Серьезное исследование
«Очерки истории балкарской литературы». Нальчик, «Эльбрус», 1981, 400 с.
В предисловии к этой книге говорится, 410 она – всего лишь «первый шаг на пути к глубокому научному осмыслению закономерностей развития и формирования национального своеобразия балкарской литературы» (стр. 6); однако перед нами серьезное исследование истории балкарской литературы за целое столетие.
О балкарской литературе принято говорить как о молодой или младописьменной; это определение не отличается точностью. Но балкарское литературоведение действительно пока молодо. Оно складывалось на наших глазах буквально за последнее двадцатилетие, однако успело стать серьезной силой в национальном культурном процессе. Балкарскими литературоведами уже создан целый ряд историко-литературных и теоретических исследований. Естественно, что их внимание в первую очередь привлекают наиболее крупные явления в родной литературе. Это – творчество великого Кязима Мечиева и поэзия Кайсына Кулиева, выдающегося советского поэта. Но и произведения менее значительных художников слова не остаются за чертой интересов исследователей; Свидетельством их научно-методической зрелости и является создание «Очерков».Книга написана коллективом исследователей. Алии Теппеев, Фатима Урусбиева и Зейтун Толгуров – авторы основного корпуса «Очерков».
В обобщающем историко-литературном исследовании, которому не предшествует традиция долгого и кропотливого изучения узловых и частных вопросов литературного процесса на всем его протяжении, как правило, почти невозможно избежать элементов описательности, информационности и эмоционально-оценочных характеристик. К чести балкарских исследователей, можно отметить, что их труд выгодно отличается от целого ряда очерков истории аналитичностью в освещении конкретных явлений литературы и объективностью их оценки в контексте историко-культурного процесса. Это качество особенно бесспорно в главе «Литература на современном этапе», в которой проанализирован литературный процесс с 1956 года до начала 80-х годов. В таком же научно-методологическом ключе написаны главы-портреты о Кязиме Мечиеве, Кериме Отарове, Кайсыне Кулиеве и Танзиле Зумакуловой – самых крупных деятелях национальной художественной культуры.
Авторский коллектив задумал показать литературный процесс во всех его связях: с национальным фольклором » в период становления индивидуально-профессиональной традиции художественного творчества; с социальной историей народа в период формирования и становления, идейно-эстетического самодвижения литературы; с инонациональными литературными традициями на всех этапах истории. Этим стремлением объясняется наличие в «Очерках» таких глав, как «Народное устно-поэтическое творчество» (А. Холаев), «Просвещение и культура Балкарии в XIX – начале XX века» (Ф. Урусбиева), «В семье братских литератур» (С. Алиева).
Эти главы, безусловно, дают важную информацию. В то же время в них есть некая «необязательность», которая заключается в том, что они носят самостоятельный обзорный характер и, честно говоря, ничего не объясняют в своеобразии формирования литературного процесса. А. Холаев дает суммарный очерк балкарского фольклора по жанрам, но без малейшей попытки что-то объяснить в своеобразии индивидуально-профессиональной поэзии, хотя бы у основоположника национальной литературы Кязима Мечиева, чье творчество имеет прямые, непосредственные связи с народной поэзией – во многом совпадает с изумительной народной лирикой балкарцев, но еще резче отличается от нее.
И встает вопрос, зачем же в таком случае давать такой обзор? Ведь это в какой-то мере принижает значение и достоинство народной поэзии, а она у балкарцев исключительно богата и достойна самостоятельного очерка истории. Разумеется, до написания самостоятельной «Истории» балкарского фольклора еще далеко, национальная фольклористика к этому еще не готова, но обзорная глава в «Очерках», с ее беглыми суммарными характеристиками, не является ни конспектом истории фольклора, ни реальным подспорьем для истории литературы. Сам по себе тот факт, что балкарская индивидуально-профессиональная поэтическая традиция возникла на основе народной поэзии, не требует доказательства. Объяснить же научно процесс возникновения индивидуальной традиции творчества такая глава не в состоянии, хотя информация, которую она дает читателю, вполне добротна и полезна.
Глава о просвещении и культуре балкарцев в дореволюционный период страдает этой же неорганичностью в композиции «Очерков». Сама по себе балкарская просветительская мысль представляет большой интерес как явление в развитии народного самосознания в дореволюционное время. Изучать ее необходимо, но вряд ли это нужно делать в очерках истории литературы. Верно говорит в предисловии Х. Хутуев: «Фольклор и просветительское движение в Балкарии пока еще мало исследованы. Ведутся записи, издание и научное осмысление устно-поэтического творчества. Общественно-политические, мировоззренческие вопросы, касающиеся деятелей просвещения и культуры Балкарий, продолжают выясняться. Оставаясь представителями своего класса, в плену его предрассудков, балкарские просветители зачастую не имели ясной мировоззренческой позиции, что привело некоторых из них к непониманию идей Октябрьской революции. Поэтому… в данной книге делается лишь первая попытка определить место этих неоднозначных личностей в развитии культуры балкарского народа» (стр. 6).
