«…Сии… разнородные о нем суждения» (Григорий Сковорода в оценках и спорах)

«Мир ЛОВИЛ меня, но не поймал».

Так Григорий Саввич Сковорода подвел итоги своей жизни.

По свидетельству близкого ему современника, он «скончался октября 29 числа, поутру, на рассвете, 1794 года. Перед кончиною завещал предать его погребению на возвышенном месте близ рощи и гумна и… сделанную им себе надпись написать…» ¹.

Странно, но в этой автоэпитафии улавливается как бы вздох облегчения. Жизненный путь завершен, и вот навсегда ушли в небытие страсти, кипевшие вокруг его сочинений и поступков, вокруг него самого.

Но оказалось, что главный спор о Сковороде был впереди.

Мало кто из наших отечественных авторов вызвал столь разноречивые, порою полярно противоположные суждения и оценки. Диоген и Ломоносов, Сократ и Вл. Соловьев, Достоевский и Лейбниц, Лао-цзы и Хомяков, Новиков и Л. Толстой, Эпикур и Филанджери, Бёме и Радищев, Спиноза и Чаадаев, Максим Исповедник и Руссо – это далеко не полный перечень имен мыслителей и писателей, с которыми, так или иначе, сравнивали, сопоставляли, сближали украинского философа-поэта. Мир продолжал «ловить» его…

Уже первая публикация о Сковороде, появившаяся почти через четверть века после его смерти, отмечена была беспрецедентным по обычаям тогдашней журналистики зарядом дискуссионности. В апрельской книжке за 1817 год журнала «Украинский вестник», издаваемого в Харькове Евграфом Филомафитским и Разумником Гонорским, под общим заголовком «Сковорода, украинский философ» помещены две мемуарные заметки, отражающие разительно несхожие мнения о Сковороде, хотя оба автора – и Густав Гесс де Кальве, и Иван Вернет – ссылались на близкое знакомство с философом, на личные впечатления. Недаром сочтено было необходимым предварить публикацию следующим предисловием: «Издатели в одно время получили две пьесы, одну под названием: Сковорода, циник нынешнего века; а другую: Лопанский мост – отрывок из воспоминаний о Харькове, в которой также нашли они описание сего чудного украинца… Они с удовольствием помещают оба сии почти разнородные о нем суждения…» ²

Публикация эта примечательна и интересна во многих отношениях. Сейчас отметим, что авторы при полной противоположности оценок близки в одном – оба лишь походя касаются литературной, в частности поэтической, деятельности Сковороды.

Что касается И. Вернета, то этот «швейцарец-украинец» по существу не приемлет ее вовсе. Он воспитан на иных, прежде всего западноевропейских, образцах: «неподражаемый Юнг», Бонне, Фенелон Геллерт, Лафонтен, Лесаж, Сервантес, Стерн… «Как не любить Стерна? Как не благоговеть к памяти сего чувствительного человека?» – восклицает он в своем этюде «Нечто об Осле (Подражание Стерну)» ³. Правда, как он признает в другом случае, ему нравится кое- кто из «сочинителей российских» – Фонвизин, Карамзин, Хемницер, Дмитриев⁴. Но вот сочинения Сковороды глубоко чужды Вернету: «… Стихи его вообще противны моему слуху, может быть, оттого, что я худой знаток и ценитель красот русской поэзии. Проза его также несносна для меня…»; он привык «издавна к ясному и прекрасному слогу любезного Сен-Пьера и к простому, удобнопонятному умствованию Локка и Кондильяка» ⁵.

Таково мнение скептика. Гесс де Кальве – безусловный апологет Сковороды, но, подробно пересказывая обстоятельства жизии и деятельности своего кумира, он как-то слишком уж лаконичен и сдержан при упоминании его поэтических опытов. Правда, он отмечает, что «стихи его сделались народными песнями» и среди них «есть хорошие стихотворения» ⁶ но этим и ограничивается. Ни одного названия, ни одной строфы или хотя бы строчки, не говоря уж о конкретном разборе. Создается впечатление, что в глубине души мемуарист не придает поэтическому творчеству Сковороды серьезного значения.

Характерна в этом отношении и написанная учеником и ближайшим младшим другом Сковороды М. Ковалинскнм⁷ его биография – один газ важнейших и наиболее достоверных источников сведений о жизни мыслителя. М. Ковалинский упоминает о сочиненных любимым учителем песнях и стихах, как духовных, так и светских, но упоминает – это бросается в глаза – как бы между прочим, лишь в связи с занятиями его музыкой; к музыке же, если верить биографу, Сковорода относился как к забаве, «препровождал праздное время» ⁸.

Напрашивается вывод, что современники, судя по всему, видели в Сковороде, прежде всего философа, ученого, педагога, проповедника, наконец, странствующего чудака и уж в последнюю очередь – литератора, поэта (на это обстоятельство, а также на некоторые другие положения и факты, содержащиеся в данной статье, мне уже доводилось обращать внимание в предыдущих своих публикациях).

