№4, 2021/Литературное сегодня

«Сакральный движ» Дискурс «метафизического пацанства» в русской песенной лирике

…ему предстала Святая Дева.

На середине немого фильма об уголовниках она заговорила

с экрана на похабном парижском арго, ведь другого

языка он бы наверняка не понял.

Томас Венцлова. Два апокрифа

Этика «пацанства», основанная на солидарности, физической силе, презрении к интеллектуализму и прочих стереотипных качествах «мужских союзов» [Дьячок 2007], давно вышла за рамки своего социального субстрата — криминализированной городской молодежи — и оказала большое влияние на многие вполне благополучные слои общества, в том числе и на творческую интеллигенцию. Перейдя из уличного и сетевого (пост)фольклора в область профессионального творчества [Громов 2020: 142–143], «пацанский» дискурс со свойственным ему снижающим пафосом столкнулся с другими, в том числе и резко контрастными способами объяснения мира. Именно об одном таком столкновении — синтезе «пацанства» и широко понимаемой «метафизики» (трансцендентальности, духовности, мистики) — и пойдет разговор в настоящей статье.

Черты «метафизического пацанства» мы выделяем на материале песенной лирики, обращение к которой обусловлено общей тенденцией к вытеснению контркультурных явлений за границы элитарной поэзии. Обширность распространения в текстах современных исполнителей образа «гопника», вступающего в контакт с потусторонним миром, говорит о наличии в российской культуре некоего тренда, который, давно обжившись в галерейном искусстве и фестивальном кинематографе1, все настойчивее проникает и в сферу словесного творчества.

Этот тренд, соединяющий околокриминальную эстетику и «метафизику», претерпел мощное влияние мамлеевского «метафизического реализма», и такие стихотворения, как, например, «Саратовский централ» Эдуарда Лимонова, очевидно исходят из этого источника:

Тюрьма как мамка, матка горяча

Тюрьма родит, натужная, кряхча

И изрыгает мокрый, мертвый плод

Тюрьма над нами сладостно поет!

«Ву-у-у-у! Сву-у-у-у! У-ааа!

Ты мой пацан, ты мой, а я мертва

На суд-допрос, на бледный Страшный Суд

Тебя пацан, вставай пацан, зов-уут!»2

Однако механизм формирования подобной парадоксальной субъектности изначально заложен в низовой культуре, и в России, которая, по словам Рильке, «граничит с Богом», он проявлен с особенной силой. Прежде всего это касается соединения социальной маргинальности и экстатического христианства; примеры бессчетны — от арестантского фольклора до классической литературы. Культурной матрицей этой «традиции», видимо, выступает евангельский образ Благоразумного разбойника. Любопытным тому примером служит альбом «христианского шансона» «Покайся, братва» (1997), сочиненный на русском языке литовским джаз-музыкантом Гинтаутасом Абарюсом. Содержание альбома — криминальные байки, сдобренные христианской мистикой. Так, герой песни «Был воро́м, а стал евангелистом», обкрадывая заезжего проповедника, случайно открывает выпавшую Библию как раз на сцене «меж двух разбойников»:

Один из них сказал Иисусу прямо:

«Эй, сделай шухер, слезай-ка Сам с креста!

Что же висишь на нем, такой упрямый!

Коли ты Божий Сын, спасай хоть Сам Себя!»

Но тут другой ответил первому:

«Семен3, ты хоть на Бога не хули!

Мы здесь висим с тобой по делу общему,

а Его чистого на смерть отправили»4.

Незадачливый вор переживает религиозное обращение («Вдруг руки сами поднялись до потолка. / Я взвыл: «Иисус! Спасай меня от ада!»») и вместе с проповедником едет в Сибирь наставлять уголовников на путь истинный. В этой незатейливой истории слышатся отголоски многих литературных первоисточников — от сцены обращения Августина, открывшего наугад апостольские послания, до эпилога «Преступления и наказания», но утверждать, что приведенный сюжет полностью литературен, нельзя: это скорее не интертекст, а архетип.

Развивая этот архетип, исполнитель уже совсем другого толка, Псой Короленко, «дописывает» известный духовный стих о путешествии души в загробный мир «Человек живет, как трава растет», снабжая исходный текст несколькими обсценными куплетами, в которых разворачивается метафора нисхождения грешной души в ад как заточения уголовника в тюрьму:

Хлопнула дверь, нет нигде Отца,

с каждой стороны по два каких-то молодца.

