Шолом-Алейхем – писатель и человек
«Шолом-Алейхем – писатель и человек. Статьи и воспоминания». Составление и перевод с еврейского М. С. Беленького, М., «Советский писатель», 1984, 336 с.
В юбилейный для Шолом-Алейхема год – 125-летие со дня рождения – впервые на русском языке вышла книга статей и воспоминаний о великом классике еврейской литературы, книга, воссоздающая творческий и жизненный портрет замечательного писателя. Составитель сборника М. Беленький проделал большую работу, отобрав из многочисленных источников, разбросанных по различным, ныне малодоступным, изданиям наиболее важное и интересное для современного читателя. Отбор про-, изведен в целом тщательно. (Жаль только, что изложение речи Луначарского на вечере памяти Шолом-Алейхема в 1926 году дано по репортерской заметке, помещенной в «Вечерней Москве». Между тем более подробно эта речь изложена в газете «Известия» от 20 июня ‘* 1926 года.) Некоторые материалы написаны специально для этой книги, как, например, воспоминания внучки Шолом-Алейхема, известной американской писательницы Бел Кауфман.
В относительно небольшой по объему сборник включены статьи ряда выдающихся деятелей советской культуры и воспоминания современников- родных и лиц, непосредственно общавшихся с писателем на его жизненном и литературном пути. Материалы эти дают возможность составить представление о художественном методе Шолом-Алейхема, его вкладе в национальную и мировую литературу, о своеобразии и многогранности его творчества, а также о его жизни, складе характера, «лаборатории» писательской работы.
Открывается сборник известным письмом Максима Горького, которым великий писатель отозвался на выход перевода на русский язык «Мальчика Мотла»: «…Превосходная книга! Вся она искрится такой славной, добротной и мудрой любовью к народу…». Эта мысль о глубокой и подлинной народности Шолом-Алейхема подтверждается и развивается во всех без исключения материалах сборника. Особенно здесь выделяется яркая, глубоко эрудированная статья Миколы Бажана, опубликованная в свое время как предисловие к Собранию сочинений Шолом-Алейхема в издательстве «Художественная литература». Прославленный украинский поэт по праву поставил имя Щолом-Алейхема «в ряду прекрасных и дорогих для человечества имен Гоголя и Диккенса, Чехова и Мопассана, Лу Синя и Ивана Франко. Из того же драгоценного сплава любви и печали, радости и гнева, шутки и смеха отливали они образы своих героев» (стр. 10).
Бажановскую статью дополняют выдержки из критико-биографического очерка о Шолом-Алейхеме известного в 30-х годах критика и исследователя еврейской и русской литературы Арона Гурштейна. Если Микола Бажан написал блестящее эссе, то очерк Гурштейна отличается тонкостью научного анализа. Однако с одним положением исследователя трудно согласиться. Он полагал, что «Шолом-Алейхем не сатирик в собственном смысле этого слова. Он – юморист, один из величайших юмористов в мировой литературе» (стр. 59). В некоторых других статьях сборника тоже подчеркивается, что Шолом-Алейхем – «мастер «печального» юмора» (так назвал свою статью Петро Панч). Не место здесь затевать дискуссию о взаимоотношениях сатиры и юмора, согласимся с тем, что границы их зыбки и порой трудно сказать, где кончается юмор и начинается сатира. Думается, что более прав был Перец Маркиш, который отмечал: «Мягкий, лирический юмор Шолом-Алейхема превращается в острую, разящую сатиру, когда на чашу весов ложатся не страдания народные, а беспечальное житье богачей и их жен с отвисшими трехэтажными подбородками и «аристократическими» болезнями, выдуманными специально для поездок «на воды» в Карлсбад и Мариенбад» (стр. 71).
