«Себя как в зеркале я вижу…». Автоэпиграммы и поводы к их созданию

Необыкновенно притягательны всевозможные произведения, посвященные авторами самим себе: автопортреты, автобиографии, автошаржи, автопародии, автоэпиграммы… Как человек расскажет о себе, каким он себя видит изнутри, какова доля искренности в его самоописании, с какой целью он взялся за перо или кисть?

Автоэпиграмма из всех видов самоаттестации, может быть, самая сложная, ибо в ее основу как жанра сатирического (что эпиграмма – жанр сатирический, не вызывает сомнения) должна быть заложена как минимум ирония по отношению к самому себе, что, конечно, противоречит устоявшимся принципам здравого смысла. Именно противоречие общепринятого с субъективно-личным, выраженное через шутку, вызов, парадокс, эпатаж, является движущей силой настоящей автоэпиграммы и составляет ее изюминку. По сути, автор должен нелицеприятно высказаться по собственному поводу или найти более приемлемый заменитель сатиры без того, чтобы полностью не выпасть из рамок жанра. Но кто же, кроме унтер-офицерской вдовы, будет пороть сам себя? И вот наряду с устоявшимися признаками эпиграммы (когда ее главный персонаж подвергается насмешке) автоэпиграмма начинает обзаводиться элементами мадригала и панегирика. Авторам хочется угодить самим себе и остаться в памяти людей приукрашенными благодаря хотя бы собственным миниатюрам.

Я Марков Алексей,

И лозунг мой таков:

Зови на пир друзей,

Зови на бой врагов!

Автоэпиграмма как истинный представитель жанра должна нести заряд легкомыслия и сатиры. Приправленная напыщенностью и самодовольством, она вызывает недоумение и усмешку. Встающий на путь создания автоэпиграммы рискует сказать о себе нечто для самого себя неожиданное (или непредсказуемо воспринимаемое окружающими). Автоэпиграмма – рентгеновский снимок, вне зависимости от желания автора высвечивающий особенности его внутреннего мира. Любой подход (с любых позиций) к своей персоне несет массу любопытных сведений о пишущем. Возникшее желание говорить о себе – уже многое значит, а громко прозвучавшее самовосхваление или – наоборот – самокритика добавляют к характеристике автора немаловажные детали.

На путь создания автоэпиграмм порой встают люди, никогда не грешившие склонностью к этому жанру. Что-то заставляет их попробовать высказаться о себе (шутливо или серьезно) в контексте

тех обстоятельств, в которых они оказались. Конечно, наивно рассматривать каждую автоэпиграмму как фрагмент биографии или мгновенный слепок души: все-таки сатирический жанр базируется на заостреньях и афористических обобщениях каких-то типичных общечеловеческих проявлений.

С одной стороны, всякое художественное произведение является «авто», поскольку в него вложена часть души автора и его отношение к окружающему миру. С другой стороны, как говорил о скрытом кокетстве создателей автобиографий Н. Никитин – один из Серапионовых братьев: «Актер играет даже в жизни (он искренен и правдив, но все-таки это игра). Так и писатель играет в каждой строчке… Не верьте этим человеческим документам»¹. Однако, несмотря ни на что, элемент откровенности имеет в автоэпиграмме едва ли не главенствующее значение (по крайней мере он очень важен для читателя). Когда автоэпиграмма пишется с общих позиций и очень отдаленно относится к конкретному объекту, она теряет большую часть привлекательности. Для читателей наибольший интерес представляют те из них, что наполнены взрывной силой, парадоксальной остротой, приоткрывают в авторе новые черты, приглашают посмеяться вместе с ним над комично- утрированным самовыражением. Вот эпиграмма Ю. Адрианова, весьма выразительная для нынешнего времени и нынешнего российского жителя:

Был я в жизни – не хам, не нахал

И не очень активный распутник.

Но на тару, которую сдал…

Запустили искусственный спутник.

Однако беспечное следование за откровениями автора чревато непредсказуемыми последствиями. Эксцентричность и излишние интимные подробности в подаче «материала» должны насторожить читателя: ему надо быть готовым к угадыванию мистификационных целей автора, – мера его искренности бывает весьма условна. Более того, сплошь и рядом автоэпиграммы нарочно вводят читателя в заблуждение, особенно если учесть, что некоторые из них вообще могут не являться автопроизведениями, а быть провокациями сторонних «доброжелателей» (как правило, с целью опорочить, унизить, оскорбить человека, чем-то досадившего мистификатору). Сделать это от лица жертвы, подвергнув ее как бы самоуничижению, противнику вдвойне приятно. По этой причине эпиграммы иногда не создаются, а переадресуются. Так, обидная, но, очевидно, справедливая эпиграмма Г. Фиша «Глядя на Демьяна Бедного», написанная во время Первого съезда советских писателей и тогда же зафиксированная в «Чукоккале»², затем сменила персонаж и стала известна как автоэпиграмма («О самом себе») А. Безыменского и уже в таком качестве оказалась закреплена в парижском сборнике Е. Эткинда «323 эпиграммы». Для этого потребовалось всего лишь изменить «от него» на «от меня» – и эпиграмма прилипла к другому человеку, став вдвойне обидной:

Большой живот

И малый фаллос

Вот все, что от меня осталось!

Правда, существует и официальный прием, когда эпиграмма пишется от лица персонажа для усиления ее воздействия. В ней с двойной силой закрепляется высказываемое (или сложившееся) мнение о писателе, которое якобы разделяет он сам. Такая миниатюра, не являясь автоэпиграммой, несет в себе все ее формальные черты. С. Васильев на И. Молчанова:

Я нигде не бил посуду,

Жил как мог, писал как мог.

А прославиться повсюду

Маяковский мне помог.

Васильев вообще любил этот прием, сделав его едва ли не основным в своем сатирическом творчестве. Многие его пародии и эпиграммы написаны от имени литераторов (или их лирических героев) – на А. Жарова, М. Исаковского, А. Яшина, Л. Мартынова, С. Михалкова, Б. Пастернака и других.

Масса эпиграмм носит, как это ни странно, интернациональный характер и не привязана ни ко времени, ни к месту и даже ни к автору. По их внешним приметам трудно определить, откуда родом и в какое время жил их создатель. Иногда такие миниатюры при ближайшем рассмотрении оказываются переделками более ранних (иногда древних) образцов. Существуют «бродячие» сюжеты, переходящие от одного автора к другому. Вот, например, история поэта, умело оседлавшего Пегаса, но убившегося насмерть при попытке сесть на настоящую лошадь. Как эпитафия стих давно появился во Франции, а затем перекочевал в Россию. Знаменитый Д. Хвостов удачно связал его с действительным событием – своим падением с коня в присутствии Павла I ³. Через пять лет аналогичную автоэпитафию написал Д. Горчаков.

Д. Хвостов:

Поэт, который век с Пегасом обходился

И в рифмах возглашал земель дальнейших весть,

Сорокалетний, он, желав на лошадь сесть,

Садясь, не совладал и – до смерти убился.

Д. Горчаков:

Здесь всадник погребен, что целый век трудился,

Крылатого коня смиря, хвалу обресть;

Но в сорок лет, хотя на лошадь мелку сесть,

Садясь, не совладел и до смерти убился.

Автоэпиграмма – жанр коммуникабельный, он легко контактирует с другими видами литературы – романом, поэмой, стихотворением. Его элементы можно отыскать в произведениях А. Пушкина, С. Есенина, И. Сельвинского, многих других.

1. Миндлин Э. Необыкновенные собеседники. М., 1968. С. 127.[↩]
2. Чукоккала. Рукописный альманах Корнея Чуковского. М., 1999. С. 312.[↩]
3. Русская эпиграмма второй половины XVII – начала XX в. Л., 1975. С. 138, 663.[↩]