Самгинщина и декаданс

1

Великий художник поставил Клима Ивановича Самгина свидетелем целой эпохи русской общественной жизни – верней, нескольких ее эпох. Колоссальный поток исторических и культурных фактов проходит через сознание героя эпопеи, умственная и нравственная эволюция которого раскрыта необычайно широко и скрупулезно. Какая бы ситуация ни изображалась в романе, автора интересует поведение Самгина в данной ситуации, его точка зрения, его переживания, его восприятие.

Чем объясняется обостренное внимание Горького к такой неяркой и негероической фигуре?

В «Жизни Клима Самгина» Горький стремился нарисовать образ целого народа, образ своего времени. Здесь показаны все общественные слои старой России, запечатлен весь ход русской истории за полстолетия. Поэтому «Жизнь Клима Самгина» называют эпопеей. Но в каждой эпопее среди разнообразных тем можно выделить одну – генеральную тему. Генеральной темой «Жизни Клима Самгина», романа сугубо идеологического, философского, является деятельность и историческая судьба той общественной группы, которая вырабатывает идеологию, то есть деятельность и судьба интеллигенции, ее социальная и идеологическая дифференциация, ее место в историческом процессе. В романе представлены два полюса русской интеллигенции: на одном – группа, посвятившая свои творческие силы народу (Кутузов и его соратники), на другом – группа последовательных реакционеров, врагов науки и прогресса (Томилин, Краснов, Лидия Варавка, Серафима Нехаева и пр.). Стремясь развенчать идеологические и моральные основы старого мира, художник, естественно, сосредоточил свое внимание на буржуазном лагере. Но в этом лагере его интересовали не все типы в равной степени. Чтобы запечатлеть характернейшие свойства буржуазной интеллигенции, необходимо было создать образ буржуазного интеллигента не столь исключительного, не столь махрового, как, скажем, Томилин или Серафима Нехаева, а более ординарного, распространенного.

Самгиным завершается колоссальный паноптикум российских буржуазных интеллигентов, создаваемый Горьким начиная с 90-х годов. В Самгине нашли наиболее полное и глубокое выражение наблюдения Горького над русской буржуазной интеллигенцией и, еще шире, над буржуазной личностью конца XIX – начала XX века в ее наиболее существенных, характерных проявлениях.

Правильность такой широкой трактовки этого образа подтверждается, например, чертами сходства интеллигента Самгина с купцом Петром Артамоновым. Петр «все чаще испытывал толчки маленьких обид и удивлений. Они отодвигали его куда-то в сторону, утверждая в роли зрителя, который должен все видеть, обо всем думать». Петра также раздражало отсутствие у него собственных мыслей. Он также немножко «выдумывал» себя и ощущал двойников в своей душе (см. т. 16, стр. 515). Но у Самгина, конечно, все эти качества выражены неизмеримо отчетливей, они у него откристаллизовались; психика его осложнена чтением книг и воспитанием; в душе Артамонова находится лишь как бы эмбрион самгинщины.

Элементы сходства двух, казалось бы столь не похожих друг на друга персонажей, конечно, не случайны. Художник подметил внутреннюю неустойчивость и встревоженность, свойственные буржуазной личности в период, предшествующий крушению старого мира. Петр Артамонов, принадлежащий к «хозяевам жизни», и Клим Самгин, обслуживающий этих «хозяев», – оба подавлены ощущением непрочности своего исторического бытия. Вполне естественно, что здесь возникает известное психологическое сходство.

Но, разумеется, Клим Самгин – это прежде всего воплощение свойств интеллигентного буржуазного индивида, это широкое художественное обобщение, через которое перед нами раскрывается духовная эволюция русской буржуазной интеллигенции конца XIX – начала XX века.

Совокупность политических идеалов и настроений, распространенных в широких кругах русской буржуазной интеллигенции в указанный исторический период, «образ мыслей», кодекс общественного поведения этих кругов можно охарактеризовать одним словом – либерализм.

Либерализм – очень сложный и объемный термин, приобретающий разные смысловые оттенки в зависимости от того, какой период и какая страна имеются в виду. Оппозиция по отношению к феодализму и ненависть по отношению к социализму – такова сущность либерализма. Эволюция его заключается в непрерывном ослаблении прогрессивных, антифеодальных тенденций, в непрерывных «уступках старому», в усилении ненависти к демократии. Финал: готовность пойти на любые уступки реакции, полное слияние с реакцией.

