Русская классическая литература в свете ленинской концепции освободительного движения

1

Каждая историческая эпоха дает свой ключ к восприятию классического искусства. Новые поколения, осваивая накопленный человечеством опыт понимания художественной культуры, не могут принять на веру оценки и мнения своих предшественников. Бережно относясь к художественным ценностям прошлого, они не ограничиваются хранением наследства, а стремятся открыть его заново для себя. Только заново открытое искусство прошлого становится современным, активно вмешивается в жизнь, формируя духовный мир человека новой эпохи.

Наше время создает свою нравственную атмосферу восприятия русской классической литературы. На большом празднике – полувековом юбилее Октябрьской социалистической революции – эта литература не была гостем или сторонним наблюдателем. Незримо, но властно, по истинному праву исторической справедливости, она присутствовала на нем как овеянный славой ветеран. Из далекой дали прошлого она пророчески предсказывала приход «избраннейшего дня» победоносной революции, торжество народа в его борьбе с политическим насилием и социальным угнетением. Более века она вдохновляла бойцов на битву. Она первая начала смертельный бой с царизмом и первая понесла тяжелые жертвы. Духовные вожди общества, русские писатели, в условиях, когда народ был лишен свободы, сделали литературу трибуной, с которой, по словам Герцена, они «заставили услышать крик своего возмущения и своей совести».

Задачи историко-литературной науки определяются временем. Не посредником, но выразителем сегодняшнего восприятия классической литературы, умеющим видеть ее глазами своих современников и помогать им открывать ее заново, должен быть историк литературы. Выполнению этого долга помогает методологическая вооруженность, постоянное освоение опыта ленинского изучения русской истории, освободительного движения и русской литературы. Ленинское наследие давно стало боевым арсеналом литературоведения. Реальные потребности времени, задачи, связанные с созданием советской историко-литературной науки, обусловливали на протяжении полувека характер освоения богатств ленинской мысли.

Выдвигаемые сегодняшним днем новые проблемы истории русской литературы определяют и насущную необходимость нового обращения к Ленину. Читая и перечитывая Ленина, историк литературы найдет опору для разработки многих актуальных и до сих пор не решенных вопросов. В порядок дня, например, встало изучение национального своеобразия отдельных литератур мира, и национального своеобразия русской литературы в частности. Научная разработка этой проблемы только начинается. На пути ее решения возникают немалые трудности. Одна из них связана с недостаточной разработанностью теории нации, противоречивым пониманием времени становления нации, спорностью истолкования такой категории, как «национальный характер». Научное исследование этих вопросов не может быть осуществлено без обращения к ленинскому наследию.

Ленинская концепция русского освободительного движения уже определила успехи литературоведения в понимании основных закономерностей русской литературы XIX века. Но вопросы научной ее периодизации еще окончательно не прояснены. Решение же их потенциально заложено в работах Ленина., посвященных русской истории, освободительному движению, общественной мысли.

Связи русской литературы с освободительным движением освещены во многих трудах Ленина и с особой полнотой разработаны в статьях о Герцене и Толстом. Они послужили основой для построения истории русской литературы XIX столетия. Но в литературоведческих трудах подчеркивается прежде всего идейный и общественный аспект этой связи. В то же время литература не Только служила революции, не только была зеркалом развернувшейся освободительной борьбы, не только выносила приговор бесчеловечной действительности. В революции литература черпала этические идеалы, освободительное движение формировало ее гуманизм, определяло важнейшие ее художественные открытия. Хорошо известно положение Ленина, что эпоха подготовки революции в России выступила благодаря гениальному освещению Толстого как шаг вперед в художественном развитии всего человечества. Ленинская мысль нацеливает усилия литературоведов на решение принципиальных вопросов художественного своеобразия русского реализма.

Знаменательной особенностью современного этапа изучения русской классической литературы является то обстоятельство, что оно одновременно осуществляется во всемирном масштабе. В социалистических странах изучение ведется с близких нам методологических позиций, литературоведы этих стран в своих разысканиях опираются на опыт советской историко-литературной науки, используют ее достижения, принимают участие в создании коллективных работ. И эти работы также немаловажны для развития нашего отечественного литературоведения.

Много полезного делается прогрессивными учеными капиталистических стран. Ими подготавливаются переводы отдельных произведений русской литературы и собрания сочинений крупнейших писателей, создаются разнообразные богатые поэтические антологии. Появляются там интересные исследования частных и общих проблем истории русской литературы, добросовестные этюды об отдельных произведениях и писателях. Этих ученых отличает любовь к русской литературе, интерес к работам советских коллег.

