Сербский реализм и русская культура

Витомир Вулетиh, Почеци српског реализма и руска култура, Нови Сад, 1985, 286 с.

Витомир Вулетич известен как серьезный исследователь русской и сербской литератур, а также югославско-русских литературных связей. Его перу принадлежат монографии о выдающемся сербском революционном демократе Светозаре Марковиче и его взаимоотношениях с русской революционно-демократической мыслью, о русской литературе XIX века, о восприятии творчества М. Шолохова в сербской и хорватской критике. Выводы и наблюдения сербского ученого вошли в научный обиход, многие его статьи публиковались на русском языке¹.

Книга «Зарождение сербского реализма и русская культура» готовилась В. Вулетичем многие годы. Его статьи на эту тему начали появляться в печати в начале 60-х годов и публиковались на протяжении почти двух десятилетий. Наступил момент, когда исследователь смог объединить эти материалы в целостную систему, подчиненную логике единой научной мысли. Именно эта научная мысль, опирающаяся на изучение огромного количества фактов, не просто цементирует отдельные части, но и выстраивает их в научно обоснованную концепцию. Основные положения этой концепции изложены автором во введении, состоящем из двух глав: «О некоторых вопросах сравнительного изучения литературы» и «О некоторых основных причинах, обусловивших связи сербской и русской культур».

Стремясь к простоте и строгости выражения, не упрощая самой проблемы, В. Вулетич подчеркивает всю сложность взаимоотношений между «дающей» и «принимающей» сторонами и считает важными все аспекты, проясняющие связи между двумя литературами: какими путями один народ в разные периоды своей истории знакомится с литературой другого, что усваивается и как переносится на инонациональную почву, как явления другой национальной литературы оцениваются критикой «принимающей» стороны и как эти оценки влияют на национальное художественное мышление, какие произведения переводятся или перерабатываются, какие читаются, кому подражают, от кого отталкиваются, с кем полемизируют в критике и в художественной форме, какова судьба творчества крупных писателей одной литературы на языке другого народа, как преломлялось оно в сознании писателей другой литературы и т. п.

Автор монографии принадлежит к тем ученым, которые полагают, что сравнительное изучение не является самостоятельной литературоведческой дисциплиной наравне, скажем, с историей и теорией литературы, а представляет собой метод исследования, который с успехом может быть применен в истории, теории литературы и в литературной критике. Таким образом, изучение литературных связей и взаимодействий – это часть истории литературы, а историко-генетический и типологический аспекты проблемы, по мысли ученого, не только не исключают, но и дополняют друг друга.

Второе кардинальное положение концепции В. Вулетича – опора на исторический подход к своей отечественной литературе и литературе, с которой она вступает во взаимоотношения, вскрытие, причинной связи между общественной функцией национальной литературы в данный исторический момент и ее обращением к тем или иным явлениям эстетической мысли и художественной практики других литератур. Особенно важной и плодотворной представляется автору мысль А. Веселовского о «встречных течениях, сходных направлениях, аналогических образах фантазий» (стр. 14) в «принимающей» литературе.

Поэтому каждый раздел книги В. Вулетича начинается с исследования общественно-литературной обстановки в Сербии, потребностей ее культуры, а также освещения тех основных явлений в русской духовной жизни, которые в наибольшей степени привлекают внимание сербской творческой интеллигенции.

В. Вулетич рассматривает один период в истории сербской литературы – 60 – 70-е годы XIX века – время переломное в духовной жизни, Тогда, пишет автор, «в философии велась ожесточенная борьба между идеализмом и материализмом, победу в которой одержал материализм, закладывались основы нового видения мира; романтическое отношение к прошлому в историографии сталкивалось со скептическим, трезвым, реалистическим толкованием национальной истории; в литературе романтизм, достигнув кульминации, переживал кризис, появившийся реализм одерживает над ним полную победу, которая будет иметь невиданные последствия, дающие о себе знать до сих пор» (стр. 21).

В ту пору, по мнению В. Вулетича, как ни в одну другую эпоху в сербской культурной истории, было сильно влияние русской общественной мысли и русской литературы. Сербские студенты учатся в русских учебных заведениях, среди переводов художественной литературы лидируют переводы с русского языка (около 60 процентов). Даже западные авторы подчас переводятся с русского, особенно в переработке русских революционных демократов. «Это было время, – продолжает автор книги, – когда в Сербии русская революционно-демократическая мысль стала надежной опорой левой интеллигенции в поисках собственного исторического пути» (стр. 29). Подобная ориентация оказала большое влияние на сербское литературное творчество, на развитие общественной мысли, направив их на конкретный социальный анализ и критику сербского общества, что «неизбежно вызвало потребность и в новом литературном движении» (стр. 29).