В области философии и этики выражением этой эволюции является полный отказ от научного познания, от всякого подобия гуманизма, даже от слащаво-лицемерной христианской пародии на гуманизм; христианство уже мешает «хозяевам жизни».

Либерал – не новая фигура в литературе. Он привлекал внимание Тургенева, Некрасова, Щедрина, Чехова. Но в романе Горького изображена новая историческая эпоха, и либерализм здесь предстает на новом этапе своей эволюции, предстает в процессе своего «перевооружения», перерастания в откровенно контрреволюционную идеологию. Новым в романе является и подход к либерализму, его осмысление художником. Впервые тип либерала раскрыт в свете подлинно научной концепции исторического процесса.

Перед нами либерал конца XIX – начала XX века, показанный в гуще социальной жизни, в самых разнообразных связях и вместе с тем показанный изнутри, в процессе своего духовного формирования. Раскрыты весь его идейный багаж, все его моральные «устои» и образ жизни. Раскрыты не только специфически русские, но и международные черты либерализма и всяческого межеумства и соглашательства. В этом поучительность романа, в этом его значение для тех весьма широких слоев западной интеллигенции, которые еще не знают, «в каком сражаться стане». Пример русского адвоката Самгина говорит о том, в какой духовный тупик приводят интеллигенцию связь с гибнущим миром «лавочников», индивидуализм, стремление уклониться от выполнения гражданского долга и приспособиться к реакции.

Горький не упрощает внутреннего мира Самгина и не стремится изобразить в его лице чудище, лишенное эмоций нормального человека. Изобразить буржуазного интеллигента «средней стоимости», каких много, раскрыть до самого дна его душу – вот задача, которую поставил перед собой Горький.

В романе, кажется, нет другого образа, который был бы так далек от гротеска. Ирония автора здесь становится особенно сдержанной, затаенной. Есть случаи, когда она проявляется более или менее открыто – в ядовитых сообщениях о том, что Самгин чувствовал себя дьяволом, или о том, что у Самгина в момент зарождения «важных, решающих мыслей», отражающих всю его глубину «свободного мыслителя», «возникла необходимость посетить уборную», или о том, что ноги Самгина, наблюдающего радение, начали подрыгивать, и т. п. Но таких, явно саркастических, деталей сравнительно немного. В обрисовке Клима Самгина сатирический эффект достигается с помощью деталей, не бросающихся в глаза, с помощью мелких и вовсе микроскопических штрихов, создающих в совокупности своей ярчайшее представление о слабостях Клима, о его социальной дефективности.

Вот, например, Самгин выступает в гостиной «известного адвоката» с фрондерской речью о династии Романовых. Самгин «отхлебнул глоток чая, почесал правый висок ногтем мизинца и, «глубоко вздохнув, продолжал…» Клим Иванович Самгин в период своей зрелости уже привык говорить, поднаторел в краснобайстве, он уже знает цену своим слушателям (всевозможным Лаптевым-Покатиловым) и уже не волнуется, не торопится, он спокойненько прихлебывает свой чай. Ораторствует Самгин уже только в силу обязанности, принятой на себя «критически мыслящей личностью», – без всякого воодушевления, флегматично, развинченно. Это остро передано деталью – почесывание виска мизинцем. Глубокий вздох Клима – вздох человека, который чувствует себя вынужденным делать нечто давно надоевшее ему, наскучившее, изрядно утомившее его. Так и представляешь себе этого унылого оратора с его монотонными, круглыми и мягкими фразами, с его традиционными адвокатскими манерами, человека без пламени в душе, не имеющего, собственно, что сказать людям.

Горький постоянно прибегает к такого рода нюансам в описании «трудов и дней» Самгина. Но, повторяем, критическое, враждебное отношение автора к своему герою не находит резких, открытых проявлений, оно чувствуется как «подтекст». Общий колорит портрета – сдержанный, спокойный. Ничего резко выраженного, ничего бьющего через край. И все качества, которыми художник наделил своего героя, – это средние качества.

Некоторые критики склонны объявлять Самгина умственно ничтожным. Для этого нет оснований. Самгин не блещет умом, но он не глуп, это особенно заметно в его внутренних диалогах. Тут мы сталкиваемся с интересной чертой Самгина – со своего рода интеллектуальным раздвоением. На людях Клим обнаруживает ум одного сорта, наедине с собой – ум другого сорта, несколько повыше. Этот тепличный интеллигент теряется в сутолоке жизни, его оглушают проходящие перед ним пестрые люди; в хаосе разговоров и споров его способности как бы притупляются. Кроме того, он очень боится показаться неоригинальным, и это усиливает его растерянность. Оглушенный и ослепленный, он – порой неожиданно для самого себя – произносит сверхшаблонные фразы: «Ученье – свет», задает нетактичные вопросы: «У них роман?», «Ты с ним – жила?» А потом смущенно молчит и протирает очки, недовольный собой. Горький иногда как бы фиксирует внимание читателя на безобразном и скованном характере самгинского слога, давая рядом высказывания Клима и других, более ярких людей об одном и том же предмете. Например, Бердников отзывается о Марине Зотовой: «Женщина-то, а? В песню просится». Клим Иванович Самгин отвечает: «Редкой красоты…»

Таков Самгин в обществе. Наедине с собой он, конечно, не превращается в талантливого человека. Самгин остается Самгиным. Но когда он не оглушен людьми, не смущен, не поставлен перед необходимостью быстро определить и выразить свое отношение к тому или иному вопросу, мысли его приобретают большую отчетливость, развиваются свободней, у него находятся незатасканные слова, иногда он бывает даже остроумен. В бесконечном потоке его затаенных, никем не услышанных речей мы можем встретить энергичный и злой отзыв о Дронове: «Маленький негодяй хочет быть большим, но чего-то боится», едкую характеристику будущей карьеры Тагильского: «Сын содержателя дома терпимости – сенатор». В грустную минуту Клим думает о себе: «Жизнь обтекает меня, точно река – остров, обтекает, желая размыть» (эту самооценку Клима нам надо будет принять во внимание).

Однако запас таких любопытных суждений у Клима Ивановича Самгина не велик. Большей частью он в тумане бесплодного и почти болезненного самоанализа, во власти мелких мыслей. Его «взлеты» – это на миг преодоленная ординарность. А. Фадеев хорошо сказал: Самгин – это «монументальный ультрасредний» ¹.

Установку М. Горького на создание образа буржуазного интеллигента средней стоимости особенно остро ощущал А. Луначарский, которому принадлежит наиболее тонкая характеристика Самгина. Луначарский сравнивал Клима с «Человеком в очках» Добужинского – воплощением ординарности и скучной буржуазной респектабельности.

В «самгинщине» критик-марксист видел совокупность социально-психологических качеств, широко распространенных среди воспитанной в буржуазном духе интеллигенции. С точки зрения Луначарского, психология самгиных заключается прежде всего в стремлении быть «над партиями», «над классами», в стремлении выше всего поставить свое «я», в претензиях на духовную автономию. Все эти тенденции, проистекающие из того положения, которое занимает интеллигенция в буржуазном обществе (между трудом и капиталом), приводят на практике к межеумству, двурушничеству и подчас к «внутренне глубоким и по-своему утонченным драмам» ².

Работа Луначарского прочно вошла в обиход советского горьковедения. В этом ярком критическом этюде содержатся отправные пункты для всестороннего и объективного исследования образа Самгина и романа в целом. Известная преемственная связь с очерком Луначарского характерна для всех серьезных работ о «Жизни Клима Самгина», в частности – для соответствующей главы в книге Б. Михайловского и Е. Тагера «Творчество М. Горького».

Наряду с плодотворной линией, идущей от А. Луначарского и требующей строгого историзма и анализа всей художественной логики романа, в оценке Самгина еще нередко дает себя знать вульгарный социологизм. Он выражается в стремлении упрощать Самгина, в игнорировании сложного, психологического содержания, которым наполнен этот образ. Клим Иванович Самгин в изображении ряда критиков предстает не обычным, чичиковско-ординарным буржуазным интеллигентом конца XIX – начала XX века, не человеком «средней стоимости», а некиим монстром, наделенным выдающимися по своей гнусности моральными качествами. И, что особенно удивительно, его изображают человеком сразу определившимся, человеком одной твердо установленной, отчетливой линии, одной ярко выраженной идеи.

Например, С. Касторский видит в Самгине «двоедушную гадину», «услужливого агента буржуазии», «подлого предателя» и добавляет для полноты характеристики: «Самгины убили Горького» ³. С точки зрения А. Абрамовича, Самгин – «провокатор, предававший революционеров без зазрения совести» ⁴.

