Высоконравственная затея

Я не люблю есть раков. Нет, мне в принципе вкусно – но сам процесс! Перепачкаешься, исколешь весь язык, в итоге на столе – гора панцирей, в желудке – горсточка мяса. Я, возможно, не гурман. Но и раки – не еда.
Точно так же я не люблю читать статьи о «новом реализме». Рев полковых горнов, шелест расчехляемых знамен, ура, ура. В итоге – взъерошенные мысли и раздраженно перечитанные в поисках смысла страницы.
Говорить всерьез о «новом реализме» мне сложно: всегда сложно говорить о том, в существование чего не веришь. Тем более сложно, что говорить нужно очень серьезно. «Новый реализм» не подразумевает иронии. (Если только она не используется как багор, которым удобно топить постмодернистов и «старых» реалистов, отживших свое, но бессовестно цепляющихся за отплывающий пароход действительности.) А жаль. Я вообще призвал бы всех литературных критиков писать с иронией «о времени и о себе»: глядишь, навязчивая категоричность сошла бы за оригинальность взглядов, а самые удачные высказывания осели б средь пишущей братии, падкой на красное словцо. Но нет, нынешний критик – особенно (не сочтите за возрастной шовинизм) из молодых – предпочитает стучать указкой по парте и чеканить: «Посерьезней, попрошу вас!».
Ну, всерьез, так всерьез.
Ни как о направлении, ни тем более как об этапе развития отечественной литературы о «новореализме» рассуждать невозможно. Появились новые авторы, более или менее удачно работающие в реалистической манере, постмодернизм развлекает нас все меньше. Вот, собственно, пока и все.
Постмодернизму рано выписывать свидетельство о смерти: быть может, он просто притомился, накувыркался и высмеялся. Кто его знает, а вдруг он завтра как ни в чем не бывало вскочит на ноги и сразит нас парочкой невиданных кульбитов. Как это случилось недавно в отечественном кинематографе, в котором Кирилл Серебренников отметился сугубо постмодернистским шедевром «Изображая жертву»: история Гамлета, уставшего от самого себя. Что тогда – будем говорить о новом постмодернизме?
Наверное, из того нового, что появилось только сегодня, можно построить мир. Как ни крути, но магическим прилагательное «новый» стало не так давно, в обществе потребления. Производители компьютерного софта выбрасывают на рынок новые версии программ, в которых нов, быть может, только цвет кнопочек. Немудреная, но ведь действенная стратегия. Срабатывает она, как оказывается, и в литературной критике. Крикнул «новый» – полезай в корзину, дома разберемся. И только потом, быть может, зародится смутное сомнение: «а может ли в принципе быть «новым» реализм?» Ведь он новый в каждый следующий день. Либо он перестает быть реализмом, перестав отражать – нет, скорее, выражать – реальность.
Но сегодня мало кого беспокоит, есть ли смысл в самом термине. Главное – использование его дает возможность выглядеть модно, оставаться на острие.
Эволюция «новореализма» отмечена сильным утяжелением термина: он постоянно прирастает неким дополнительным смыслом.
В статье Сергея Шаргунова «Отрицание траура», от которой ведет летоисчисление «нрвый реализм», он («новый реализм») предстает перед нами нагим – то ли как младенец, то ли как телепортировавшийся из будущего Терминатор. (Не могу удержаться от таких, рыночно-попсовых, образов: