Сборник об Алексее Кольцове
А. В. Кольцов. Статьи и материалы, «Известия Воронежского государственного педагогического института», т. XXX, Воронеж, 1960, 185 стр.
Эту книгу раскрываешь с чувством глубокого уважения к ученым Воронежа, посвятившим столько труда изучению жизни я творчества своих знаменитых земляков. Имена Кольцова и Никитина издавна окружены здесь любовью, и все лучшее, что о них создано в советском литературоведении, так или иначе связано с Воронежем. К числу этих любовно написанных работ принадлежит и данный сборник, выпущенный к 150-летию со дня рождения А. В. Кольцова, Он состоит из пятнадцати статей, хроники и тщательно составленного перечня юбилейных трудов о Кольцове.
Сборник открывается речью Д. Благого на юбилейном вечере в Кремлевском театре. В речи верно подчеркнут один из важнейших мотивов творчества Кольцова – «мотив вызова судьбы на смертный бой», ярко оттенен богатырский размах его поэзия, глубоко созвучный нашей героической эпохе. Статья В. Недосекина «А. В. Кольцов и его время», связывающая творчество поэта с освободительным движением 30-годов, содержит в себе интересный архивный материал о производившемся в 1831 году в Воронеже следствии по делу «о дерзких, вольнодумных и противузаконных разговорах и разглашениях» воронежского помещика Н. Д. Сибилева. «Есть основания полагать, – пишет В. Недосекин, – что А. В. Кольцов знал некоторых из лиц, привлеченных по делу Сибилева, резко осуждавших «оковы законов наших».
Очень широка по заключенному в ней культурно-историческому материалу статья А. Китиной «У истоков литературы в Воронежском крае». В ней показана литературная жизнь Воронежа первых десятилетий XIX века. Перед нами встает театр этого города, его драматурги и поэты, характеризуются люди, с которыми встречался молодой Кольцов и у которых он учился.
Статья Б. Трубецкого «Кольцов и его литературные предшественники» ставит своей задачей кратко подытожить сделанное в этой области исследователями кольцовского творчества. Автор статьи правильно критикует формалистический метод установления зависимости Кольцова от его предшественников. Однако, указывая на необходимость «широких и глубоких историко-литературных обобщений», Б. Трубецкой не идет далее повторения того, что было уже сказано о Кольцове Белинским и Щедриным.
В статье Н. Михайловской «Поэзия земледельческого труда в творчестве А. В. Кольцова» показаны не только сильные, но и слабые стороны понимания поэтом этой центральной для его творчества темы. Вера в силу труда совмещалась у Кольцова с признанием труда единственным средством борьбы за разумную и счастливую жизнь.
«В этом, – замечает Н. Михайловская, – сказалась недооценка и даже игнорирование вопроса о социальной борьбе и общественном преобразовании», отразившие в свою очередь незрелость политического сознания поэта. Однако автор статьи поступает правильно, не преувеличивая этой ограниченности Кольцова: то, что поэт утверждал «труд как основу бытия», – имело непреходящее значение для нового, демократического искусства.
Работой С. Клюева «Думы Кольцова» открывается в сборнике изучение отдельных жанров творчества поэта. Статья верно характеризует путь Кольцова к «думам», его творческие связи на этом пути с Ф. Глинкой, Д. Веневитиновым и А. Серебрянским. Однако там, где речь заходит о философском содержании «дум», С. Клюев проявляет неожиданную уклончивость. Связывая «думы» с философскими идеями кружка Станкевича, автор статьи никак не определяет существа последних. Совершенно обойден также вопрос о художественных особенностях этого жанра в наследии Кольцова. Утверждение С. Клюева, что «думы» имели «свою положительную значимость» (почему не «значение»?! – А. Ц.) только «на определенной ступени для Кольцова», – кажется нам излишне ограничивающим роль этого жанра. Если бы Кольцов не умер в 1842 году, он, вероятно, продолжал бы работать над «думами», а которых так выразительно запечатлелись поиски поэтом рационального мировоззрения. Важны и существенны статьи В. Сидельникова «Фольклористические интереса Кольцова» и Я. Гудошникова «Поэтика (мастерство) А. В. Кольцова и фольклор». Кольцов, пишет В. Сидельников, обладая навыками истинного собирателя, «старался записывать точно, не пропуская малейшей характерной особенности текста, его исполнения певцами». Собирательская страсть плодотворно повлияла на поэтическую деятельность Кольцова. В статье Я. Гудошникова сделана попытка конкретного сравнения народной песни и песен Кольцова; однако на вопрос о том, в чем поэт развил приемы устного народного творчества, автор отвечает далеко не полностью. И все же заслуживают пристального внимания наблюдения Я. Гудошникова, установившего у Кольцова, сравнительно с фольклором, более резкие переходы повествовательного тона, значительно большую смысловую связь запевов, более подробные описания внешности героев. Верно охарактеризована также символика кольцовской песни, где между человеком и природой имеется гораздо более тесная связь, чем в народных песнях. Кольцов, указывает Я. Гудошников, искусно обновляет фольклорные эпитеты, придавая им новое реальное значение. Может быть, некоторые из этих утверждений исследователя и спорны, но самое стремление показать художественное новаторство Кольцова, творческое развитие им принципов устного народного творчества глубоко плодотворно. Для решения этой проблемы существенна также статья С. Кудряшова «Из наблюдений над лексикой стихотворений А. В. Кольцова».
