Шекспир – русский. Перевод с английского И. Шайтанова

Энтони БРЕНТОН

ШЕКСПИР – РУССКИЙ

У Шекспира в России особый статус. Когда в перестроечные годы серьезная литература проиграла борьбу за читателя разного рода «чтиву», на столиках в переходах метро осталось совсем немного знакомых имен: Пушкин, Булгаков, Набоков… И с ними рядом в глянцевых обложках, под которыми скрывались архаичные переводы девятнадцатого столетия (Почему? Чтобы не платить переводчикам) – Шекспир. У нас, действительно, есть русский Шекспир. Свой, укорененный, обрусевший (как писал И. Тургенев в одной из лучших русских эпиграмм – на переводчика Шекспира: «Перепер он нам Шекспира / На язык родных осин»). Так что русский Шекспир – это не только предмет академического изучения, но культурная, почти бытовая реальность. Но Шекспир – русский? То ли очередная гипотеза о подлинном авторе, которого мы знаем под именем Уильяма Шекспира, то ли парадокс, на который решился посол Великобритании в России, знаток и исследователь Шекспира (хотя сам он говорит о себе как о любителе) – сэр Энтони Брентон. Россия для Шекспира и Шекспир для России – таков двойной сюжет этого эссе.

По роду своей деятельности я не склонен к провокации. Кем-то было сказано, что настоящий дипломат – это тот, кто думает дважды, прежде чем ничего не сказать. В таком случае мое название «Шекспир – русский» может показаться провоцирующим, и прежде всего, провоцирующим вопрос, достаточно ли я подготовлен, чтобы рассуждать по данному поводу. Что, собственно, может предложить в качестве рассуждения о Шекспире британский посол, чье прямое занятие состоит в том, чтобы соотносить пропаганду всего британского с пониманием тонкостей национальной и международной политики?

Пусть немного, но все-таки… Шекспир, разумеется, не нуждается в пропаганде, по крайней мере, на взгляд образованного англичанина. Величайший в мире драматург, которого играют чаще, чем Расина во Франции и Шиллера в Германии. Создатель множества персонажей, известных во всем мире: Ромео и Джульетта, Фальстаф, Шейлок, Король Лир, Гамлет. Творец всем известных фраз: «Чума на оба ваши дома», «слова, слова, слова», «быть или не быть». Пропагандировать Шекспира столь же немыслимо, как рекламировать солнечный свет.

Но если пропагандистская составляющая моей профессии делу не поможет, то – как насчет политики? Тридцать лет моей дипломатической карьеры я занимался тем, что следил за политическими событиями, давал советы политикам, пытался влиять на политические решения. И по своему опыту скажу, что не знаю драматурга, обладающего более ясным и проницательным видением политики, чем Шекспир. Он не имеет себе равных в знании того, как борются за власть, захватывают и используют ее. Обстоятельства, разумеется, изменились. Он писал о монархии, в то время как мы по большей части имеем дело с демократией. За потерю власти в его время расплачивались на плахе, теперь же – писанием мемуаров в коттедже близ Оксфорда или на даче под Москвой. Но жажда власти, усилия, предпринимаемые, чтобы взять и удержать ее, они – вечны. Выборы короля, инсценированные в «Ричарде III»; единый миг, обнаруживающий всю глубину нравственного падения высокопоставленного чиновника в «Мере за меру»; показной суд над низложенным правителем в «Ричарде И»; манипуляция общественным мнением в «Юлии Цезаре» – эти эпизоды тревожно отзываются в мире современной политики повсюду, и не в последнюю очередь здесь, в России.

Но почему я заговорил о Шекспире как о русском? Может быть, я один из тех, несколько тронутых умом ученых-заговорщиков, убежденных, будто автором всех этих пьес не мог быть мальчишка из школы в сельском Стрэтфорде-на-Эйвоне и предлагающих на его место более благородных кандидатов:

Кристофера Марло или Фрэнсиса Бэкона, графа Оксфорда или графа Рэтленда? Среди русских не кто иной, как Владимир Набоков в годы юности написал стихотворение, исполненное тех же сомнений.

А быть может, я имею в виду некоего русского кандидата в Шекспиры? Скажем, дьяка или скомороха, бежавшего из Москвы Ивана Грозного и очутившегося вместе со свитой какого-либо посольства в Англии. Пораженный странностями островного существования, он увидел все в необычно ясном и точном – шекспировском! – свете. Увлеченный красавицей, он остается в Лондоне, чтобы образной русской речью обогатить все еще достаточно провинциальный английский язык и английскую сцену. В результате подобного культурного сплава возникает пример англо-русского взаимодействия, который мне остается лишь рекомендовать как блистательный образец для наших современных отношений.

Но вернемся к Шекспиру. Со свойственным англичанам уважением к фактам я готов признать в стрэтфордском мальчугане подлинного автора пьес. И удивиться, как редко он вспоминает о России и о русских. Мне удалось отыскать лишь полдюжины упоминаний. Основной их смысл сводится к тому, что Россия – далекая страна, где медведи свирепы, а зимние ночи длинны, и о которой, кроме этого, Шекспир знает очень мало.

По его пьесам бродит множество итальянцев, французов, греков, римлян, шотландцев, валлийцев и даже датчан. Но русские встретились мне всего пять раз. Четверо из них были поддельными. Да и они появились скорее всего благодаря тому, что мой далекий предшественник, дипломат Джайлз Флетчер, вместе со своим деловым партнером возвратился около 1590 года в Лондон, исполнив обязанности Британского посла в далекой холодной Московии, совсем недавно пережившей жестокое правление Ивана Грозного. Оба написали отчеты о том, что им пришлось повидать, и (это и сегодня случается с воспоминаниями посла) записки Флетчера попали под запрет как представляющие угрозу англо-русским отношениям. Среди других обстоятельств они повествовали о решении Ивана Грозного, еще при жизни его седьмой жены, взять восьмую – тогдашнюю королеву Англии Елизавету I.

Столь дикая история не могла не стать известной в Лондоне. И не она ли, три года спустя, послужила основой для знаменитого эпизода в комедии «Бесплодные усилия любви»: под видом русских, жаждущий любви король Наварры и трое его друзей представляются французской принцессе и ее придворным дамам, тщетно добиваясь их взаимности.