Лестничная клетка, черная отметка

вечного конца…

Об аде и рае как метафизической перспективе жизни «пацана» поет и автор-исполнитель Бранимир в песне «Мангал», где атрибут типичного отдыха россиян становится символом их посмертного существования:

Эй, начальник! Эй, мангальщик! Растолкуй да вразуми:

за какой срока́ мотаем? за какие пироги?

за какие преступленья? за какие косяки?

Ты смеешься, сука, все тебе смешки…

Но чем бы с детства ни пугали, чем бы нас ни облагали –

на скрижали мы рыгали, Богу песен не слагали.

И за это все мы будем не в Раю и не в Валгалле,

а на мангале… На мангале… Будем, как и полагали.

Культивируемый Бранимиром — Александром Паршиковым: филологом, спортсменом, убежденным трезвенником — брутальный сценический образ и манера исполнения сообщают его текстам характерный «блатной» флер. Основная тема барда — низовая российская действительность, причем за беспросветной «чернухой» всегда явственно видится сверхъ­естественное основание:

Ангел бездны земной

притаился в малиновой роще.

Черный кум, хтонический отчим.

Отчего так березы шумят и в могиле темно?

Ангел бездны земной!

Присягают тебе человеки:

продавцы, бедняки и калеки.

Помоги им отбить ипотеки и кануть на дно…

Вот и в «Мангале» герой от имени народа обращается к некоему «мангальщику», в котором угадываются приметы злого гностического божества — создателя и тюремщика лежащего во зле мира. Пафос авторской маски «Бранимира», буквально — «бранящегося», воюющего с миром, — бунт против такого положения вещей. Тяжесть метафизической несправедливости в этой художественной вселенной испытывает почти каждый, кто не наделен властью: дети, невинные девушки, солдаты, рабочие, старики… Субъектами же власти всегда выступают безликие «они», убийцы и насильники, заместители злого бога на земле. Сложно сказать, ассоциирует ли автор себя со своими персонажами; его позиция — это двоящаяся точка зрения вовлеченного наблюдателя. Бранимир не бытописатель, а критик социального дна, и (псевдо)гностическая подкладка его «пацанства» — это способ показать, что у нравственного распада есть своя причина, которой нужно буквально «всем миром» противостоять.

Подобные «эсхатологические» мотивы присущи не только «критическому» жанру##Критика власти и идеологического принуждения, перерастающая в конструирование собственной утопии, имманентна «пацанскому» творчеству.

  1. См. картины Пасмура Рачуйко, комиксы Уно Моралеза, перформансы Данини, направление Gop-Art.[]
  2. Также нельзя не упомянуть стихи Андрея Родионова, объединяющие описание быта городских окраин с весьма изобретательной фантастикой.[]
  3. В воровском жаргоне Семенами называют инспекторов уголовного розыска, а также бестолковых, недалеких людей.[]
  4. Эта и последующие песенные цитаты, ввиду отсутствия авторизованной письменной фиксации, приведены в соответствие с общепринятой современной стихотворной графикой.[]

Статья в PDF

Полный текст статьи в формате PDF доступен в составе номера №4, 2021

Литература

Батай Ж. Психологическая структура фашизма // Новое литературное обозрение. 1995. № 13. С. 80–102.

Громов Д. В. Гопник в интернете: виртуальная игра с точки зрения социальной драматургии Ирвина Гофмана // Новое прошлое. The New Past. 2020. № 1. С. 134–153.

Дьячок М. Т. Пацан: слово и понятие // Политическая лингвистика. 2007. № 22. С. 110–116.

Казарина Т. В. Пацаны как тема современной литературы // Вестник Самарской гуманитарной академии. Серия: Философия. Филология. 2012. № 11. С. 83–89.

Реутин М. Ю. «Распятая возлюбленная распятого Сына»: Немецкая мистика позднего Средневековья. Очерк традиции // Штагель Э. Житие сестер обители Тёсс / Изд. подгот. М. Ю. Реутин. М.: Наука, 2019. С. 339–463.

Стивенсон С. А. Жизнь по понятиям: «реальные пацаны» и их моральные правила // Неприкосновенный запас. Дебаты о политике и культуре. 2015. № 103. С. 102–117.

Retablos. Самая большая коллекция современных ретабло. 2015. URL: http://retablos.ru. (дата обращения: 01.05.2021).

Цитировать

Азаренков, А.А. «Сакральный движ» Дискурс «метафизического пацанства» в русской песенной лирике / А.А. Азаренков // Вопросы литературы. - 2021 - №4. - C. 95-110
Копировать