Но в то же время в капиталистических странах Европы, Азии в Америки (прежде всего в США) создается иная история русской литературы, построенная часто с открыто враждебных марксизму антиисторических позиций. Политическое направление зарубежной русистики во многом определяют русские эмигранты. Книги и статьи Г. Струве и Н. Бердяева, Д. Чижевского и В. Зеньковского и других задают тон в истолковании русской литературы и философии. В них высказываются концепции, которые быстро подхватываются и развиваются, служат отправной точкой для собственных дополнений и самостоятельных вариаций.

Тенденциозное обострение идеологических проблем, сведение истории литературы к «истории идей», произвольное истолкование русской культуры – вот что прежде всего отличает труды зарубежных ученых этого направления. Ими выдвинуто великое множество концепций, но в основе их лежат три фундаментальных тезиса. Первый – замалчивание, отрицание или искаженная трактовка связей русской литературы с освободительным движением. Мысль эта, впрочем, не является изобретением современных зарубежных историков, она извлечена из «энциклопедии либерального ренегатства» – сборника «Вехи» (1909).

Отделив литературу от революции, буржуазные историки объявляют религиозность главным духовным источником, который якобы питал всю русскую культуру, – это второй тезис. И, наконец, третий – «европеизм». При этом проблема «европеизма» толкуется произвольно и антиисторически. С помощью «европеизма»»обосновывается» подражательность русской литературы, ее неспособность создавать самостоятельные художественные ценности.

Одним из последних трудов, в которых в очередной раз развиваются эти ходовые концепции, является книга профессора Принстонского университета (США) Д. Биллингтона. Вышивая новые узоры по старой канве, он главную свою задачу видит в дискредитации русской культуры. При этом Д. Биллингтона отличает известная трезвость взгляда – он понимает безуспешность попыток своих предшественников в отрицании бесспорных и очевидных отношений русской литературы и революционного движения. Потому ему нужно было изобрести что-то новое, чтобы этот факт не отрицался, а дискредитация литературы сохранялась. И он изобрел «символы», с помощью которых, по его убеждению, все объясняется как нельзя лучше. Для раскрытия существа многовекового развития русской культуры Д. Биллиягтону понадобилось всего только два символа. Они и были объединены в броскую и крикливую формулу, которая вынесена в заглавие: «Икона и топор» ¹.

Уже во введении историк открыто обосновывает свою позицию, навязывая читателю свое понимание русской культуры: «Два основных понятия, которые характерны для русских, – икона и топор. Икона и топор висели обычно на стенах крестьянских изб в северной части России. Они воплощали духовный и земной аспект русской культуры. Вечный разрыв между божественным и демоническим во всей человеческой культуре не был, однако, в России простым контрастом между святой иконой и несвятым оружием. Бывало, что иконы использовали шарлатаны и демагоги, а топор – святые и художники».

Концепция Д. Биллингтона универсальна – она объясняет все, решительно все в русской культуре. Для этого стоило только большую часть явлений объяснить «символом иконы», а другую, меньшую, – заклеймить «символом топора». До XVIII века, заявляет Д. Биллингтон, влияние «иконы» – христианства, церкви, религии – было господствующим и определяющим. Впоследствии к «иконе» прибавилось новое благотворное влияние – «европеизм». Создававшаяся новая литература, следуя за европейскими образцами, подражала и заимствовала. Усваивая идеи буржуазного либерализма, писатели оказывались способными преодолевать влияние русской революции. А это влияние все усиливалось и в XX веке достигло огромной силы. Новый фактор русской общественной жизни – нарастающую революцию – Д. Биллингтон и именует «символом топора». «Как орудие труда он (топор. – Г. М.) стал в XIX веке анахронизмом, но сделался теперь символом бунта».

Зачем нужна метафора Д. Биялингтону? Оперируя некоторыми фактами, он стремится свести русскую революцию к бессмысленному, жестокому, кровавому бунту. Вот эти «факты»: «Николай Добролюбов, – пишет он, – радикальный журналист начала 1860-х годов – сформулировал утопически-социалистическую программу книги своего друга Чернышевского «Что делать?» как «К топору зовите Русь!». Первый призыв к якобинской революции раздался в пасхальный понедельник 1862 года. В прокламации «Молодая Россия» говорилось, что «Россия будет первой страной, которая придет к социализму», и объявлялось: «Мы будем звать вас к топорам».