В связи с этим стоит сказать еще об одной проблеме, вокруг которой сталкиваются различные суждения: о соотношении комического и трагического в творчестве писателя. Обычно Шолом-Алейхема воспринимают как веселого, беспечного рассказчика, девизом которого было: «Смеяться – здорово. Врачи советуют смеяться». Конечно, Шолом-Алейхем был, по выражению Луначарского, «гением смеха», гением комического.
Он сам умел задорно смеяться и мог своим смехом заражать читателя. Но это отнюдь не означает, что ему чужда была другая эстетическая категория – категория трагического. Раскрыл ее прежде всего С. Михоэлс, нашедший глубокую трагедийную основу в комизме Тевье-молочника. В своей статье об этом герое, получившем у народного артиста оригинальную сценическую интерпретацию, он писал: «Чувствуя с такой остротой социальную правду своего времени, воспринимая ее почти как исторический приговор, Шолом-Алейхем не мог не видеть трагедийных элементов в окружавшей его действительности: они лишь преломлялись в его творчестве как явления трагикомического порядка. Шолом-Алейхем, вышедший из народа и ставший народным еврейским писателем, остро ощущал трагизм своего народа» (стр. 39). С. Михоэлс вспоминал, что замысел воплотить образ шекспировского короля Лира возник у него, когда он играл Тевье-молочника.
Рецензируемый сборник выявляет широту и многообразие творческого диапазона Шолом-Алейхема, многокрасочность его палитры. «Шолом-Алейхем, – говорит Всеволод Иванов, – поражает своим удивительным и мощным реализмом, своим умением сделать выбор, то есть рассказать о наиболее истинном и правдивом, о самом насущном. Вот это-то качество и создает народного писателя. Шолом-Алейхем обладает той способностью большого художника, которая свойственна истинным творцам: войти в самую гущу жизни, в гущу народа, вслушаться в народный говор, уловить тончайшие оттенки его, а через говор – и тончайшие оттенки быта, те оттенки, которые стороннему наблюдателю или неуловимы, или кажутся призрачно-воздушными» (стр. 84).
Авторы сборника показывают социально-историческую почву, которая взрастила гений Шолом-Алейхема. Он творил на важном рубеже в истории России, на рубеже XIX и XX веков, когда народы Российской империи поднялись на штурм самодержавия. Не будучи по мировоззрению своему революционером, прямо не участвуя в революционном движении, Шолом-Алейхем, однако, чутко прислушивался к гулу пролетарской революции. Об этом говорят многие свидетельства. Дочь писателя Ляля вспоминает о жизни их семьи в 1908 году в Швейцарии, где Шолом-Алейхем лечился: «Мы заезжаем на Рут-Каролин, где перебывали все русские революционеры. Мы бегаем на митинги. Мы слушаем Луначарского и Плеханова. Вера Фигнер дарит нам свои карточки с надписью. Мы очень хотим получить место на лекции В. И. Ленина… Папа с нами.
– Вот вы увидите, – говорит он, – в России будет еще великая революция…» (стр. 122 – 123).
И это вовсе не единственное свидетельство. В интервью итальянскому журналисту, данном в то же время, то есть после поражения революции 1905 – 1907 годов, Шолом-Алейхем на свой лад ответил на вопрос, на что он сейчас надеется: «- На что мы надеемся?.. Я вам так скажу. В начале 1905 года а одном сатирическом журнале появился анонс: «Лучшее средство от всех горестей». И во всю страницу была напечатана заглавная буква – «Р», а под ней было написано: «Продолжение в следующем номере»… Все с нетерпением ждали очередной номер. В нем к предыдущей «Р» прибавили такой же величины букву «е», и опять: «Продолжение в следующем номере»… В третьем номере появилась следующая буква «в». Загадочное название спасительного лекарства оборвалось на «Рев», так как третий номер журнала конфисковали… Но таинственное «Рев» волновало всех» (стр. 233).
Писатель Ш. Добин вспоминает беседы, которые он вел в той же Швейцарии с Шолом-Алейхемом: тот неоднократно говорил о неизбежности революции, которая начнется «именно с Петербурга» и в конце концов одержит победу.
