы в европейском смысле слова – такой литературы, какую желали видеть в России «первооткрыватели», – не было; не было особого писательского «сословия», «читающей публики», литературных журналов; «первооткрывателям» приходилось объяснять, зачем нужна поэзия и какой от нее толк. Потому формирование собственных теоретических убеждений русских писателей происходило не как подытоживание отечественного опыта, не как уяснение пройденного, а в «повелительном наклонении»: как программы будущего развития (характерно отсутствие в России XVIII века систематических «курсов» литературы типа «Курса изящной словесности» Баттё).
Едва ли не всякое литературно-теоретическое выступление в 1730 – 1750-е годы было императивной (иногда и полемической) манифестацией взглядов автора. Эстетические императивы в России существенно корректировались императивами общекультурными, выдвинутыми Петровской эпохой, – императивами познания мира, просвещения, борьбы с варварством, государственной и социальной пользы и т. д.
Эти требования и стали основным содержанием литературной теории в России, один из главных постулатов которой – мысль о моральном, социальном и политическом воздействии поэзии на людей. Воспитательная польза, несомая литературой, – часть той общей пользы, которую всякий должен приносить на своем поприще. Сама же литература выполняет государственные задачи просвещения, «обучения» сограждан. Польза не тождественна долгу: польза «ведет читателя к «удовольствию», которое проистекает от радости познания окружающего мира в процессе постижения смысла поэтического произведения» (стр. 25).
Социально-нравственные задачи способствовали утверждению специфики поэзии как важного рода человеческой деятельности. Поэзия подражает природе с помощью художественного вымысла. Вымышленное – это вероятное, возможное в жизни; вымышляя, поэт обращается не просто к внешне правдоподобным формам, а к сути бытия человеческого. Потому главное – изображать не частное и преходящее, а всеобщее, то, что могло бы быть в жизни человека.
Принцип подражания природе приводил теоретиков классицизма к утверждению познавательной миссии искусства. Идеал поэта – поэт-ученый, в совершенстве постигший механизмы своей науки – стихотворства. Поэт должен совершенствоваться в своей науке, подражая образцовым авторам. Но подражание образцам не заменяло таланта. А. Смирнов совершенно справедливо подчеркивает, что наука и разум – это лишь «контролеры» таланта и чувств поэта: творческие дарования и «страсти» направляются наукой и разумом и, будучи обогащены эрудицией, «просвещенностью» поэта, способствуют созданию прекрасных произведений искусства.
Особую роль в системе теоретических представлений русских классицистов играла категория жанра; в ней, «как в фокусе, реализовались основные положения доктрины: подражание действительности согласно идеальному образцу, отстаивание принципа правдоподобия как внутренней согласованности и непротиворечивости частей художественного целого, требование нравственного смысла, лежащего в основе содержания произведения и являющегося мерилом его ценности» (стр. 87). Однако в теории классицизма не было четкой дифференциации жанров. Потому лирические жанры, обращенные к индивидуальному опыту и воображению, оставались в XVIII столетии наиболее спорным и сложным понятием.
Императивная эстетика требовала соответствия конкретных текстов идеальным нормам. И хотя в реальности такое соответствие было малодостижимо, норма играла решающую роль во всех сферах теории, в том числе в области теории стиля. Для русской литературы середины XVIII века проблема литературного языка была одной из первоочередных проблем, ибо приложимые к стилю европейские «масштабы» (например, нормы стилистической ясности, простоты меры и т. д.) при их конкретизации требовали специфически национального решения. Анализируя противоречивые высказывания Тредиаковского, Ломоносова и Сумарокова, А. Смирнов приходит к выводу, что, несмотря на разногласия, «первооткрыватели» бы ли солидарны в «предпочтении разумного начала в формировании литературного языка стихийному образованию новых форм поэтической речи», в «установлении необходимости такой нормы языка и стиля, которая учитывала бы особенности национальной истории и культуры», «в требовании разрабатывать норму поэтического языка на основе его «употребления» в образованных слоях общества при сохранении иерархической системы стилей, в которой существенное место отводилось церковнославянскому языку», «в попытках утвердить национальные основы художественного языка» (стр. 98).
Последняя глава книги – «Судьба литературной теории классицизма на рубеже XVIII – XIX вв.», пожалуй, самая интересная по разнообразию материала, к сожалению, наиболее конспективна. Трансформации основных законов классицистической теории, выдвижению новых категорий – вкуса, восторга, воображения, гения и т. д., на мой взгляд, надо было уделить больше места.
