Русская поэзия XVII века
«Русская силлабическая поэзия XVII-XVIII вв.», «Библиотека поэта», Большая серия, «Советский писатель», Л. 1970, 422 стр.
Сегодня мы уже можем говорить о прочном интересе нашей науки и квалифицированного читателя к художественному наследию XI-XVII веков – к тому, что по старинке мы продолжаем называть древней литературой. Однако внимание исследователей этого периода сосредоточено преимущественно на прозаических жанрах. Если изучается поэтическое творчество допетровской Руси, то, за малыми исключениями, речь идет об эпосе и народно-обрядовой и лирической песне. Существует молчаливое согласие среди большинства специалистов, что поэзии авторской, поэзии индивидуальной, Россия не знала до конца XVII века.
Когда же появилась на Руса поэзия авторская, поэзия индивидуального авторского почина, когда начала она вытеснять фольклор (эпос и песню) из обихода горожан? Ответа на этот вопрос, интересный не только для историков литературы, но и для каждого серьезного любителя поэзии, – ответа обоснованного и достаточно убедительного, – у нашей науки до сих пор еще нет. А потому даже читатель, любящий русскую поэзию и собирающий самые, казалось бы, «трудные» для восприятия выпуски «Библиотеки поэта», настолько смутно представляет себе поэзию до Кантемира и Тредиаковского, что готов вместе с Сумароковым предположить, будто бы до Петра I на Руси царил «мрак невежества» и никакой поэзии вообще не было.
Сборник, в котором представлено творчество русских поэтов-силлабиков за целое столетие, всем своим содержанием отвечает на этот трудный вопрос. В нем показано с поразительной наглядностью, как возникает и развивается индивидуальное поэтическое творчество, как оно становится литературной нормой, как из бытового явления стихотворство перерастает в литературу.
Все стихи, помещенные в этом сборнике, за исключением двух разделов («Вирши Выголексинских старообрядцев» и «Анонимная поэзия») имеют автора, за каждым та них стоит определенная личность со своей сложной, подчас трагической судьбой. Здесь помещены стихи Ивана Хворостинина, еретика и поэта, которого сочли опасным и строгим монастырским заключением довели до «раскаяния». И трудно сказать, чем больше прогневал Хворостинин своих обвинителей – склонностью к «латынской» вере или «виршей», направленной против режима первого Романова: «Московские люди сеют землю рожью, а живут все ложью».
Благодаря этому сборнику мы впервые познакомились со стихами Тимофея Акундинова, долго выдававшего себя за «непознанного» князя Шуйского, «истинного царевича Московского», пока Голландия его не выдала в обмен на некоторые привилегии в торговле, и он был в 1653 году четвертован. В поэтическом движении эпохи участвуют монахи, справщики (редакторы) Печатного двора, церковные деятели и проповедники; среди них ближайший сотрудник и ревностный последователь Аввакума инок Авраамий, повторивший судьбу своего учителя и сожженный в 1672 году, Симеон Полоцкий, наставник детей царя Алексея Михайловича, и Сильвестр Медведев, его любимый ученик, разделивший участь сторонников царевны Софьи и казненный в 1691 году, – все они писали стихи не в порядке служебной обязанности, а по внушению собственных чувств, под влиянием пережитого ими общественного и личного опыта.
Разнообразие поэтических индивидуальностей, представляющих в сборнике поэзию XVII века, стало доступно и обозримо только в результате упорного труда советских ученых, особенно в последние десять – пятнадцать лет. При этом картина поэтической жизни целого столетия восстановлена именно трудами советских ученых, среди которых надо особенно отметить заслуги А. Позднеева, «открывшего» целую поэтическую школу (один из ее участников – талантливый поэт Герман – включен в сборник). Как видно из сборника, подытожившего работу нашей науки над восстановлением поэтического лица XVII века, мы можем теперь с полной уверенностью утверждать, что уже с так называемого Смутного времени идет непрерывный процесс развития поэзии индивидуальной и все большего ее проникновения в собственно литературу, а в конце века и в печатную книгу.
Конечно, для первой половины XVII века мы располагаем еще сравнительно небольшим, иной раз случайно сохранившимся поэтическим репертуаром, иногда по одному стихотворению, но уже во второй половине XVII века положение меняется коренным образом. Стихотворство начинает конкурировать с прозой, и его несомненное мнемоническое превосходство делает его чрезвычайно соблазнительной формой для учебников, календарей и всевозможных книг светского и церковно-обрядового назначения.
Перед составителем сборника А. Панченко стояла сложная задача – в одной книге представить по возможности полную картину поэтической жизни целого столетия, выбрать наиболее интересное у каждого поэта, не забыть и менее значительных, но почему-либо характерных стихотворцев. Для первой половины века надо еще было собирать буквально по крупицам то немногое, что пока разыскано и опубликовано в специальных изданиях. Здесь собирание материала было главной задачей. По отношению к поэтам второй половины века, особенно для Симеона Полоцкого и его учеников, нужно было найти критерий отбора наиболее интересного и характерного, ибо из 50 тысяч строк стихотворного наследия Симеона Полоцкого или из почти 4 тысяч стихов Мардария Хоникова выбрать наиболее выразительное было нелегко.
