Садриддин Айни – основоположник таджикского литературоведения

Многогранно творчество Садриддина Айни. Многие стороны этого творчества уже подвергались исследованию и освещены в различных работах о С. Айни как о поэте, прозаике, историке.

Однако разнообразная деятельность С. Айни как литературоведа, как исследователя истории таджикской литературы до сих пор, как ни странно, почти не обобщалась в специальных работах и статьях¹. А ведь именно в этой области заслуги С. Айни особенно велики.

Даже само понятие, сам термин «таджикская литература» впервые в научный обиход ввел не кто иной, как С. Айни. Это может показаться странным, особенно имея в виду многовековые культурные богатства таджикского народа, но между тем это факт: ни в буржуазном востоковедении, ни в академических кругах советского востоковедения первого послереволюционного десятилетия такого термина не было. Писали о литературе персидской, литературе Ирана, литературе мусульманских народов, народов Средней Азии и т. п., но понятия «таджикская литература» не существовало. До появления работ С. Айни писали и о таджиках, но почти исключительно в этнографическом аспекте, а выдающаяся историческая роль таджикского народа и его предков в создании классической литературы игнорировалась.

С. Айни научно доказал право таджикского народа на свое литературное наследство. Зарождение таджикской литературы он относит к IX веку. Изучению тысячелетнего пути развития таджикской литературы посвящены многие труды Айни, создавшего школу, ставшего основоположником таджикского литературоведения.

Чтобы яснее представить себе значение деятельности Айни-литературоведа, особенно в первые годы существования Таджикской автономной советской социалистической республики, следует обратиться к обстановке 20-х годов нашего столетия. Пантюркисты, пробравшиеся в те годы в некоторые звенья государственного аппарата, отрицали само существование таджикского народа, измышляя, будто таджики представляют собой «тюркскую дробь», небольшую часть тюркских народов, неизвестно каким путем перенявшую иранскую речь. Много позже, в 1949 году, в связи с 20-летием Таджикской ССР С. Айни писал о том, что до Октября еще не оформилось национальное самосознание и самих таджиков. «Разве можно было в тех условиях, – восклицает С. Айни – хотя бы мечтать о такой литературе, какую мы сейчас имеем? Таджики позабыли даже само название своей национальности: на вопрос, кто вы по национальности, они отвечали лишь: «мусульмане» ².

В 20-х годах, в условиях консолидации таджикской социалистической нации, выявление богатого культурного наследия таджиков – литературы и искусства – имело огромное политическое значение. Красочно, образно передает пафос тех дней стихотворение Лахути «Дворец культуры», написанное в 1925 году в столице Таджикистана, которая тогда называлась еще Дюшамбе:

По сводам трещины раскинули узоры,

И паутины сеть свисает над стеной.

Тут пауки живут и змеи роют норы,

И всё тут сумраком полно и тишиной.

Устои разошлись, и ослабели скрепы,

И башня, вниз осев, дала тяжелый крен;

Колонн торжественных и плит великолепных

Обломки давние валяются у стен.

Поэт рисует образ некоего старинного дворца, памятника древней прекрасной культуры. Вчитываясь в остатки надписей на колоннах дворца, в старинную вязь, поэт узнает, что это памятник древней таджикской культуры, и завершает свои стихи следующей концовкой:

Культура древняя таджикская – вот имя

Дворца, что весь Восток веками освещал,

И он разрушен был… Но мы его поднимем

Той дивной силою, что Ленин завещал.

(Перевод Л. Пеньковского)

Между прочим, именно Садриддину Айни в наибольшей мере принадлежит заслуга прочтения этой древней вязи. Литературоведческая деятельность С. Айни с самого начала не была обычной работой кабинетного ученого, роющегося в старинных манускриптах. Это была деятельность борца, который сумел критическое освоение многовекового литературного наследия сделать оружием в борьбе за новую, социалистическую культуру воскрешенной Октябрем таджикской социалистической нации.

Не случайно поэтому, что для опубликования своего первого большого труда – знаменитой антологии «Образцы таджикской литературы», где не только было введено само понятие «таджикская литература», но и сделана первая попытка показать состав ее, начиная с Рудаки, – С. Айни пришлось преодолеть большое сопротивление. Как писал об этом сам С. Айни, его «произведение на основе исторических фактов сорвало завесу с происков и домогательств пантюркистов и наложило печать молчания на их уста». И после издания своей антологии С. Айни неоднократно подвергался различным клеветническим нападкам, иногда самого нелепого свойства; таким, например, было заявление, будто, публикуя в антологии известную импровизацию Рудаки, он – бесстрашный противник эмира – якобы намекает на возвращение бухарского эмира в Таджикистан… Деятельность С. Айни – историка литературы, возвращавшего народным массам то, что было отнято у них господствовавшими классами, воспитывала чувство советского патриотизма и любви к социалистическому отечеству, и в этом состояло ее огромное политическое, воспитательное значение.

К своим литературным исследованиям С. Айни был подготовлен всей своей жизнью, зародившейся еще с детских лет страстной любовью к родной поэзии. Любовь к родной литературе, как писал сам С. Айни, он воспринял от народа.