Эти и другие подобные свидетельства говорят еще об одном, и очень существенном Шолом-Алейхем – великий еврейский писатель – был кровно связан со своим народом, загнанным царизмом в пресловутую черту оседлости, но он никогда не был националистически ограничен. Родился он на Украине, вырос на украинской земле, воспитывался на традициях не только многовековой еврейской, но и передовой русской и украинской культуры. Шолом-Алейхем любил украинский народ, украинские народные песни. В киевской его библиотеке имелся «Кобзарь», по его слову – «песнь песней» Шевченко, он часто декламировал стихи великого украинского поэта.
Как известно, Шолом-Алейхем долго жил в Киеве, где он провел, как пишет его зять, «лучшие годы жизни»: «Этот город был для него своеобразным наблюдательным пунктом, с высоты которого он созерцал жизнь своих соплеменников. Киев питал его воображение, когда он сидел за письменным столом… В Киеве на Крещатике и Подоле он чувствовал себя лучше и свободнее, чем в Варшаве на литературных вечерах…» (стр. 96). Недаром его называли часто киевским писателем, и он гордился таким определением. Где бы он ни был, он вспоминал свою родину, душой неизменно тянулся к ней. Лечась в Италии, он как-то сказал: «Небо здесь ясное, но под ясным небом тоскую по Касриловке (обобщенное название еврейского местечка на Украине. – З. Л.). Тело мое находится в Италии, а душа моя там, в России». Очутившись из-за разгоревшейся первой мировой войны в США, он со свойственным ему юмором говорил друзьям: «- Если бы нашелся какой-нибудь сумасшедший, который предложил мне: «Вот тебе три Нью-Йорка и кусочек Переяслава, выбирай! Что возьмешь себе?» Я подумал бы и ответил: «Разрешите улучшить Переяслав по моему разумению, и я вам уступлю все ваши Нью-Йорки» (стр. 222).
Как не хотелось Шолом-Алейхему умирать на чужбине, и последним предсмертным желанием его было, чтобы его похоронили в родном Киеве.
В сборнике относительно широко раскрываются связи Шолом-Алейхема с русской литературой. Кроме отдельных воспоминаний и суждений, здесь помещена обобщающая статья У. Гуральника «В общероссийском литературном контексте». Содержание ее значительно шире названия, ибо в ней рассматривается вклад Шолом-Алейхема в развитие еврейской национальной литературы, и исследователь правомерно объясняет это тем, что творчество писателя шло в ногу с общероосийским историко-литературным и, шире, общекультурным развитием, и приходит к выводу: «Под несомненным влиянием Гоголя и Щедрина, Островского и Чехова, во взаимодействии с русской литературой своего времени Шолом-Алейхем создавал свои шедевры, отмеченные печатью национальной самобытности…» (стр. 295).
Конечно, статья У. Гуральника не исчерпывает проблему, но намечает верные пути ее решения. Материал сборника выдвигает и другие назревшие вопросы, ждущие исследователя, например взаимосвязи Шолом-Алейхема и украинской культуры. Предстоит рассмотреть, что вошло в творческий арсенал еврейского писателя из украинской культуры. Ведь недаром Марьян Крушельницкий еще до Великой Отечественной войны взялся за роль Тевье-молочника и прекрасно и по-своему сыграл ее в харьковском Театре имени Т. Г. Шевченко. Необходимо конкретнее исследовать тему «Шолом-Алейхем и мировая литература». Мы уже приводили на этот счет высказывание Миколы Бажана. Добавим, что в США Шолом-Алейхема любили называть еврейским Марком Твеном, на что Шолом-Алейхем в шутку отвечал, что, может быть, Марк Твен является американским Шолом-Алейхемом.
Дело здесь не в хлестких журналистских сравнениях, а в существе вопроса: надо проанализировать взаимосвязи великого юмориста с мировой литературной традицией с тем, чтобы четче выявить и его национальное своеобразие.