Скажу сразу, что, по моему мнению, А. Панченко с этой задачей справился вполне успешно.
Впервые собранная воедино, силлабическая поэзия XVII века позволяет не только понять чем жили, о чем думали, чем мучились русские люди того времени, но представить себе предысторию новой русской литературы XVIII-XIX веков, понять, как создавались в XVII веке предпосылки для выделения литературы художественной в особую сферу общественной деятельности, в самостоятельную и независимую от власти и церкви силу. Конечно, процесс этот только начался в XVII веке, и завершение его происходило уже в середине следующего столетия, в творчестве Ломоносова и Сумарокова. Но и во второй половине XVII века поэзия, особенно поэзия Полоцкого и его последователей, несмотря на внутренние, а не только внешние связи этих поэтов с церковью и православно-церковной идеологией, уже принадлежала литературе в собственном смысле слова и вызывала большое неудовольствие церковных ортодоксов именно своей внецерковной, общесветской направленностью.
С деятельностью поэтов-силлабиков второй половины XVII века связано и совершенно отчетливо просматриваемое формирование особого литературного направления. Этому литературному направлению наша наука присвоила название барокко, или, как его иногда называют, придворное или школьное барокко. А. Панченко дает очень интересную характеристику поэзии русского барокко: поэты-силлабики, «творившие в рамках придворного барокко, стремились внести в ортодоксальное православие некоторые новые черты. Традиционное русское «обрядоверие» казалось им недостаточным. Они хотели соединить его с западной схоластической наукой, пытались примирить истины веры и доводы разума, используя для этого схоластическую диалектику и логику… В известном смысле их поэтическое творчество… было проповедью, составляло как бы религиозно-нравственный кодекс, иногда очень далекий от практических запросов эпохи».
Эта характеристика справедлива, если мерить поэтов русского барокко меркой поэзии XIX века, но при этом А. Панченко, на наш взгляд, недооценивает смысл и значение художественных поисков поэтов-силлабиков школы Полоцкого. Ему кажется, что «живое поэтическое чувство в переложениях псалмов», например, «возникает часто за счет оригинала». Между тем это не так, и для доказательства можно обратиться к переложению псалма 81. Как известно, через столетие его переложил в стихи Державин и превратил в одно из самых смелых обличений деспотизма и произвола. Полоцкий не так смел, но и в его переложении есть вставки, усиливающие социальное звучание стихотворения. Он вносит в псалом призыв к защите «убогих» от «сильных» мира сего, которым «лиц приятие» не дает видеть правду. Так что здесь «поэтическое чувство» возникает не только «за счет оригинала», а в первую очередь за счет собственного переживания судейской неправды и несправедливости. Мысль об отсутствии собственного «поэтического чувства» приводит и к несправедливой общей оценке художественной манеры, поэтики этой школы. «Барочный ансамбль, – пишет А. Панченко, – безразличен к тем «кирпичикам», из которых он построен; как в орнаменте, здесь мирно уживаются люди и вещи. Автор не стремится к художественному единству, он демонстрирует читателю героев как некий восковые фигуры… Ансамбль подчинен одной идее – дать как можно больше информации и истолковать ее в назидательном духе».
Последние два положения верны. Действительно, насыщенность разнообразной информацией и назидательность – две неотъемлемые и очень характерные черты русской поэзии второй половины XVII века. И часто эта информация выходит далеко за рамки дозволенного православной ортодоксией. Так, в стихотворение Симеона Полоцкого об Александре Македонском как бы невзначай прокрадывается идея множественности миров, запрещавшаяся к распространению еще и в середине XVIII века. И назидательность религиозно-этического характера присутствует почти в каждом стихотворении Сильвестра Медведева или Кариона Истомина да и самого Симеона Полоцкого. Однако, помимо назидательности и информационности, стихи Полоцкого и его школы разрабатывают тему первостепенной важности, одну из важнейших тем всей последующей русской литературы – темы красоты мира и красоты, воплощенной в искусстве.
В стихотворении «Живописание»
Полоцкий восторгается талантом художника, который сумел «обмануть» своим мастерством не только людей, но и птиц и животных:
Сей рябку тако живо написаше.
даже к ней живых множество леташе.
В другом стихотворении он восхваляет «леса темны», куда готов уйти из «светлых палат»:
С града гряду во пустыню,
любя зело в ней густыню.
О «зрелищности», пестроте и яркости описаний у Полоцкого уже писал И. Еремин, на которого А. Панченко ссылается.
Содержательная и интересная статья А. Панченко потому вызывает возражения, что поэзия XVII века, особенно самое оформленное, самое осознавшее себя явление – поэзия школы Полоцкого, ждет еще всесторонней оценки, которая позволит найти истинное соотношение в ней между назидательностью и поэтическим чувством, равно как между информационностью («просветительством») и эстетической программой.
В заключение следует отметить, что подбор материала, биографические справки и комментарии являются подлинным вкладом в изучение истории русской поэзии.
г. Ленинград