Была у С. Айни своя Арина Родионовна – чудесная 80-летняя сказочница Тути-пошшо, которую он любовно называет своим «первым учителем в складывании рассказов и повестей» ³.

Услышав из уст девушки, учившейся с ним в школе, газели Хафиза, звучавшие как клятва на верность в любви, он всем сердцем ощутил силу поэтического слова.

Огромное впечатление произвело на мальчика толкование стихов, которое давал его отец, подчеркивавший мысль об общественной пользе поэзии. Вот что писал об этом С. Айни: «Поэзия не всегда и не у всех представляет собою благо. Поэзия, как и наука, – это обоюдоострый меч. Если этим мечом убивают злого человека, врага, то это благо, а если убивают ни в чем не повинного человека, то это зло, несправедливое кровопролитие, и убить следовало бы самого убийцу. Таков и стих: если он направлен на хорошее дело – он благо, но если он направлен на злое, черное дело – то что может быть хуже этого?» ⁴.

Уже позже, учась в медресе и продолжая увлекаться поэзией, С. Айни с гордостью за своих земляков отмечал, что в родном кишлаке простые крестьяне знали наизусть классические стихи, между тем как высокопоставленные сынки бухарских сановников, учившиеся в медресе, ничего не смыслили в классической поэзии.

«Крестьяне в Гиждуванском тумане, – пишет С. Айни, – много работали в длинные осенние ночи, от полуночи и до восхода солнца. Их единственной радостью в эту страдную пору была песня. Большинство крестьян района Гиждувана и Вабкента умело хорошо петь и знало сложные мелодии классической музыки «Шашмаком». Не умея читать, они передавали эти мелодии и стихи старинных газелей по памяти из поколения в поколение… Во многих из этих песен, по существу, рассказывалось о жизни трудящегося люда тех времен и особенно о жизни крестьян». С. Айни вспоминает, как «вдали один пахарь запел газель Бедиля и ему вторил другой пахарь, работавший рядом… Когда кончилась песня первого пахаря, второй запел газель Хафиза, начинавшуюся двустишием:

Ветер утра! Скажи ей, газели моей ясноокой,

Что, разлукой томим, я в пустыне брожу одиноко…

(Перевод В. Державина)

Так пели они всю ночь в спокойном просторе поля, и лишь когда забрезжил рассвет, они замолкли» ⁵.

В последней своей статье «Литературные заметки», появившейся в «Правде» уже после его смерти, С. Айни писал о литературе: «Скажу словами таджикского поэта-классика Камоля Худжанди: «Это есть мое дело, пока останется в моем теле хоть капля жизни!» ⁶.

В своих «Воспоминаниях» и «Автобиографии» он рассказывает о том, как изучал своеобразный сборник поэтических цитат для игры в рифмы (так называемой «байтбарак»), как доставал диваны Хафиза и Джоми, как участвовал в спорах о темных по смыслу строках Бедиля, как овладевал сложными правилами стихосложения и постигал тонкости аруза, как увлекался чтением мусульманских газет на татарском языке, в которых его особенно интересовали переводы из русской литературы, как знакомился с рукописными антологиями начала XX века.

Ощущение нерасторжимой связи литературы с жизнью, с народом лежит в основе исследований таджикской литературы, предпринятых С. Айни. По своему характеру эти работы, как правило, публицистичны и подчинены задачам, общим с задачами литературной критики и культурного строительства.

Из работ С. Айни, появившихся до публикации антологии и касавшихся литературных вопросов, можно прежде всего указать серию статей в журнале «Шу’лаи инкилоб» («Пламя революции»), выходившем в 1919 – 1921 годах: о задачах культработы в Красной Армии, о печати и литературном творчестве («Меч и перо», «Настала очередь пера» и др.), а в газете «Овози тоджик» («Голос таджика», 1925 – 1926)-обзоры вновь выходящей литературы## См. А. Маниёзов, Публицистика ва назми устод С. Айни (Публицистика и поэзия устода С.

1. Краткое изложение того, как освещал С. Айни некоторые вопросы истории таджикского народа в своих литературоведческих работах дано в интересном очерке З. Раджабова «Садриддин Айни – историк таджикского народа» (Сталинабад, Таджикгосиздат, 1951, стр. 45 – 46); см. также И. Очинского «Садриддин Айни – историк таджикской литературы» (газ. «Коммунист Таджикистана», 4 августа 1945 года), Р. Ходи-зода «С. Айни и вопросы истории таджикской литературы» (журн. «Шарки сурх», 1950, N 8).[↩]
2. С. Айни, Воспитательная сила Октября, журн. «Шарки сурх», 1956, N 11, стр. 4.[↩]
3. С. Айни, Еддоштхо (Воспоминания), ч. 1, Сталинабад, 1949, стр. 64.[↩]
4. Там же, стр. 180.[↩]
5. С. Айни, Еддоштхо, ч. 1, стр. 231.[↩]
6. »Правда», 13 декабря 1954 года. [↩]