Именно во внутренних закономерностях общественного и культурного развития Сербии В. Вулетич видит предпосылку обращения сербской критики и писателей, а также и читателей к явлениям русской литературы. Идет ли речь о сфере идей или о сфере литературы, автор всегда последователен в соблюдении главного принципа своей работы: он исходит из задач, поставленных временем перед сербским народом и его культурой. Такая позиция дает ему возможность, опираясь на конкретный материал, ответить на вопросы о том, как и в каких общественных кругах воспринималась передовая русская критика и художественная литература, когда и каким образом происходило их усвоение, в какой своей части они трансформировались на сербской почве, где и в каких формах происходили отступления от образцов и чем они были обусловлены и, наконец, какое влияние оказывали на национальный процесс в целом, в данном случае на формирование материалистической эстетики и реалистического искусства. Так, говоря о функционировании идей Н. Чернышевского в Сербии, В. Вулетич выделяет два периода в их восприятии: 1858 – 1868 годы – время либерального развития сербского общества, когда имя и идеи Чернышевского присутствовали скорее символически, чем реально, и период с 1868 года, связанный с формированием и развитием революционно-демократического движения. В это время Чернышевский становится «реальной силой сербской общественной жизни. По мере того как сербское революционно-демократическое движение превращалось в главный фактор сербской истории, Чернышевский все глубже врастал в нашу культуру и становился ее неотъемлемой частью» (стр. 97).

Иначе обстояло дело, например, с Грибоедовым и Гончаровым. В отличие от произведений Гоголя и Тургенева, причины популярности которых в югославских литературах изучены достаточно основательно², объяснение несколько прохладного отношения к Грибоедову и Гончарову было явно неполным. Грибоедов нашел своего переводчика лишь в середине 70-х годов, но и тогда «Горе от ума» не смогло удержаться на сцене. Публика, пишет В. Вулетич, не была готова к восприятию комедии, не имея своих традиций в области сатиры. Это не совсем верно. В этой главе отсутствует имя великого сербского комедиографа 30 – 40-х годов XIX века Й. Стерии Поповича, чьи комедии, как отмечает В. Вулетич в другой главе, были на памяти у сербов 70-х годов и способствовали «узнаванию» ими гоголевского Плюшкина (стр. 140). Почему же сербская Публика и сербский читатель оказались более подготовленными к Гоголю, чем к Грибоедову? Этот вопрос нуждается в более подробном объяснении.

Интересны рассуждения В. Вулетича о судьбе произведений Гончарова, знакомство с которым началось в Сербии в 1872 году с «Обыкновенной истории», а не с «Обломова», и началось через двадцать пять лет после выхода первого романа русского писателя на родине. Думаю, здесь сыграли роль оба обстоятельства, на которые указывает сербский исследователь. Действительно, «Обломов» оказался для сербской литературы тех лет произведением слишком сложным, а сам Обломов слишком русским типом и потому непонятным. Обращение же к «Обыкновенной истории», охарактеризованной В. Белинским как «страшный удар романтизму, мечтательности, сентиментальности, провинциализму»³, было обусловлено причинами сербской литературной жизни, в которой борьба с подобными же явлениями достигла тогда апогея.

Весьма показательно признание известного слависта В. Ягича, который позднее писал, что, прочитав в 1972 году «Историю одного города», он не смог в полной мере понять это произведение. Поэтому, чтобы приблизить к сербскому читателю четыре переведенные тогда сказки Салтыкова-Щедрина, переводчик меняет географические названия, имена героев и названия газет на сербские, что дает ему также возможность выразить свое отношение к аналогичным явлениям сербской жизни. Подлинное восприятие Салтыкова-Щедрина наступит позднее, когда на первый план выдвинутся не национально-освободительные, а собственно социальные проблемы.

Начиная с 60-х годов нашего века, внимание исследователей все больше обращается к другой стороне проблемы взаимоотношений сербской и русской культур – освоению югославских литератур, в том числе и сербской, в России. Одним из первых сделал это В. Вулетич, который тогда же, в 60-е годы, написал статьи о работах Н. Чернышевского, посвященных сербским народным песням, и А. Пыпина, связанных с историей сербской литературы. Они с полным правом включены сейчас в книгу. Жаль только, что автор не учел в общих выводах более поздние исследования на эту тему, например книгу Ю. Беляевой о восприятии, изучении и оценке югославских литератур в России на рубеже XIX и XX веков⁴, что, кстати, хотя и непоследовательно, сделано в других разделах.

Суждения В. Вулетича вызывают и на размышления о возможностях дальнейшего изучения проблемы. Если в прошлом сербская литература больше предоставляла материал для историко-генетического исследования бытования русской литературы в сербском литературном процессе в самых разных формах, то дальнейшее освоение ею реалистического постижения действительности в гораздо большей степени поднимает проблему взаимодействия двух литератур на собственно художественном уровне. Встающие перед исследователем задачи видит и В. Вулетич, намечающий те аспекты, которые связаны с диалектическим применением сравнительно-исторического и типологического изучения литературы.

1. Укажем лишь на некоторые из них: «Чернышевский о сербской народной поэзии». – «Советское славяноведение», 1965, N 5; «Н. М. Карамзин и литература сербского Возрождения». – В сб.: «Сравнительное изучение литератур», Л., 1976; «Проблемы, типологии романтизма в русской и сербской литературах». – В кн.: «Литературно-художественная критика в СФРЮ», М., 1980.[↩]
2. См., например: Йосип Бадалич, Русские писатели в Югославии, М., 1966; A. Flaker, Knjizevne poredbe, Zagreb, 1968.[↩]
3. В. Г. Белинский, Полн. собр. соч., т. XII, М., 1956, с. 352.[↩]
4. Ю. Д. Беляева, Литературы народов Югославии в России, М., 1979.[↩]