Между тем есть немало свидетельств того, что и при жизни, и довольно длительное время после смерти Сковороды некоторые его поэтические произведения имели широкую по тем временам популярность. Как мы помним, об этом писал уже Г. Гесс де Кальве. Через несколько лет, в 1823 году, И. Снегирев публикует в «Отечественных записках» развернутый очерк о Сковороде (основанный, правда, по его собственному признанию, преимущественно на материалах М. Ковалинского, Г. Гесс де Кальве, И. Вернета и еще неких «двух почтенных мужей»), где отмечает, что псалмы и канты Сковороды «до сих пор поют в Украине» ⁹. Еще позднее, в начале 30-х годов, А. Хашдеу, публикуя в «Телескопе» три песни Сковороды («Ой ты, птичко желтобоко», «Ах поля, поля зелены» и «Всякому городу нрав и права»), ссылается на то, что песни эти под именем «Сковородинских веснянок» ему «назвал… один слепец в Харькове, научившийся оным… от самого Сковороды…» ¹⁰. Почти тогда же И. Срезневский также утверждает, что произведения Сковороды составляют значительную часть репертуара слепцов- лирников, и приводит записанный им текст народной переделки сковородинской песни «Всякому городу нрав и права» ¹¹. Один из вариантов-переделок этой песни (правда, коренным образом искажающий смысл оригинала) вложен И. Котляревским в уста возного в «Наталке Полтавке».

Как об одном из самых популярных произведений на Украине конца XVIII – начала XIX века о песне «Всякому городу нрав и нрава» не раз пишет Т. Шевченко. Так, в повести «Наймичка» старый казак Яким и его близкие слушают, «как отец Нил играет на гуслях и как отец диакон поет «Всякому городу нрав и права» и прочее такое». Героя повести «Близнецы» Никифора Сокиру в юности обучает этой песне сам ее автор: «На пятнадцатом году своего возраста начал он учиться у своего учителя музыке. Отец Григорий (речь идет о соборном протоиерее Гречке. – Ю. Б.) знал, что для вящего облагорожения сердца человеческого необходима музыка. И для того просил письмом друга своего философа Сковороду показать своему любимцу начальные основания музыки. Философ не медлил явиться в Переяслав со своими неразлучными друзьями, с флейтою и собакою, и с успехом начал преподавать сладкозвучие. И с таким успехом, что с небольшим через год они уже вдвоем с учеником [распевали] разные канты и дуэты. А в день ангела отца Григория, после ужина, к великому восторгу гостей, спели они, с аккомпаниманом на гуслях, сатирическую песню Сковороды, которая начинается так:

Всякому городу нрав и права,

Всяка имеет свой ум голова».

Шевченко свидетельствует здесь не только как художник, но и почти как современник, ведь он родился всего через двадцать лет после смерти Сковороды и последний воспринимался им в юные годы как не столь уж отдаленная историческая фигура. Многие еще помнили странствующего философа, его имя было на устах, обрастало преданиями, легендами, сочинения, в первую очередь поэтические, распространялись в рукописных списках. Несомненно, детскими воспоминаниями навеян рассказ в повести «Княгиня» о так называемом нестихарном (то есть не назначенном официально, а нанятом прихожанами) дьячке Совгире-слепом. Когда в село прислали «из самого Киева» настоящего, стихарного дьячка, бедолага «принужден был уступить перед лицом закона и, собравши всю свою мизерию в одну торбу, закинул ее на плечи, взял патерицю в руку, а тетрадь из синей бумаги со сковородинскими псалмами в другую и пошел искать себе другой школы» ¹². Есть все основания утверждать, что первые литературные впечатления Шевченко связаны были именно с поэзией Сковороды. Об этом он сам пишет в зрелые годы в стихотворении «А. О. Козачковскому»:

Бывало, в школе я когда-то,

Лишь зазевается дьячок,

Стяну тихонько пятачок.

Ходил я весь тогда в заплатах,

Таким был бедным – и куплю

Листок бумаги. И скреплю

Я ниткой книжечку. Крестами

И тонкой рамкою с цветами

Кругом страницы обведу,

Перепишу Сковороду

Или «Три царие со дары»

И от дороги в стороне,

Чтоб обо мне кто не судачил,

Пою себе и плачу.

(Перевод Л. Вышеславского.)

«Три царие со дары» – широко распространенная в ту эпоху рождественская колядка. Что же до песен Сковороды, то, кроме «Всякому городу нрав и права» (что менее вероятно, ведь Шевченко называет ее сатирической, а в данном случае он, как видим, «плакал»), это могло быть либо «Ах поля, поля зелены», либо «Ой ты, птичко желтобоко». Именно они в конце XVIII – начале XIX века Чаще всего включались в рукописные сборники. Песня «Ах поля…» вошла в лубочный песенник, изданный уже в 1798, а «Ой ты, птичко…» – в 1799 году¹³.