Материалы сборника наталкивают на исследование еще одной темы: Шолом-Алейхем- организатор еврейской культуры. Приобретя широкую известность своими произведениями, написанными на еврейском языке (идиш), он начал издавать в Киеве сборники (своего рода журнал) под названием «Еврейская народная библиотека», куда стремился привлечь все имевшиеся силы крепнущей еврейской литературы, радовался появлению новых писателей, бережно пестовал их. И не только писателей. Услышав оригинальные песни, исполнявшиеся киевским юристом М. Варшавским, он собрал их и издал со своим предисловием.
Рецензируемый сборник озаглавлен «Шолом-Алейхем – писатель и человек». Одно неотрывно от другого, и человеческие качества писателя представляют, без сомнения, не меньший интерес для почитателей его таланта.
Существует расхожее мнение о простоте и безыскусности произведений Шолом-Алейхема, которые будто бы создавались легко, быстро, чуть ли не на ходу. На деле они – результат огромного и беспрерывного творческого труда. Писать, правда, Шолом-Алейхем мог везде: в поезде, во время прогулок он мог вдруг остановиться, сесть и запечатлеть на бумаге то, что появилось в воображении; дома, когда дети бегали и галдели, шум ему не мешал. Захваченный замыслом, он целиком отдавался ему. Но, набросав пришедший к нему сюжет, он затем тщательно обрабатывал его. Об этом неопровержимо свидетельствуют все те, кто наблюдал его во время творческой работы. Многие произведения переписывались по нескольку раз, каждое слово буквально выверялось. Дочь писателя Ляля вспоминает: «Папа пишет удивительно легко… А меж тем он страшно строг к своим сочинениям: пишет, зачеркивает, вклеивает, снова пишет, снова черкает… И даже тогда, когда рукопись уже отправлена, не раз случалось, что он вдогонку посылал телеграмму в редакцию: надо изменить какое-нибудь слово. Так он однажды обратился к М. Кауфману в Бессарабию, чтоб тот телеграфно сообщил ему какое-нибудь имя собаки по-молдавски» (стр. 126).
Кстати, только внешне казалось, что он писал легко. Перевоплощаясь в своих героев, он не только переживал за них, он вбирал в себя их сердце, их мысли, их горести и радости. И. Беркович, зять Шолом-Алейхема, пишет: «Работал он интенсивно, опьяненно, отчаянно покусывая пальцы, иногда до крови, поэтому часто работал в перчатках, йо и они не спасали» (стр. 114). Не случайно один из любимых его жанров был монолог, будь то монолог самого автора или его героя. Вообще воспоминания И. Берковича содержат в себе массу ценных наблюдений. Он писал свои воспоминания по горячим следам, вскоре после смерти писателя, и их части – «В своей «республике» (то есть в семейном кругу), «В писательской семье» и «У станка» – дают разностороннее представление о характере Шолом-Алейхема. Жаль, что они даются в отрывках, как и некоторые другие. Видимо, объем книги, хотя он и не маленький (почти 20 печатных листов), не позволил привести их полностью.Большинство материалов сборника переведено и прокомментировано М. Беленьким.
Сделано это доброкачественно, лишь некоторые комментарии вызывают замечания. Так, Иосиф Опатошу назван еврейским польским писателем. Можно подумать, что он писал как на еврейском, так и на польском языках. На самом деле он только родом из Польши. Абе Лев характеризуется как фольклорист. Действительно, он занимался еврейским фольклором, но был и достаточно известным писателем. Жаль, что в сборнике отсутствует именной указатель. Можно сделать еще некоторые замечания, но в целом сборник хорошо скомпонован и издан. Украшают его со вкусом подобранные иллюстрации. Издательство «Советский писатель» сделало хороший подарок к знаменательному юбилею великого писателя.
г. Горький