Беда этих суждений – в их антиисторизме и упрощенности. Самгина, так сказать, потенциального, взятого в перспективе, находящейся вне сюжетных рамок горьковской эпопеи, смешивают с Самгиным, живущим в книге великого художника. Эмбриональные качества героя эпопеи раздуваются до крайних пределов. Если выражаться фигурально: зерно изображают как созревший плод. То, что в романе дано легким намеком на будущее, воспринимается как уже сложившаяся реальность; все психологические нюансы образа игнорируются, исторические грани стираются. Герой романа предстает чуждым внутренней борьбе, свободным от всяких противоречий, исканий, блужданий, от тех «по-своему утонченных драм», о которых упомянул А. Луначарский и которые неоднократно приводили Самгина к мыслям о самоубийстве. А ведь именно анализ этих внутренних противоречий и блужданий и находится в центре внимания Горького.

Автор эпопеи прекрасно отдавал себе отчет в том, как много сложного, запутанного в психологии самгиных, в их отношении к действительности. Если прямолинейные критики усматривают в поведении самгиных обычную тактику ренегата или двурушника, то художник видел здесь гораздо более сложное социально-психологическое явление.

«В сущности, эта книга – о невольниках жизни, о бунтаре поневоле и еще по какому-то мотиву, неясному мне, пожалуй» ⁵, – писал Горький С. Сергееву-Ценскому 16 марта 1927 года.

Действительно, какой-то отпечаток «невольничества» лежит на всей жизни Самгина. Он хочет одного, а история преподносит ему совсем другое. Причем он все время вынужден действовать против собственных тайных вожделений. Революция чужда ему, но Самгин в какой-то степени помогает революции, выполняет отдельные поручения большевистских организаций, порой даже платится за свою «революционную деятельность» тюремным заключением. Чем же объясняется такая общественная практика самгиных?

Жизнь Клима Ивановича Самгина раскрыта Горьким как жизнь человека, постоянно находящегося в процессе довольно напряженных, довольно мучительных исканий, но не способного что-либо найти, не способного до конца самоопределиться, достигнуть внутренней устойчивости и занять твердую позицию в великих битвах своего времени. Он всегда на перепутье, «на перекрестке идей и течений» ⁶.

Эту неустойчивость (свойственную в какой-то степени и его более честному и искреннему брату) прививала Самгину вся обстановка, в которой он воспитывался. В доме Ивана Акимовича Самгина не хотели «тушить огней» – и втайне мечтали о том, чтобы они погасли. Юный Клим рос и развивался в атмосфере слащавого народофильства, позерства, игры в революционность. Он был достаточно умен и наблюдателен, чтобы почувствовать неискренность, нелепость и комизм Ивана Акимовича, писателя Катина и подобных им интеллигентов. Еще в детстве Клим догадался, что «нехорошо быть похожим на людей, которых он знал», то есть нехорошо быть похожим на отца, на доктора Сомова и других запутанных, болтливых, духовно не устроенных людей. Но Клим не был настолько решителен и настолько чист душою, чтобы вырваться из царства пустых фраз о народе и слиться со своим народом. Обстановка влияла на него, приучала «выдумывать» самого себя, вечно носить мундир из лохмотьев демократических идеалов.

От Ивана Акимовича и других наставников Клим еще в отрочестве узнал: «Интеллигенция – это лучшие люди страны, – люди, которым приходится отвечать за все плохое в ней…» Он узнал также, что интеллигенция жертвует собой ради народа, ничего не добиваясь для себя. Чем старше становился Клим, тем менее он был склонен жертвовать собой ради чего-либо или кого-либо. Но представление об интеллигенции как об избранной части общества прочно, навсегда вошло в его сознание. Зрелым человеком он будет поглядывать на себя в зеркало и думать: вот я – интеллигент. Но какую позицию должны занять «лучшие люди страны» по отношению ко «всему плохому», то есть к царящему мраку и насилию, – этот вопрос никогда не был ясен Климу, да и никогда не был им поставлен сколько-нибудь серьезно. Клим знал только одно: я принадлежу к самым лучшим. Впрочем, и в этом у него не было полной уверенности. Мучительно трудным оказалось понять себя, очертить свою личность, оценить ее, поверить в нее, утвердиться в сознании своих достоинств. Сомнения в ценности жизни, в возможности высоких чувств, сомнение в самом себе наполняют героя романа и усиливаются по мере того, как расширяется его жизненный опыт. Этот всеобъемлющий скепсис, эта зыбкость восприятия, отсутствие твердых критериев нашли себе выражение в формуле, постоянно возникающей в сознании Клима и звучащей как рефрен всей его жизни: «Да был ли мальчик-то? Может, мальчика-то и не было?»

