С. А. Кибальник. Проблемы интертекстуальной поэтики Достоевского

С. А. Кибальник. Проблемы интертекстуальной поэтики Достоевского. СПб.: Петрополис, 2013. 432 с.

Автор новой книги о Ф. Достоевском, известный литературовед С. Кибальник, — исследователь с широким кругозором: из-под его пера вышли монографии о творчестве А. Пушкина, А. Чехова, Г. Газданова, В. Пелевина. Его интересует рецепция античной поэзии в России, восприятие русской классики в XX веке, русский авангард 1920-1930-х годов, писатели-младоэмигранты первой половины XX века и многое другое. Весь этот фейерверк научной и читательской эрудиции щедро освещает страницы рецензируемой книги, посвященной проблемам интертекстуальности.

Уже само заглавие монографии С. Кибальника вводит нас в интертекстуальную ситуацию, или, если воспользоваться терминологией Ж. Женетта, в паратекстуальный контекст: его претекстом очевидно является заглавие широко известной книги М. Бахтина «Проблемы поэтики Достоевского». Так что С. Кибальник не только исследует интертекстуальные стратегии Достоевского, но и собственный научный текст включает в интертекстуальную игру.

Это не случайно и в том смысле, что Бахтин, со своей концепцией диалогизма, полифонии и вниманием к «чужому слову», то есть «тексту в тексте», в некотором роде является «отцом» интертекстуальности как литературоведческой методологии. Недаром сам этот термин возник в 1967 году у Ю. Кристевой в результате прочтения его работ. Однако известно, что и Кристева, и ее учитель Р. Барт значительно переосмыслили бахтинскую эстетику, превратив «произведение» в «текст» и удалив из него автора как конституирующее начало. В результате интертекстуальность превратилась в необозримое поле хаотических референций, нескончаемую череду деконструкций, не имеющих ни направления, ни цели, манифестирующих разрыв с так называемой константной (или объективной) реальностью и дискретность.

Однако в последующие десятилетия усилиями Л. Женни, Ж. Женетта, М. Риффатера, Р. Лахманн и др. теория интертекстуальности «сделала своего рода кругооборот» (с. 6), вернувшись и к «произведению» как завершенной семантико-телеологической структуре, и к авторской интенции как источнику его целостности, и к учету социально-исторической действительности, проявляющейся в той или иной настроенности читательской оптики. Так, Н. Пьеге-Гро прямо заявляет, что «интертекстуальность не может быть чисто текстовым эффектом, лишенным связи с эпохой, которая ее порождает; в каждую эпоху происходит новое прочтение произведений прошлого в свете текущих событий в области политики, идеологии, науки, искусства»¹.

Таким образом, широко используя категории и приемы современной западной интертекстологии (претекст, палимпсест, гипертекст и гипотекст, манифестный и референтный тексты, референциальный сигнал, криптопародию и пр.), предмет которой — «общие законы построения литературных произведений»², С. Кибальник не порывает с традицией отечественного литературоведения, по сути дела прививая достижения зарубежной науки к дереву бахтинологии. Недаром специальное внимание в книге уделено интеграции в интертекстологию хорошо знакомой российским ученым «теории источников»: первая не отменяет вторую, но включает в более широкий контекст культурного бессознательного — «громады» интертекста, стоящего за каждым произведением.

Помимо С. Кибальника, немало современных российских достоевсковедов применяют интертекстуальный подход и присущую ему постструктуралистскую терминологию (сам автор приводит в качестве примеров работы Т. Касаткиной, Н. Тарасовой), однако важное отличие рецензируемой книги в том, что здесь впервые в науке о Достоевском указанная терминология применяется панорамно и системно: во-первых, использован практически весь ее спектр, а не отдельные дефиниции; во-вторых, терминологическая группа спаяна внутри себя отношениями взаимодополнительности и когерентности. Благодаря этому С. Кибальник смог преодолеть бытовавший до него одноаспектный подход, показать системный характер интертекстуальных стратегий самого Достоевского и в результате открыть множество новых претекстов в его произведениях. Так, например, в выполненном Достоевским в 1844 году переводе бальзаковской «Евгении Гранде» (который является скорее транспонированием, или, по выражению С. Кибальника, «интертекстуальной аккультурацией» оригинала), исследователь обнаружил интертекстуальный слой Пушкина, помимо уже отмеченных прежде слоев О. де Бальзака и Н. Гоголя (с. 29).

Обращение к интертекстуальной методологии нередко воспринимают как опасность вытеснения традиционных для отечественного литературоведения социально-исторического и социально-психологического подходов. Предвидя такие возражения, С. Кибальник решительно исключает возможность ее абсолютизации: «Рассмотрение интертекстуальных связей художественного произведения <…> нисколько не предполагает отрицания его миметической природы…» (с. 10).

Известны два основных способа введения межтекстовых связей в авторский текст: хорошо распознаваемый фрагментарный (цитаты, референции, аллюзии и пр.) и «замаскированный» ассимилятивный, основанный на метонимическом принципе (сюжетно-композиционные особенности, характерология, пространственно-временной континуум, мотивы, трактовки жизненных явлений и пр.)³Гаспаров М. Л. Интертекстуальный анализ сегодня // Труды по знаковым системам. T. 30. № 2. Тарту, 2002. С. 646-647. ##.