Как и всякий опыт систематического исследования, труд А. Смирнова не может не вызвать полемических замечаний. Такие замечания возникают, прежде всего, в связи с сознательным самоограничением автора: литературная теория решительно вычленяется им как нечто самозамкнутое, и анализ соотношения теоретических императивов и самой поэзии классицизма А. Смирнов намеренно оставляет вне поля зрения. При подобном самоограничении иногда сглаживаются некоторые принципиальные противоречия классицизма, объяснение которых возможно лишь «на стыке» теории и поэзии и без анализа которых затрудняется ответ на вопрос, каковы особенности типа мышления, проявившегося в ведущих принципах литературной программы русского классицизма. Так, при анализе идеи подражания образцовым авторам не затрагивается оборотная сторона ее – вопрос о плагиате, регулярно возникавший в процессе литературных полемик. Тредиаковский уличал Сумарокова в заимствованиях из Расина и Буало, в плагиате обвиняли Елагина за подражание Буало в «Сатире на петиметра и кокеток», в плагиате упрекали Капниста в связи с его «Сатирой I».
«Отсеивая» полемический момент из теоретических сочинений, А. Смирнов не рассматривает и противоречий подобного рода. А ведь один и тот же писатель в разных ситуациях мог говорить прямо противоположные вещи. Так, в статьях и стихах, обращенных против Тредиаковского, Сумароков, сторонник «естественной меры», делал «нажим» на первостепенности поэтического таланта, а в аналогичных сочинениях, направленных против Ломоносова, настаивал на необходимости контролировать талант искусством.
Самоограничение приводит А. Смирнова и к неразличению среди теоретических текстов особого вида «практической теории» – метапоэзии. Это тот тип дидактических стихов, которые посвящались описанию «законов» и «правил» литературы, оценке творчества образцовых писателей, частично литературной сатире. Самое знаменитое среди русских метапоэтических сочинений XVIII века – «Эпистола о стихотворстве» Сумарокова. Метапоэзии в еще большей степени, чем собственно теоретическим трудам, свойственна была императивность, ибо жанр «стихов о стихах» требовал четкости и афористичности формулировок. То, что в теоретической статье могло быть аргументировано или, напротив, поставлено под сомнение, в метапоэтическом произведении выдвигалось как абсолютное требование.
Не только анализ содержания теории классицизма, но и учет форм выражения этой теории («предъизъяенение», посвященное одному жанру; теоретическое рассуждение «о качествах стихотворца»; полемическая статья; «стихи о стихах» и т. п.) способствовали бы объяснению принципиальных противоречий теории классицизма, лишь памятуя о которых можно понять не только специфику императивной стороны мышления человека XVIII века, но и своеобразие его эстетических взглядов в целом.
Стремление А. Смирнова понять теорию русского классицизма на уровне системы во многом обусловлено традицией изучения литературы XVIII века. Первый научный опыт описания классицистического мышления как особой системы предпринял в 1920 – 1930-е годы Г. Гуковский. Всякий исследователь поэтики русской литературы XVIII века обращается к этому описанию. При этом встречаются случаи, когда идеи Г. Гуковского, абстрагируясь от своего контекста, дополняются новым, нередко несвойственным им содержанием.
А. Смирнова, однако, упрекнуть в этом невозможно. Но концепция Г. Гуковского иногда «ведет» за собой исследователя, и случается так, что мысли Г. Гуковского прилагаются автором к собственным выводам не вполне удачно. Таков, к примеру, вывод из анализа стилистических императивов Сумарокова, сделанный А. Смирновым с помощью цитаты из «Очерков по истории русской литературы XVIII века»: «…Сумароков и его школа изгоняли из процесса восприятия образность, возникающую сверх логически укрепленных словесных значений, образность бытовую, эмпирическую» (стр. 96). Но Г. Гуковский писал не только это, он говорил также о противоречии между «рационалистическим замыслом» и его осуществлением, и следом за приводимой А. Смирновым цитатой на той же странице книги Г. Гуковского следует фраза: «…Этот доведенный до крайнего предела последовательности формализм эстетического мышления вообще не смог быть осуществлен полностью в практике искусства» 2. Поэтому вряд ли цитату из Гуковского стоило предварять словами о том, что «теоретические положения Сумарокова нашли свое воплощение в его творческой практике» (стр. 96).
В целом же исследование А. Смирнова – отличный «справочник», в котором представлены существеннейшие направления русской литературно-теоретической мысли середины XVIII века, история многих теоретических вопросов, оценки классицизма как литературного явления историками литературы XVIII века.