Порою Климу – ив юности и в зрелые годы – хотелось отбросить скепсис, отбросить элементы актерства, которые он себе навязал, сам не зная точно, какая роль им разыгрывается… «У себя в комнате, сбросив сюртук, он подумал, что хорошо бы сбросить вот так же всю эту вдумчивость, путаницу чувств и мыслей и жить просто, как живут другие, не смущаясь говорить все глупости, которые подвернутся на язык, забыть все премудрости Томилина, Варавки…» Но Самгин был бессилен выбраться из путаницы. Путаница росла и затягивала его. И чем трудней становилась дорога к самому себе, тем сильней была боязнь «потерять себя в массе маленьких людей».

Порой его охватывала надежда: сомнения пройдут, настанет день, когда он обретет жизненную силу, когда в душе его созреет «зерно истинной веры». Эта надежда делает его бодрей, даже заставляет «осторожно улыбаться». (Как это по-самгински – улыбаться «осторожно»! Он боится полноты чувства, он даже наедине с собой не решается дать простор всему здоровому и естественному, что еще теплилось в нем.) Но надежда скоро слабеет, исчезает, и Клим снова чувствует себя «в хаосе чужих мыслей, за которыми скрыты непонятные чувства».

В окружающих буржуазных интеллигентах Клим замечает проявления той же изломанности, растерянности, которая мучила его. Иногда ему хотелось крикнуть людям своего круга:

» –Эй, вы! Я ничего не знаю, не понимаю, ни во что не верю и вот – говорю вам это честно! А все вы – притворяетесь верующими, вы – лжецы, лакеи простейших истин, которые вовсе и не истины, а – хлам, мусор, изломанная мебель, просиженные стулья».

Никто никогда не узнал об этих порывах Клима Самгина. Он был слишком робок, труслив, узок, чтобы открыто выступить с осуждением самого себя и всей буржуазной интеллигенции. Но смутное внутреннее беспокойство никогда не покидало его. Он все как-то собирается жить и не живет.

«В жизни моей что-то не… так, неладно», – однажды признался он самому себе и даже расплакался. В другой раз он поднялся до приговора самому себе: «Самозванство. Игра в жизнь…» Перед ним постоянно возникает вопрос: «Но – где же мое место в этой фантастике?»»…Неужели я всегда буду жить так? Пленником, невольником?» Бывали минуты, когда ему даже хотелось, чтоб была революция – только бы покончить с путаницей, с бессмыслицей, обрести, наконец, определенность и ясность. «Пускай вспыхнут страсти, пусть все полетит к черту, все эти домики, квартирки, начиненные заботниками о народе, начетчиками, критиками, аналитиками…» Такой тирадой разразился Клим (конечно, мысленно), когда началось декабрьское восстание в Москве. В дни первой русской революции ему даже начинало казаться, «что он живет накануне открытия новой, своей историко-философской истины, которая пересоздаст его, твердо поставит над действительностью и вне всех старых, книжных истин». Но это – минутное настроение, за которым следует ощущение неспособности «уложить» свои впечатления «в ту или иную систему фраз».

Незадолго до конца – своего собственного и старой России – Клим Самгин ставит все тот же роковой вопрос, который не давал ему покоя в юности:

«Что должен девать я и что могу делать?»

В самгинской психологии, как мы видим, много ущербного, мутного, упадочного. Самгин психологически тяготеет к типу декадента; самгинская душа представляет собой благодарную почву для восприятия декадентских идей и настроений.

1. ^.«Вопросы литературы», 1957, N 1, стр. 193. [↩]
2. А. В. Луначарский, Самгин, М. 1933, б-ка «Огонек», стр. 45.[↩]
3. С. Касторский, Статьи о Горьком, Л. 1953, стр. 153.[↩]
4. А. Абрамович, Конец буржуазного героя, в сб. «Литературный Саратов», 1939, стр. 200.[↩]
5. С. Сергеев-Ценский, Избранное, М. 1941, стр. 546.[↩]
6. А. В. Луначарский, Самгин, М. 1933, б-ка «Огонек», стр. 43.[↩]