Рассматривая роман «Игрок» как гипертекст, С. Кибальник, пользуясь различными референциальными сигналами (тем или иным «именованием» героя; моментом сюжетной коллизии, в который происходит интертекстуальное внедрение, и т. д.), выявляет его полигенетическую природу и открывает ранее неизвестные гипотексты, такие как «Дубровский», «Пиковая дама» и «Рославлев» Пушкина, «Горе от ума» А. Грибоедова, баллады Ф. Шиллера, «Отец Горио» и «Шагреневая кожа» Бальзака, «Дама с камелиями» Дюма-сына, «Индиана» Жорж Санд, «Дворянское гнездо» Тургенева, очерки Теккерея и т. д. При этом обнаруживается устойчивый трансформирующий характер интертекстуальной стратегии Достоевского: актуализируя те или иные претексты, писатель, констатирует С. Кибальник, «все время ставит своих русских героев в положение известных героев европейских <…> и русской литератур того времени, чтобы тем рельефнее выглядели различия в их поведении и <…> характере» (с. 244), демонстрируя «мнимость двойничества героев по отношению к их литературным прообразам» (с. 337). Смыслообразующий вывод исследователя звучит непривычно, но вполне обоснованно: «интертекстуальная стратегия Достоевского в «Игроке» направлена в первую очередь на затемнение его биографической основы» (с. 237), то есть истории взаимоотношений писателя с А. Сусловой в 1863 году, в то же время придавая героям этого романа «амбивалентное звучание, предвосхищающее знаменитое «пятикнижие»» (с. 338).

Среди выводов С. Кибальника встречаются и дискуссионные (например, утверждение о пародийности Фомы Опискина из «Села Степанчикова…» по отношению к ряду петрашевцев, опирающееся на якобы демократическое происхождение многих из них), что неизбежно при обилии привлеченного материала и исследовательской дерзости автора. Не помешал бы в таком издании и библиографический список, наглядно представляющий интертекстуальную палитру Достоевского-художника. И конечно, остро не хватает в монографии словаря употребляемых терминов.

Тем не менее в главном рецензируемая книга, безусловно, состоялась: новый раздел поэтики Достоевского — интертекстологию — можно поздравить с днем рождения. Здесь он обрел как свои общие очертания, так и серьезный потенциал дальнейшей работы в этом же направлении.

О. БОГДАНОВА

1. Пьеге-Гро Натали. Введение в теорию интертекстуальности / Перевод с франц., общая ред. и вступит. статья Г. К. Косикова. М.: ЛКИ, 2008. С. 126.[↩]
2. Томашевский Б. В. Теория литературы. Поэтика. М.: Аспект Пресс, 1996. С. 25.[↩]
3. #См.: Фатеева Н. А. Интертекст в мире текстов: Контрапункт интертекстуальности. Изд. 4-е. М.: URSS: Либроком, 2012. С. 261.#.

   С. Кибальник преимущественное внимание уделяет выявлению и доказательству именно последнего, в связи с чем его интересуют обусловленные интертекстуальной грибницей того или иного произведения Достоевского присущие писателю «стратегии смыслообразования» (с. 10): «Устремленность интертекстуальной поэтики к смыслопорождению составляет основную установку автора этой книги. При этом анализ «накопления смыслов» и, соответственно, новая интерпретация того или иного «манифестного текста» требует выявления и детального рассмотрения всех «референтных текстов»» (с. 9). Львиную долю объема книги занимают лексико-синтаксические и семантико-стилистические сопоставления десятков, если не сотен, текстовых фрагментов Достоевского с другими авторами: прошлых эпох (Пушкиным, Гоголем, А.-Ф. Прево и др.), и ему современными (Л. Толстым, А. Островским и др.) отечественными (И. Тургеневым, М. Салтыковым-Щедриным и др.) и зарубежными (Бальзаком, В. Теккереем и др.), принадлежащими к миру литературы и внелитературными (М. Штирнером, Э. Кабе и др.), и даже создавшими культурно значимые «тексты жизни» (Тургеневым во взаимоотношениях с П. Виардо и ее окружением). Нельзя не отметить, что при всей убедительности текстуальной (интертекстуальной) аргументации количество примеров и сопоставлений нередко является чересчур обильным, подчас превышая возможности читательского восприятия.

   Попробуем ответить на главный вопрос: удалось ли С. Кибальнику выполнить поставленную задачу — с помощью новой методологии выявить скрытые дотоле смыслы произведений Достоевского?

   Не имея возможности рассмотреть все главы монографии, касающиеся «Евгении Гранде», «Бедных людей», «Дядюшкиного сна», «Села Степанчикова…», «Записок из Мертвого дома», «Записок из подполья», «Бесов», «Братьев Карамазовых», остановимся на интертекстуальном анализе романа «Игрок», тем более что он, по мнению самого автора, в наибольшей степени соответствует критерию всесторонности, то есть обращения ко всей «исполинской совокупности текстов, складывающихся в культурный мир, к которому принадлежит данное произведение»[↩]