Обстоятельная статья О. Мельниченко «А. В. Кольцов в своей переписке» содержит интересную характеристику писем Кольцова как жанра русской реалистической прозы. Исследовательница верно отмечает, что некоторые места кольцовских писем представляют собой «как бы вставные очерки быта и нравов той поры», содержат в себе полнокровные в художественном отношении образы. Таков, например, образ отца поэта.
Статья Б. Удодова «Кольцов и Лермонтов» посвящена связям кольцовского творчества с творчеством современных ему русских поэтов. Нельзя не признать тему статьи Б. Удодова в высшей степени актуальной для изучения Кольцова. Автор показывает, как одновременно развивались оба эти поэта, решая сходные задачи и закрепляя каждый по-своему принципы пушкинского реализма в русской литературе. В результате углубленного анализа Б. Удодов приходит к выводу, что «творческие взаимосвязи, внутренняя близость Кольцова и Лермонтова по-своему отражали начало все большего сближения политически осознанного протеста лучших представителей дворянства со стихийным революционным протестом народных масс против всех устоев самодержавно-крепостнической действительности» (стр. 133). Автору статьи, однако, следовало бы резче подчеркнуть свойственное Кольцову «жгучее чувство личности» – здесь его близость к Лермонтову особенно велика.
Статья Г, Костина «Кольцов и Никитин» вне всякого сомнения – лучшая статья рецензируемого сборника. Ее главное достоинство в том, что автор не довольствуется чисто стилистическими параллелями, чаще всего случайными и формальными, а изучает Кольцова и Никитина как представителей одного и того же направления русской реалистической поэзии на двух различных исторических этапах ее развития. Эта верная в методологическом отношении установка дает Г. Костину возможность объяснить как сходства Никитина с Кольцовым, так и их различия. Никитин продолжает Кольцова, преодолевая в то же время свойственные его учителю элементы идейной и художественной ограниченности. Он близок к Кольцову в основном – в реализме и народности творчества; но и реализм и народность Никитина приобретают уже иной оттенок, характерный для тех, условий, в которых пришлось развиваться русской поэзии 50-х годов. Никитин переносит центр тяжести своих исканий с песни на другие лирические жанры; он в отличие от Кольцова отдает много сил созданию эпоса. При всем этом творческая связь поэтов была глубоко органичной. «Кольцов для Никитина был подлинным поэтическим учителем. Восприняв его художественные идеи и образы, Никитин значительно расширил их и в новых исторических условиях продолжил дело своего наставника, заострив особое внимание на социальном звучании своих стихов» (стр. 145).
Статья Ф. Луценко «А. В. Кольцов и советские поэты», к сожалению, возвращает нас к установлению связей через «совпадения поэтических деталей» и такие чрезмерно общие категории, как оптимизм, влечение к природе, чистота и вместе с тем драматизм любовного чувства и проч. Столь различные между собою по манере поэты, как Демьян Бедный, П. Орешин и М. Исаковский, в изображении Ф. Луценко оказались дружно следующими за Кольцовым. Между тем для первого из них творческая встреча с Кольцовым не имела особого значения, тогда как второй был его прямым эпигоном. Подлинным учеником и продолжателем Кольцова можно признать из них только Исаковского.
Очень полезен подробный, тщательно составленный обзор В. Тонкова «А. В. Кольцов в зарубежной печати и критике (1836 – 1959)». Обзор дает богатый материал для уяснения всемирного значения творческого наследия поэта. Вопрос этот почти еще не поставлен в литературе о Кольцове, о чем нельзя не пожалеть. На очереди стоят такие темы, как «Кольцов и Берне» или «Кольцов и Беранже». Подобные работы, несомненно, помогли бы нам лучше понять историческое значение Кольцова, национальное своеобразие его творений, его подлинное место в развитии мировой поэзии.
В целом сборник представляет собою ценный вклад в советскую литературу о замечательном русском поэте.