Проходит еще несколько десятилетий, и известный историк Н. Костомаров свидетельствует: «…Странствующие слепцы усвоили его (Сковороды. – Ю. Б.) песни; на храмовом празднике, на торжище, нередко можно встретить толпу народа, окружающую группу этих рапсодов и со слезами умиления слушающих: всякому граду свой нрав и права» ¹⁴. Как подтверждение прочной популярности песен Сковороды «во всей южнорусской стране» расценивает Костомаров тот факт, что некоторые из них включаются в тогдашние песенники (например, сборники Жеготы Паули) «без сознания самих собирателей, что эти песни сочинены Сковородою».

Эти высказывания Н. Костомарова взяты из опубликованного им в 1861 году в петербургском журнале «Основа» ответа Вс. Крестовскому – рецензенту только что вышедшего в свет первого полного собрания сочинений Сковороды¹⁵. Полемика, имевшая продолжение¹⁶, представляет не только историко- литературный, но и методологический интерес, на ней стоит несколько задержаться.

О тональности, в которой выдержана рецензия Вс. Крестовского, можно судить хотя бы по следующим цитатам: «…Войдите в этот вертоград; но предупреждаем вас, что в этом вертограде бездна репейнику и крапивы, и потому языку вашему предстоят судороги и корчи, а уху – ряд невыносимых диссонансов. Впрочем, смелым бог владеет!» (июль, 46). И далее: «Ну что, каково?! Как вам нравится эта философская поэзия «Украинского Ломоносова»? Вы плохо понимаете, вы утомлены – мы это невольно чувствуем, – но что же делать! Наша философия в том и состоит, чтоб ее никто не понимал, кроме самого автора, а случается, что и сам автор ничего не понимает, что творит» (июль, 48).

В такой уничижительной, агрессивно-фельетонной манере написана вся рецензия. Чем можно объяснить ее появление на страницах «Русского слова»? И почему рецензент именно Крестовский?

Сначала напомним, как складывалась издательская судьба сковородинского наследия. Сам Сковорода ни одной своей строки так и не увидел напечатанной.

1. М. И. Ковалинский, Жизнь Григория Сковороды. – В кн.: Григорiй Сковорода, Вибранi твори в 2-х томах, т. 2 Киев, 1972, с. 250.[↩]
2. »Украинский вестник на 1817 год», издаваемый Евграфом Филомафитским и Разумником Гонорским. Часть шестая, апрель, Харьков, 1817, с 106. [↩]
3. Там же, август, с. 193.[↩]
4. Там же, март, с. 71.[↩]
5. Там же, апрель, с. 123 – 124 с.[↩]
6. »Украинский вестник на 1817 год». Часть шестая, апрель, с. 119. [↩]
7. Л. Махновец, известный исследователь жизни и творчества Сковороды, ссылаясь на архивные материалы, высказывает мнение об ошибочности написания фамилии мемуариста (см.: Леонiд Махновець, Григорiй Сковорода. Бiографiя, Киев, 1972, с. 177) и всюду называет его Коваленским. Не вдаваясь в детальный разбор вопроса, мы во избежание недоразумений здесь и ниже по тексту сохраняем все же закрепившееся в научной литературе написание – Ковалинский.[↩]
8. М. И. Ковалинский, Жизнь Григория Сковороды, с. 225.[↩]
9. И. Сн., Украинский философ Григорий Саввич Сковорода. – «Отечественные записки», 1823, N 42, с. 96; N 43, с. 262.[↩]
10. «Телескоп», 1831, ч. 6, N 24, с. 579.[↩]
11. См.: И. С.р.з.к., Отрывки из записок о старце Григории Сковороде. – «Утренняя звезда», Харьков, 1833, кн. 1.[↩]
12. Один из исследователей тонко замечает, что упоминание Шевченко «синей бумаги» имеет палеографическое значение и придает данному эпизоду особую достоверность, ибо в конце XVIII – первые десятилетия XIX века для подобных списков действительно применялась, как правило, синяя или зеленовато-синяя бумага (см.: П. Попов, Шевченко i Сковорода. – В сб.; «Т. Г. Шевченко. Збipник статтей до 125-лiття з дня народження. 1814 – 1939, Киев, 1939, с. 209).[↩]
13. См.: М. Сперанский, Малорусская песня в старинных русских печатных песенниках. – «Этнографическое обозрение», кн. LXXXI – LXXXII, М., 1910.[↩]
14. Н. Костомаров, Слово о Сковороде, по поводу рецензии на его сочинения в «Русском слове». – «Основа. Южно-русский литературно-ученый вестник», СПб., 1861, июль, с. 177.[↩]
15. См.: Вс. К – овский, Сочинения в стихах и прозе Григория Саввича Сковороды с его портретом и почерком его руки. – «Русское слово», СПб., 1861, июль.[↩]
16. См.: Всеволод Крестовский, Ходатайство г. Костомарова по делам Сковороды и г. Срезневского. – «Русское слово», 1861, август; Н. Костомаров, Ответ на статью Всеволода Крестовского «Ходатайство Костомарова за Сковороду и Срезневского». – «Основа», 1861, август. Далее сноски на «Русское слово» и «Основу» даются в тексте.[↩]