Меня не смущает то обстоятельство, что деятели балкарского просвещения дореволюционного периода не всегда и не по всем важным социально-политическим вопросам имели четкую мировоззренческую позицию, не всегда умели переступать через свои сословные предрассудки. Это было неизбежно. Это было свойственно почти всем северокавказским просветителям. Важно, что они мыслили в духе общенациональных интересов, что были демократами, что вся их деятельность была воодушевлена мечтой о национальном возрождении, о просвещении народа, о развитии культуры и национального самосознания народа; что они сеяли идеи равноправия и братства народов, восставали против несправедливости в современном им обществе, выступали за демократизацию общественной жизни и горского патриархального быта, что, наконец, их деятельность начисто лишена была сословно-классовой корысти.
Что касается предрассудков, то они есть и у народа, и у его представителей, в том числе и у поэтов. И одни предрассудки ничем не лучше других.
У меня вызывает сомнение другая сторона вопроса: все ли названные в главе о просвещении деятели (Солтан-Бек Абаев и Мисост Абаев, Исмаил, Науруз и Сафар-Али Урусбиевы, Басият Шаханов) являются просветителями? Вправе ли мы зачислять всех деятелей культуры в просветители и включать их в очерки истории литературы? Ведь культурный процесс – иной объект исследования, факты из этого процесса могут быть привлечены лишь в том случае, если они имеют прямые связи с явлениями литературной истории.
Видимо, на композиционной структуре «Очерков» все же сказалась оглядка на устарелые схемы, по которым «Истории» молодых литератур обязательно содержали пространные обзоры по гражданской истории и народоведению, по фольклору, истории культуры и школьному просвещению. И получалось так, что в этом солидном окружении история самой литературы терялась, как нечто несамостоятельное.
Собственно, такое же впечатление оставляет и глава о литературных взаимосвязях – «В семье братских литератур». Она ближе, «роднее» литературному процессу. Сама постановка вопроса о необходимости изучения истории литературы в контактах с инонациональным художественным опытом, особенно для молодых литератур, мне представляется правомерной и перспективной. Но глава носит чисто информационный характер. Факты, на которых строится повествование, могли найти отражение в хронике литературной жизни. От главы же в «Истории» литературы мы вправе ожидать освещения места и значения связей с инонациональными культурами в идейно-художественном самодвижении данной литературы. А в этом смысле в главе есть лишь отдельные нераскрытые заявки. Вот, к примеру, на стр. 353 говорится:
«…Ярко выраженный национальный поэт Кайсын Кулиев испытывает на себе огромное влияние поэзии Николая Тихонова, в частности, книг его стихов «Брага» и «Орда». Но – ни единого слова о том, как и в чем конкретно сказалось это «огромное влияние» в поэзии Кулиева и почему именно этим книгам отдано предпочтение национальным поэтом. А без ответа на эти вопросы такая громкая заявка остается общим местом, ни к чему не обязывающим и не обязательным.
Повторяю, сама проблема в такого типа исследованиях, насколько мне известно, ставится впервые и весьма перспективна. Связи (я имею в виду творческие связи) с инонациональным художественным опытом имели большое значение в развитии и росте молодых литератур в период их формирования и становления. Осветить роль и творческое значение этих контактов в очерках истории этих литератур необходимо. Наши «Истории» от включения таких глав станут более конкретными и убедительными, а суть так называемого ускоренного развития молодых литератур станет ясной, конкретной историко-литературной реальностью. Мое предложение сводится к тому, что писать такие главы следует на конкретном художественном материале творчества деятелей этих литератур,
Хочется поделиться с авторами «Очерков» еще одним соображением; быть может, оно пригодится в работе над усовершенствованием их значительного и серьезного исследования.
Читая книгу, я не мог избавиться от мысли о том, что нет четкого единого мнения о месте Кязима Мечиева в истории национальной литературы. Да, его называют «основоположником балкарской поэзии и балкарского литературного языка» (стр. 56), в один голос признают «великим поэтом», и все же история балкарской литературы начинается будто бы не с его творческого подвига. Правда, литературный портрет Кязима Мечиева помещен перед главой «Литература 20 – 30-х годов», но он никак не озаглавлен. В самом исследовании вопрос о том, когда же зародилась балкарская литература, обойден молчанием. Напротив, складывается впечатление, что авторы «Очерков» склонны думать, что зарождение балкарской литературы надо приурочить к 20 – 30-м годам нашего столетия. Так, во «Введении» прямо сказано: «Балкарская литература – одна из молодых литератур Советского Союза, вызванных к жизни Великой Октябрьской социалистической революцией…» (подчеркнуто мною. – Н. Д.; стр. 7). Почти то же самое сказано и в предисловии: «Письменность, созданная в первые же годы Советской власти, дала толчок к возникновению литературы, ее становлению и развитию…» (подчеркнуто мною. – Н. Д.; стр. 5).
