Рождение поэмы

Когда началась Отечественная война, мне было двадцать восемь лет. В Таллине, куда я прибыл в последних числах июня 1941 года, я не чувствовал себя на флоте новичком. Ведь я уже участвовал добровольцем в зимней кампании 1939- 1940 года, служил стажером, прикомандированным к редакции многотиражной газеты линкора «Марат», участвовал в боевых походах.

В политуправлении Краснознаменного Балтийского флота начальник отдела пропаганды и агитации полковой комиссар Добролюбов, подняв на меня красные от бессонницы глаза, спросил: «Немецкий язык знаешь?» Я ответил утвердительно. Тогда он приказал: «Пиши листовку для немецких матросов с призывом сдаваться в плен!» Признаюсь, что для меня такое приказание было несколько неожиданным. Но я подумал: «Полковой комиссар лучше информирован, чем я». И я с волнением взялся за порученную работу. Текст листовки был написан; я не знаю дальнейшей ее судьбы. Но если даже она пошла по назначению, я предполагаю, что эта листовка вряд ли достигла своей прямой цели.

Пропагандистские материалы, тексты подобных листовок мне приходилось писать для политуправления Ленфронта и позднее, в тяжкое для Ленинграда время, и все-таки, несомненно, с более успешным результатом. Но тогда…

И все же, как я теперь это представляю, моя первая работа в самом начале войны была тоже подспудным толчком к важному для меня труду, осуществленному значительно позднее.

Первые варианты поэмы «Товарищ Тельман» относятся к 1950 – 1951 годам. Эта поэма вышла в издательстве «Советский писатель» отдельной книгой в 1956 году. Недавно в сборнике «Солнце и море» («Художественная литература») я опубликовал поэму в новой, расширенной и дополненной редакции. Свыше десяти лет продолжалась моя работа, но если говорить точнее, то к созданию этой поэмы я стал готовиться еще в годы своей юности, а в особенности в военные годы.

Чем заинтересовала меня антифашистская тема, почему я избрал своим героем человека, ставшего борцом за коммунизм в такой далекой для меня Германии?

Для того чтобы ответить на этот вопрос, мне нужно обратиться к событиям, которые вместились в отрезок времени, охватывающий почти столько же, сколько я живу. Мое детство прошло на Украине, в Одессе. В годы гражданской войны город моей юности переходил из рук в руки. Я помню темный дождливый вечер, когда по Пушкинской улице, мимо дома, где мы жили, в город входила кайзеровская армия. Она втягивалась в город ровной темно-серой линией. С офицерских касок с золочеными прусскими орлами, с темных плащей стекала вода. Ароматным дымком попахивали полевые кухни. Улица была полна шорохами, позвякиванием амуниции, отрывистыми словами команд, лязгом о мостовую подкованных сапог. Немцы пробыли в Одессе недолго. В их стране началась революция. Немцев сменяли гайдамаки, белогвардейцы, английские «томми», матросы с французских военных кораблей, греки. Кто только не перебывал в городе, на рейде которого когда-то вскинул мятежный красный флаг броненосец «Потемкин», в городе, где каждая пыльная окраинная улочка Молдаванки и Пересыпи, каждая тайная тропка в катакомбы запомнила шаги рабочих красногвардейских отрядов!

Мой отец в юности учился в Германии. Там он стал врачом. В доме у нас было много немецких книг, классики – Гете, Гейне, Шиллер. Немецкий язык я стал изучать с детства. В 20-е годы наша семья жила летом в Люстдорфе, селении немецких колонистов. Люстдорф, Либенталь – «Деревня веселья», «Долина любви», – какими идиллическими казались эти названия! Мимо кирхи, подымая столбы пыли, возвращались с пастбищ коричневые и черно-белые коровы. Колонисты жили сытно. Среди них были и труженики-бедняки, были и кулаки. Помню одного из них на бричке с красавцами конями, помню выложенное темной черепицей на красной крыше дома имя владельца – «Вирт».

Новый, 1930 год я встречал с моими товарищами, любившими литературу, знавшими наизусть Рембо и Уитмена, Маяковского и Блока. Мы любили и стихи нашего земляка, неотделимые от Черного моря, ветра и солнца. Это он, Эдуард. Багрицкий, писал в «Думе про Опанаса»:

Звездный Воз дорогу кажет

В поднебесье чистом –

На дебелые хозяйства

К немцам-колонистам.

…С нами встречал Новый год немецкий антифашистский писатель, автор книги «Пролетарий рассказывает» Людвиг Турек. Я не знаю, помнит ли он черноморских юнцов, часто приходивших к нему в типографию, где он работал наборщиком. Посасывая пустую трубочку, – у Турека были больные легкие, – Людвиг не раз рассказывал нам о гамбургском восстании, о «Тэдди», как немецкие рабочие ласково называли своего вождя Эрнста Тельмана. Имя Тельмана в те годы нам уже было хорошо известно.

«Левой! Левой! Левой! То Красный Веддинг идет», – звучали слова песни. Ее пели и мы. Мы и в одежде подражали нашим товарищам, немецким комсомольцам. Юнгштурмовка защитного цвета, перетянутая ремешком, в моей памяти неотделима от советского комсомольца, советской комсомолки того времени. И Красный Веддинг в нашем представлении был чем-то вроде Красной Пресни!

Грозовые тучи клокотали над Европой. В Одессе, в приграничном городе, быстрое приближение военной опасности в начале 30-х годов отчетливо ощущалось. Вечером на улицах внезапно выключался свет. Протяжный вой сирены разрезал воздух. Начинались маневры Осоавиахима. И вот уже в зеленых масках с гофрированными трубками, таких же, как на их нагрудных значках, мчались молодые осоавиахимовцы к «зараженным» участкам.

Верили ли мы, семнадцатилетние, в то, что будет война? Да, верили и, грешным делом, не боялись ее.

Мне, напечатавшему первое свое стихотворение в альманахе одесских начинающих локафовцев, война представлялась чем-то революционно-романтическим, разумеется, происходящим на земле освобождаемого Запада. К этому представлению юношеское воображение присоединяло жившую в нас с детства мечту о революции, победоносно шагающей по миру.

В стихотворении «Спать воспрещено», напечатанном в 1932 году в моей первой книжке «Мужество», я рисовал немецкого безработного, кочующего с одной берлинской улицы на другую в поисках места для ночлега. Но над ним возникала постоянно огромная тень полицейского, «шупо». Стихотворение заканчивалось строчками:

Я не один. Идет за взводом взвод.

Вы слышите? Ротфронт!

Ротфронт!

Ротфронт!

Мне не приходило тогда в голову, что для человека, лишенного работы, может представиться и другая возможность: ради чечевичной похлебки, во имя маленького личного счастья он может поступиться большим – обманом, лживыми посулами, силой его могут принудить изменить своему классу, стать его палачом.

А затем последовали кровавый фашистский путч, поджог Рейхстага, разгром КПГ, захват Гитлером власти.

Немецкая тема была у всех на устах. Каждый пытался для себя объяснить причины трагедии немецкого народа, ставшей вскоре трагедией всего мира.

В Ленинграде в дни всенародных празднеств огромная площадь у Зимнего дворца была полна народу. На импровизирован» ной эстраде у подножия Александровской колонны стоял седой дирижер, энтузиаст массовых народных хоров. Тысячи голосов подхватывали песню о томящемся в Моабите вожде германского пролетариата:

И голоса звучат отдельные,

Сливаясь вместе в один призыв: