В. Х. Гильманов. Герменевтика «образа» И. Г. Гамана и Просвещение

И. Г. Гаман (J. H. Hamann, 1730 – 1788) – «блудный сын XVIII века». В. Гильманов выдвигает этот тезис и убедительно доказывает его. Прозванный современниками «северным магом» и согласившийся с этой характеристикой, Гаман действительно занимает особое место в немецкой и европейской культуре эпохи Просвещения. Учитель Гердера и Гете, теолог, мистик, философ и историк культуры, Гаман предстает перед читателями как жесткий критик своего века. Он полемизирует с Лессингом, Кантом, Гердером и многими другими теологами, философами, лингвистами XVIII века. Тексты Гамана, даже самые известные, собравшие урожай похвал таких современников, как Гердер и Гете, располагаются сегодня на пограничной линии между пониманием и непониманием. Пронизанные множеством скрытых и явных аллюзий, цитат и полуцитат, полные полемических уколов, намеков и выпадов, они требуют обширного комментария. В спорах с веком Гаман защищает свою, глубоко выстраданную и прочувствованную истину, выражая ее в загадочных, зашифрованных текстах, подчас почти недоступных даже подготовленному читателю.

В. Гильманов рассказывает о Гамане-герменевтике и мистике, предпринявшем «Крестовые походы филолога» (название сборника сочинений 1762 года) против своего времени. В определенном смысле Гаман – «просветитель, выступающий против Просвещения» (с. 400). В то же время Гаман заведомо принимает разум, а его иррационализм – «научный миф», упрощающий сложную картину мира великого мыслителя.

В. Гильманов убежден, что Гаман не был «врагом разума» и «борцом за чувства». Творчество Гамана не простая прелюдия эпохи «Бури и натиска». Этот старый тезис искажает «подлинный смысл» гамановского противостояния рационализму XVIII века (с. 23). Изучая особую герменевтику Гамана («герменевтику образа»), В. Гильманов приходит к следующему выводу: «…главная направленность теологии Гамана ведет не от разума к чувству», а от автономии разума к «богоцентризму» (с. 141). В этом пункте Гаман расходится со своим веком. Он бросает вызов не только Канту, Гердеру или Лессингу, но и Фридриху Великому, королю немецкого Просвещения (с. 155). Герменевтика Гамана – герменевтика переживания Бога в «живом опыте человека», в «телесной конкретности» (с. 190), в неразрывной взаимосвязи быта и бытия, горизонтали и вертикали.

В. Гильманов определяет мышление Гамана как «нелинейное» (с. 19). Эта мысль представляется новой и продуктивной. Под «нелинейностью» современная синергетика понимает «избиратель-

ность, необычную реакцию на внешние воздействия». При этом такая избирательная реакция возможна лишь на такое воздействие, которое организовано адекватно собственным тенденциям системы. Взаимосвязь быта и бытия, вертикали и горизонтали – это описание в других терминах встречи сложных структур «разного возраста», принадлежащих к разным «темпомирам». Происходящее при этом «включение «памяти» (элементов прошлого) означает нарушение симметрии в пространстве»¹. Возможно, что таким нарушением «симметрии в пространстве» было знаменитое «лондонское переживание» Гамана.

Весной 1758 года в Лондоне Гаман, читая Священное Писание, «пережил свое индивидуально-личностное «просвещение», которое наполнило его эмоциональной и смысловой энергией на всю оставшуюся жизнь» (с. 125). Гаман воспринял, услышал «»крик» и «голос» Бога, обращенные к нему…» (с. 128). Он задумался об Авеле и о словах Бога, адресованных братоубийце Каину. Почувствовав, как в ответ бьется его сердце, Гаман узнал «в голосе сердца голос Христа». Не жажда мести, а жажда прощения и благодати овладела им. Это переживание – ключ к герменевтике Гамана, которую В. Гильманов называет «христоцентрической» (с. 409). Это было «пороговое» переживание Гамана, в результате которого родилась красота как «некий промежуточный феномен между хаосом и порядком» (с. 65).

На какие традиции опирается герменевтика Гамана? Есть ли точки соприкосновения между картиной мира Гамана и современностью? Можно ли говорить о созвучиях, перекличках между духовным миром немецкого мистика XVIII века и традициями русской культуры? Все эти вопросы представляют для В. Гильманова исключительный интерес. Историков германистики заинтересует раздел «Гаман и отечественная наука» (с. 90 – 104)². Для кенигсбергского мыслителя, подчеркивает В. Гильманов, очень важна традиция Августина с характерными для нее мотивами «нисхождения» и «умаления» (humilitas) (с. 162). Сложные отношения притяжения и отталкивания связывают идеи Гамана с лютеранством (с. 24). Близость картины мира Гамана к «раннехристианской патристике» (с. 22) определяет и точки соприкосновения с русской культурой. Типологически идеи Гамана сопоставимы с «восточно-христианской традицией», с исихазмом, особенно с такими его разделами, как «имяславие», «гносеология сердца», «синергийная антропология» (с. 22 – 23). Примечательна мысль В. Гильманова о том, что некоторые идеи Гамана вызывают ассоциации с идеями М. Мамардашвили и С. Хоружего, представителей современной антропологической феноменологии (с. 406). В этом контексте особое место занимает мистическое переживание личностью встречи с Богом.