Но ведь эти утверждения неверны фактически, ибо возникновение балкарской литературы связано с творчеством Кязима Мечиева, и надо датировать это событие 80-ми годами XIX века.
Соображения относительно письменности, ее отсутствия или наличия, ровно ничего не решают. Письменность может возникнуть задолго до первых произведений индивидуального творчества или, наоборот, спустя многие годы после фактического возникновения профессиональной поэзии. На Кавказе дело так и обстояло. Скажем, у осетин письменность на грузинской графической основе появилась еще в середине XVIII столетия, на русской графической основе – в конце XVIII века; первая книга на осетинском языке отпечатана в Москве в 1798 году, но первое оригинальное поэтическое произведение написано лишь в 1865 году, а первая поэтическая книга отпечатана в 1897 году. Между первой церковной и первой художественной книгой пролегла столетняя дистанция. У балкарцев случилось наоборот: Кязим Мечиев сложился как крупная поэтическая индивидуальность к концу XIX века, а балкарская письменность установилась лишь в начале 20-х годов XX века. Письменность, ни в какой мере, не порождает художественную литературу, напротив, литература нуждается в письменности. Письменность с одинаковым беспристрастием фиксирует церковную проповедь и философское размышление, политическую речь и торговую сделку, личное послание и поэтический текст. Кязим потому и записывал свои стихи арабскими буквами, что нуждался в письменности.
Кязим Мечиев, ровесник Коста Хетагурова, до Октябрьской революции мог и не дожить, но поэтом он был и остается, хотя и не было в его время балкарской письменности.
Вот я и думаю, что будет справедливо и в полном согласии с фактами начинать историю балкарской литературы с 80-х годов XIX века. И ничего удивительного нет в том, что история в этот период, вплоть до начала советской балкарской литературы, будет состоять из произведений одного поэта. Одного, но какого!
Кстати сказать, при таком понимании возникновения балкарской литературы к творчеству Мечиева естественно присоединится отчасти и публицистика балкарских просветителей. Во всяком случае, там, где она пересекается с идейными исканиями Кязима. Ведь по существу своего мировоззрения и он – просветитель, при всей самобытности своей мысли. Естественно будет и о творчестве Саида Шахмурзаева (а он некоторые свои произведения написал именно в дореволюционное время) заговорить здесь, анализируя дореволюционную историю балкарской поэзии.
Думается, что только при таком подходе к истории возникновения балкарской литературы творчество Кязима Мечиева найдет в ней свое законное место, а наши представления о ней будут в полном согласии с историко-литературными процессами.
Мне кажется, что авторы «Очерков» поступили правильно, что период формирования советской балкарской литературы не стали дробить на пятилетия, а взяли его в целом: 20 – 30-е годы. Такое дробление могло только смазать картину литературного процесса в пору его становления. Естественно, что литература военных лет анализируется самостоятельно, равно как и послевоенное десятилетие – десятилетие внутреннего вызревания их и подготовки резкого сдвига в развитии всей литературы в 60 – 70-е годы.
Однако стоит, по-моему, подумать о том, как бы точнее охарактеризовать процессы, происходившие в балкарской литературе в эти последние двадцать пять лет. Видимо, недалеко то время, когда понадобится подготовить второе, исправленное, дополненное и уточненное, издание «Очерков». Было бы желательно к тому времени уточнить и решение этого вопроса – периодизацию литературного процесса с 1956 года по настоящее время. Вряд ли будет тогда уместно объединять весь процесс под названием «Литература на современном этапе». Вторая половина 50-х и 60-е годы – уже не современность, а история.
О талантливой работе А. Теппеева, Ф. Урусбиевой, З. Толгурова, С. Алиевой и А. Холаева можно было бы сказать много слов заслуженной похвалы, но мне казалось, что ныне, после выхода книги, естественней думать о том, что же осталось сделать, что не вполне удалось и что нужно углубить, усовершенствовать, уточнить.
Во всяком случае, так думал я, читая эту содержательную, нужную не только людям, интересующимся родной литературой, но и самим деятелям балкарской литературы книгу. Написана она не только на современном научно-профессиональном уровне, но в ряде глав, не побоюсь сказать, талантливо. И читается легко, несмотря на некоторую перегруженность необязательной информацией. Прочитав книгу, яснее представляешь балкарскую национальную литературу в общесоюзном контексте. Без таких «Очерков» даже критикам трудно не сводить целую литературу к двум-трем именам наиболее известных ее представителей. «Очерки истории» этого уже не позволяют, – литература заявляет о себе устами своих достойных исследователей. И заявляет объективно, не преувеличивая и не умаляя своих достоинств, не утаивая свои слабости и не умалчивая о вершинах, еще не взятых. Чувство объективного национального достоинства литературы, с которым написана книга, – тоже заслуга, и немалая, авторов «Очерков истории балкарской литературы».
с. Цхинвали