Обратим прежде всего внимание на фактические ошибки этого утверждения. Как мог Добролюбов, умерший в ноябре 1861 года, сформулировать программу романа Чернышевского, написанного через год? Об этом известно только Д. Биллингтону. Да и фраза «К топору зовите Русь!», приписанная Добролюбову, в действительности взята из «Письма из провинции», напечатанного в марте 1860 года в «Колоколе» за подписью «Русский человек». Добролюбов не писал этого «Письма».

Однако вернемся к существу вопроса. Да, революционные демократы были идеологами народной революции! Чернышевский в специальной прокламации «Барским крестьянам» (начало 1861 года) развернул широкую программу будущей революции. Но, призывая крестьян к расправе с угнетателями, он подробно развернул идеи политического и социального преобразования императорской России и создания нового мира. Революция для Чернышевского не стихийный бунт, не всероссийская резня, а тщательно подготовленная борьба вооруженного народа, руководимая единым революционным центром, действующим по твердо разработанной программе.

То же и в прокламации «Молодая Россия», написанной якобински настроенным студентом П. Г. Зайчневским: призыву к революции предшествует вдохновенно изображенная картина будущего справедливого социального строя в России.

Обращаясь к народу, П. Зайчневский, бросая клич «В топоры!», берет его в кавычки. Это идиоматическое выражение вовсе не имеет буквального значения, не является призывом хвататься за топоры. Смысл боевого клича ясен: «К оружию!» Этот призыв к вооруженной борьбе народа за осуществление программы созидания нового социального строя, «великого дела социализма», образно характеризует русскую буржуазную революцию как крестьянскую.

Метафора Д. Биллингтона имеет иной, антиисторический смысл. «Топор», объявленный им «дьявольским оружием», противопоставлен «созидательному» и якобы истинно русскому, божественному началу – «иконе». «Топор» превращается в символ бессмысленного бунта и кровавой мести. «Топор» в такой интерпретации – это орудие разрушения, смерти, несущее гибель всему живому. Потому-то «топор – это земной аспект русской культуры».

Символ «иконы» Д. Биллингтон тоже трактует предвзято: религия не была источником духовной жизни народа. Его вера носила совсем иной и менее всего ортодоксальный характер. Еще Белинский в письме Гоголю утверждал: «По-Вашему, русский народ – самый религиозный в мире: ложь! Основа религиозности есть пиэтизм, благоговение, страх божий. А русский человек произносит имя божие, почесывая себе задницу. Он говорит об образе: годится – молиться, не годится – горшки покрывать. Приглядитесь пристальнее, и Вы увидите, что это по натуре своей глубоко атеистический народ».

«Топор» русской революции освободил народ от гнусностей и мерзостей собственнического общества, он обновил страну и вдохновил лучших ее сынов на создание великих духовных ценностей, давно ставших достоянием всего человечества.

…Было время, когда «топор» вдохновлял замечательных людей Америки на борьбу за свободу. Великие вожди американского народа – Вашингтон и Франклин – были масонами. Но не к «иконе», не к масонской проповеди прибегли они, чтобы избавиться от колониального господства англичан, а призвали своих соотечественников к вооруженной борьбе, чтобы в революции добиться свободы, которая обновила страну. И жаль, что эти славные традиции забываются теперь в Америке, что забыл их и американский историк.

Сочинив символ «топора», Д. Биллингтон интерпретирует в нужном ему духе неугодные факты. Он заявляет: да, к «топору» (то бишь к революции) имели отношение некоторые русские писатели (только некоторые!). Но «топор», утверждает историк, губил их талант, лишал творческой силы, превращал в отрицателей и разрушителей традиций, отрывал от почвы, обрекал на бесплодие. Большинство же писателей – Пушкин и Гоголь, Достоевский и Толстой и многие другие – связываются автором с «иконой», «европеизмом».

