Сергей Солоух. Комментарий к русскому переводу романа Ярослава Гашека «Похождения бравого солдата Швейка»

Сергей С о л о у х. Комментарий к русскому переводу романа Ярослава Гашека «Похождения бравого солдата Швейка». М.: Время, 2015. 832 с.

Первое издание «Комментария…» вышло в 2013 году в международном издательстве Сергея Юреньена «Franc-Tireur USA». Оно было дополнено и исправлено.

«Эта скромная попытка комментария…» — начинает предисловие составитель, и по мере чтения книги понимаешь, насколько попытка невероятная и восхищающая. Мне даже подумалось, что одному человеку сделать такое не под силу, и я заглянула в «Википедию»: «Сергей Солоух (литературный псевдоним) — современный прозаик, номинировавшийся на премии Большая книга, Букер и Антибукер, ээсеист…»

Он родился 13 мая 1959 года. В интервью с Иваном Толстым «Швейк под микроскопом» от 25 октября 2015 года Солоух сообщает, что в 28 лет стал кандидатом технических наук и что, когда он не пишет ничего художественного, его тянет «к чему-то логически выстроенному» (http://www.svoboda.org/a/27352204.html). Данная книга выстроена превосходно и читается как захватывающий интеллектуальный роман — лингвистический, исторический, культурологический прежде всего.

Уже первый комментарий — фамилии Швейк — демонстрирует основательность, многосторонность подхода. Углубляясь в чешское написание (Suvejk), Солоух отмечает, что «использование славянского йотированного «j» вместо чистого тевтонского «i» делает это как будто бы немецкое имя скорее чешским». «Даже Брехт писал «Schweyk» с «y», чтобы создать ощущение чешского имени, — обращает внимание Cecil Parrott. — В его пьесе «Schweyk in the Second World War» Швейк говорит: — Повезло мне с фамилией, потому что я Schweyk с «y». Писался бы с «I», считался бы немцем и меня бы сразу призвали» (с. 14). Солоух показывает, что «столкновение двух языков, чешского и немецкого, заключенное в самом имени героя, замечательным образом характеризует тот этнокультурный конфликт, который был не просто характерен для повседневной жизни довоенной Чехии, но и во многом эту жизнь определял и формировал. И не случайно взаимопроникновение и взаимоотталкивание языков, родного и неродного, оказалось одним из самых заметных и ярких стилевых элементов романа об этой жизни. Остается лишь сожалеть о том, что способа передачи этого базового фонетического, морфологического и синтаксического противостояния переводчик на русский не нашел или вообще не посчитал необходимым искать» (с. 14-15).

К этой мысли я еще вернусь, комментатор же объясняет, что, согласно авторитетному мнению составителя первого этимологического словаря чешских фамилий Антонина Котика (1840-1919), не слишком распространенная фамилия Швейк скорее всего восходит к славянскому корню «шуй» — левый, а также неправый/неверный, кривой, косой (с. 15). Если имя русифицировать полностью (как В. Набоков — «Алису» до «Ани»), «самым верным был бы вариант — бравый солдат Осип Шульга. Впрочем, с общеславянской левизной не все согласны» (с. 15). Упоминает Солоух и об исследователях, «склонных к домашней, менее научной и, соответственно, идеологически выдержанной лингвистике», допускающих немецкое происхождение от слова schweig (schweigen) — молчи, молчать (с. 15-16). Комментарий продолжает обсуждение таких вопросов, как: когда Гашек обращался к образу Швейка, кто и при каких обстоятельствах подарил будущему романисту сочетание имени и фамилии, но уровень информативности и скрупулезности, думаю, уже ясен.

Комментарий сделан на основе ставшего классическим перевода Петра Богатырева (1893-1971). С. Солоух рассказывает о трех прижизненных радикально отличающихся друг от друга редакциях перевода (с. 8). В 1929 году вышла первая часть первой редакции (вступительную статью написал В. Антонов-Овсеенко), вторая часть — в 1930-м (обе — в «Дешевой библиотеке Госиздата»). В 1956-м и 1958-м выходят два полные издания. В 1963-м — пересмотренный вариант — по всей видимости, после жесткой цеховой критики (отсылка дана). Эта редакция и стала окончательной, именно ее переиздают.

С переводом произошло чудо: богатыревский Швейк стал частью российской литературы и культуры. Все художественное своеобразие Гашека, его австро-венгерский колорит переводчику передать не удалось, но своеобразный богатыревский мир Гашека и Швейка был создан и впитан культурой.

По-моему, вкус С. Солоуха проявляется уже в том, что он не стал переводить книгу заново (чудо повторить невозможно), но взялся за максимальное приближение читателя к миру оригинального текста. Он показывает как гениальные находки переводчика, так и очевидные нелепицы и ошибки, его специфику (Богатырев «не слишком жалует все особенное и яркое, подчеркивающее индивидуальность текста…», с. 32). Учтены и особенности эпохи: диалоги во всех четырех томах были подвергнуты зачистке и «деидеологизации» (с. 32).