Встречу с Богом Таман воспринимает как акт «нисхождения» Бога в ответ на смиренное вопрошание человека. В понимании В. Гильманова Гаман не может быть врагом разума, поскольку «Бог, природа и разум пребывают в таком сокровенном отношении друг к другу, как свет, глаз и все, что свет открывает глазу, или как автор, книга, читатель» (с. 190). Мир в понимании Гамана представляет собой целостную систему, связанную прямыми и обратными связями. Гаман противостоит не разуму, а самодовлеющему всевластию и самовластию автономного человеческого разума, на «»станке» которого религия была лишена своей святости…» (с. 190). В русле размышлений Гамана опасна не столько «смерть Бога», сколько «смерть человека». Человек только и живет как «ответ на призыв Бога», как «вокатив» (с. 190). Критика Просвещения у Гамана – критика «обезбоженного мира» (с. 191).

Ключевым положением герменевтики Гамана является «языковая диалектика «буквы и духа»». Человек – единственное существо тварного мира, наделенное коммуникативной способностью. Только человек может соучаствовать «в энергийно-смысловой связи между <…> оконеченной природной реальностью и божественной бесконечностью» (с. 397). «Благодаря «языковой компетенции» человек суть свободное, смыслообразующее существо, специфика которого выражается в динамическом единстве души и тела. Душа – это значение, «сигнификат» тела; тело – «сигнификат» души» (с. 397). В этом отношении человек суть «образ и подобие» Бога. Поэтому основная цель Гамана – «поддержать, сохранить, «оживить» в нас идею «образа и подобия», конкретным воплощением которой в истории стал Христос» (с. 398).

Предвосхищая идеи В. фон Гумбольдта, Гаман подчеркивает, что человеческий язык «не есть», он «совершается», постоянно происходит как «божественный язык в человеческом языке» (с. 315). Благодаря разуму человек способен «слышать и воспринимать Слово Бога» (с. 316). Закономерно, что филолог, толкующий, изучающий, слушающий язык, попадает в ситуацию на острие познания. Филологу «приходится иметь дело с Богом» (с. 320). Слушать и говорить означает «переводить» с Божественного языка на язык человеческий, а потому поэт – лучший переводчик с «языка ангелов на язык людей» (с. 320). Поэзия в понимании Гамана – «страстный, чувственно-образный ответ человека на Творение» (с. 320).

Герменевтика Гамана подвижна, инвариантна и очень близка к «языку художественного творчества» (с. 408). Суть этой герменевтики заключается в том, что существует «пространство благодати». Здесь может и должно «происходить взаимодействие и взаимопонимание между Богом и человеком». Человек не должен захватывать, расчленять мир, не должен объяснять его из себя. Человек не призван для того, чтобы подниматься, восходить, достигая тем самым уровня Бога. Очевидно, что Гаман пересматривает ренессансную концепцию человека. Человек должен «призывать» Бога и Бога слушать.

«Христоцентризм» Гамана многое объясняет в жанровой и стилевой природе его текстов. Слово Гамана «обладает поразительной центробежностью», оно устремлено сразу к прошлому, настоящему и будущему. С одной стороны, слово Гамана замкнуто в предельную субъективность. Его смысл невозможно уяснить без подробного биографического контекста. С другой стороны, это слово входит в широчайшие контексты. Оно замечено в «странничестве», уличено в лицедействе. Слово Гамана, ироничное, шутливое, пародийное, играет на «сцене общемирового театра». В результате рождаются тексты, пронизанные «мириадами прямых и косвенных цитат из Библии» (с. 323). Гаман «»вшивает» в «покрывало» своих рассуждений фрагменты из сочинений своих оппонентов», «стремясь «подставить» их под «проясняющий свет Откровения»» (с. 406). Гаман создает интертекстуальные симфоний, отрицая при этом даже саму возможность «Смерти Автора». Закономерно, что кенигсбергский философ много размышляет о своем «авторстве».

Книга В. Гильманова «Герменевтика «образа»» содержит не только глубокий анализ научно-художественных текстов Гамана. В. Гильманов выступает в ней как талантливый переводчик и комментатор. В качестве приложений в состав тома включены два наиболее известных сочинения Гамана – «Достопримечательные мысли Сократа» (1759) и «Aesthetica in nuce» (1762). Переводы В. Гильманова сохраняют не только философскую глубину, сложность, а подчас и темную противоречивость оригинала. Они передают особый ритм фразы, почти непереводимую гамановскую игру слов. Намеки, аллюзии и скрытые цитаты В. Гильманов стремится по возможности сохранить. Читателю произведений Гамана приходится считаться с тем, что в текстах возникают дополнительные этажи и подвалы смысла. Утрата стиля почти всегда означает утрату смысла.

Переводы В. Гильманова вводят тексты Гамана в орбиту русской культуры и русского языка и одновременно превращают монографию в «Книгу для чтения» по истории культуры XVIII века. Книга продолжает ряд изданий о духовной среде старого Кенигсберга, подготовленных учеными Калининградского университета.

В. ЗУСМАН

г. Нижний Новгород

1. Белавин В. А., Капица С. П., Курдюмов С. Ц. Математическая модель глобальных демографических процессов с учетом пространственного распределения / / Князева Е. Я., Курдюмов С. П. Основания синергетики: Режимы с обострением, самоорганизация, темпомиры. СПб.: Алетейя, 2002. С. 316, 62.[↩]
2. Рецепцию идей Гамана в России определили труды В. Кожевникова и В. Жирмунского. См.: Кожевников В. А. Философия чувства и веры в ее отношениях к литературе и рационализму 18 века и к критической философии. Ч. 1. М., 1897; Жирмунский В. М. Гаман как религиозный мыслитель / / Русская мысль. Кн. VI. Москва и Петербург, 1913. XVII. С. 31 – 36.[↩]