Символический «топор» в руках Д. Биллингтона воистину становится «дьявольским орудием» компрометации русских писателей. Радищев представлен «привилегированным аристократом», книга которого «Путешествие из Петербурга в Москву» носит «моралистический характер и претенциозна по стилю»; Белинский – робким учеником Гегеля, создавшим свою политическую доктрину, исходя из построений немецкого философа; Чернышевский и Добролюбов – вульгарными последователями Фейербаха. «Принимая за исходную точку материализм Фейербаха и рационализм английских утилитаристов, эти влиятельные критики помогли привести молодое поколение к систематическому отрицанию всех традиций прошлого. Они разработали новую этическую систему, исходящую из требований «разумного эгоизма» и утилитарного расчета: как довести материальные блага до максимума». Так компрометируются ненавистные американскому историку писатели, связанные с революцией.

Но «топор» нужен Д. Биллингтону прежде всего для того, чтобы оклеветать Октябрьскую социалистическую революцию. Строя свою спекулятивную концепцию и оставаясь в сфере умозрительных заключений, он выводит большевизм из концепции «топора» радикалов 1860-х годов: «В конце 1860-х годов известный Нечаев организовал тайное «Общество Топора» и молодая Россия начала традицию подпольной революционной организации. Она должна была вдохновить Ленина на его «Что делать?» (1902) – на первый манифест большевизма».

В канун социалистической революции – с 1890 по 1917 год – в России, пишет Д. Биллингтон, начался «последний и богатый период» русской культуры, который он именует «русским Возрождением» или «Серебряным веком». Расцвет этот был обусловлен тем, что литература не была связана с «топором». «Революция 1917 года произошла на фоне грандиозного культурного подъема. Большевизм не вызвал к жизни этот подъем, но и не прекратил его сразу» (стр. 475). 20-е годы – это «расцвет искусства», так как продолжалось влияние «Серебряного века». Зато последующие годы, заявляет историк, – это «период упадка», ибо литература объединила себя с «топором», который сделал ее бесплодной, духовно нищей, художественно беспомощной.

Известное оживление, по мнению историка, произошло лишь в последнее время, когда будто бы некоторые писатели стали отказываться от идей революции и обращаться к религии. Такое ложное, далекое от действительности, бесконечно обедненное и явно тенденциозно подчиненное концепции мифологических символов «иконы и топора» представление о русской литературе и преподнесено американским читателям.

Создание за рубежом фальсифицированной истории русской литературы накладывает на наше литературоведение особую ответственность. Реакционные западные историки русской литературы внимательно следят за нашей наукой и не только стремятся нашему пониманию противопоставить свое истолкование, свою концепцию, но и спешат сказать свое слово о тех явлениях, которые у нас слабо исследуются (например, о славянофилах), разумеется, преследуя при этом не научные, а политические цели.

Советское литературоведение, опираясь на факты, показало обусловленную историей близость русской литературы к русской революции. Но мы еще недостаточно раскрываем могущество того вдохновенного воздействия освободительного движения на литературу, которое во многом определило ее идейные и художественные богатства, питало ее ненависть и презрение к эгоистическому существованию, к буржуазным идеалам собственности и «одинокой свободы». Вот почему поучительно обратиться к отдельным фактам такого воздействия и, опираясь на ленинские работы, поставить на обсуждение некоторые вопросы.

2

В свете победившей русской социалистической революции резко и отчетливо предстала ее героическая история, классы, участвовавшие в ней на разных ее этапах. Четко обозначилась и роль русской литературы в более чем вековой борьбе за свободу. Первым, кто сказал об этой беспримерной роли русской литературы после свершившейся революции, была немецкая коммунистка Роза Люксембург. Эти строки написаны ею в немецкой тюрьме в 1918 году:

«Самое характерное в столь внезапно возникшей русской литературе то, что она порождена была оппозицией против существовавшего строя, проникнута была боевым духом. Это было ее отличительным знаком в течение всего XIX века. Этим и объясняется богатство и глубина ее духовного содержания, завершенность и своеобразность ее художественной формы и в особенности ее творческая и движущая общественная сила. Ни в какой другой стране и ни в какую другую эпоху литература не была такой общественной силой, как русская литература в эпоху царизма, и она оставалась на этом своем посту в течение целого века, пока ее не сменила реальная сила народных масс, пока слово не претворилось в плоть» («Красная новь», 1921, N 2, стр. 184).

Такой подход к истории русской литературы носил принципиальный характер. Ведь без учета связи русской литературы с освободительным движением нельзя понять ее идейного и духовного содержания, ее величайших художественных открытий, ее философского и эстетического своеобразия.

1. J. Billington, The Icon and the Axe. An interpretive history, of Russian culture, Knopf, New York, 1966.[↩]