Работа проделана колоссальная. Восстановлены соответствия событий в романе реальным событиям Первой мировой. Предельно насыщен информативный комментарий; например, строки «Теперь повсюду отчетливо были видны следы боев, которые велись во время наступления русских, стремившихся пробиться к долине Тисы» ведут к рассказу об осенне-зимней кампании 1914 года. Ценны отсылки, в данном случае — к первому тому книги генерала А. Деникина «Очерки русской смуты», к «Воспоминаниям» генерала А. Брусилова (с. 673).

С. Солоух буквально проходит весь путь со Швейком; подробно, с историческими отступлениями говорит о каждом населенном пункте, пивных, рюмочных, погребках, гостиницах, казармах, больницах, аптеках, полицейских участках, борделях и т. д. Детально обсуждаются карточные игры, спиртное, собаки и проч. Упомяну «гастрономическую» тему. Грубоватая угроза «Лапшу из вас сделать! Перестрелять! Наделать из вас отбивных котлет!» оборачивается «аппетитным» уточнением: «В оригинале: не котлет, а голубых карпов (kapra na modro), — старинное чешское блюдо, кусочки карпа, даже не отваренного, а вытомленного в овощном бульоне, причем так, чтобы неповрежденная шкурка каждого кусочка стала совершенно голубой» (с. 63). Если вам подумалось, что в данном контексте это излишество, автор предусмотрительно замечает, что «Гашек был большим мастером стряпни. И, проваландавшись почти всю свою жизнь без угла и крова, обычно благодарил своих несколько утомленных его присутствием знакомых и друзей чем-нибудь изысканным собственного приготовления» (с. 63). Тема продолжится: Гашек «не только любил готовить, но и поесть. Очень гордился своим всегдашним раблезианским аппетитом и совершенно упал духом, когда уже в Липницах, незадолго до кончины, это неизменное свойство его организма стало предательски угасать» (с. 130). Мотив Рабле еще зазвучит. Оптимистичное гашековское «пробуждение молодого великана Гаргантюа, описанное старым веселым Рабле» будет привычно скрупулезно для досконального комментатора уточнено: «Тридцативосьмилетный Франсуа Рабле, рожденный в 1494-м, в год публикации первой книги романов о Гаргантюа и Пантагрюэле (1532) был моложе Ярослава Гашека. В момент, когда писались эти строки романа, весной 1922-го, автору «Швейка» (1883 года рождения) исполнилось уже 39 лет» (с. 447).

Информация о Гашеке — через комментарий — воспринимается по-новому. «Гашека, по свидетельству его знакомых и друзей, в его самые продуктивные годы (и до войны, и тем более после) совершенно уже не занимали чужие художественные тексты, зато он очень любил листать энциклопедии и всякую научно-популярную дребедень» (с. 78). Солоух по разным, обусловленным текстом, поводам напоминает, что Гашек был рожден католиком, крещен, с девяти лет прислуживал во время мессы, причем в двух храмах. «Здесь может быть уместно заметить, что юный Гашек отличался девичьей миловидностью, розовой нежной кожей, каштановыми вьющимися локонами — короче, чистый ангел, а не будущий хулиган и пьяница» (с. 74). «Когда пришло время сочетаться браком, венчался с Ярмилой Майеровой в храме Св. Людмилы, что на нынешней площади Мира в Праге. Впрочем, все это не помешало приходскому священнику в Липнице по смерти Гашека в январе 1923-го отказать ему в церковных похоронах. Ксендз искренне считал крепко пьющего деревенского соседа безбожником» (с. 149).

Искусно исполнен пласт экспрессивных выражений. Им, заглушенным советской цензурой, возвращается изначальное звучание оригинала. Гашек в свое время писал о том, что если в жизни было употреблено сильное выражение, оно должно быть и в тексте. Автор комментария не избегает грубости и сам склонен к разговорности.

Ценен последовательный показ характерного для романа смешения языковых пластов (основные — чешский, немецкий, русский, дополнительные — венгерский, польский, английский). В оригинале через взаимодействие языков передана атмосфера времени, показаны тонкости взаимоотношений между героями, охарактеризованы сами персонажи, и комментарий дает почувствовать уникальность стиля Гашека, подчас опускаемую Богатыревым.

Глубоки интерпретации: так, заключая комментарий ко второй главе четвертой части, Солоух замечает, что это «одна из самых коротких, смешных и замечательных в романе, поскольку фактически самым лаконичным и наглядным образом обнажает суть того, что получилось у Гашека. Роман перевоспитания. Перевоспитания человека идеального, книжного, толстовского и гордого — в смиренного, слабого, безнадежно уставшего, но истинного. И кем? Самой жизнью, олицетворенной в круглой морде грязноватого, подловатого, но всегда правого и никогда не унывающего идиота Швейка» (с. 799).

Сергей Солоух отсылает к своим более подробным публикациям, и, прочитав 830 страниц, ты готов искать рекомендуемый им № 33 «Toronto Slavic Quarterly»: можно быть уверенным, этот автор не разочарует. В грандиозного объема работе все же есть элемент коллективности. Солоух упоминает о создании блога, в котором он методично размещал большими и малыми частями рабочие материалы, и посетители блога из разных стран откликались, когда ему было что-то неясно, не хватало информации. Ссылки на блогеров пока выглядят непривычно, но, по-видимому, это дело времени.

Заинтересованным рекомендую интервью с И. Толстым: там много интересных сюжетов.

Людмила ЕГОРОВА

Вологодский государственный университет