Рождение художественного образа
Алексей Миронов, Минуты поэтических вдохновений, Верхне-Волжское изд-во, Ярославль, 1970, 207 стр.
Книга А. Миронова посвящена анализу некоторых аспектов психологии творчества. К этой проблеме в последнее время приковано внимание многих ученых и художников. В 60-е годы переизданы капитальные труды Л. Выготского, П. Блонского, Д. Овсянико-Куликовского по вопросам психологии искусства и творчества. На протяжении последнего десятилетия работали научные семинары, периодически созываемые Советами Академии наук по кибернетике и по художественному восприятию, поставившие в порядок дня изучение этих проблем. В настоящее время проблемами психологии творчества занимаются психологи, физиологи, социологи, историки, лингвисты, математики, литературоведы и искусствоведы, а также писатели, музыканты и театральные деятели.
Но какие бы эксперименты ни производились ради проникновения в сферу художнического труда с помощью количественных оценок и методологии, позаимствованной из кибернетики и теории информации, свое значение сохраняют и традиционные методы литературоведов и искусствоведов. Они собирают и обобщают богатый эмпирический материал, рассказывающий о том, как создавались произведения искусства, в каком соотношении находились при этом факт и вымысел, каким трансформациям подвергались наблюдения и опыт художника в процессе творчества.
Именно такое квалифицированное исследование принадлежит костромскому ученому А. Миронову. Несомненно, его книгу прочтут все исследователи психологии творчества, да и многие любознательные читатели.
В «Минутах поэтических вдохновений» действительно собран и систематизирован обширнейший материал. Воспроизведены высказывания многочисленных писателей и деятелей искусства: русских – Некрасова, Достоевского, Чехова, Станиславского, и зарубежных – Флобера и др.
Их признания и размышления бросают свет на самый механизм возникновения образа или системы образов, воплощенных в художественных произведениях. Автор прослеживает историю создания какого-либо романа или рассказа начиная с жизненных впечатлений, послуживших первым толчком к возникновению идеи произведения; рассказывает о дальнейшем вызревании образов; наконец, о той, как со временем менялось восприятие романа читательской аудиторией и профессиональной критикой.
Вот как, например, восстанавливается предыстория романа Тургенева «Отцы и дети». Известно, что представления о человеческой личности Базарова, или скорее о новом социальном типе «нигилиста», зародились в сознании Тургенева задолго до создания романа, в процессе общения, споров, конфликтов с разночинцами-демократами из редакции «Современника», такими, как Добролюбов и Чернышевский в первую очередь. «Однако, – пишет А. Миронов, – в это и, может быть, довольно продолжительное время формировалась только идея личности определенного антропологического и социального ряда, идеальная гуманитарная формула собирательного характера. Для того чтобы стать живым типом, гуманитарная идея должна найти конкретную, индивидуальную форму, слиться с ней, воплотиться в ней, всего верней – предстать ею в единичном натуральном человеческом облике».
Сам Тургенев рассказывал, что конкретно-зримый образ Базарова возник у него под впечатлением знакомства с одним деятельным провинциальным врачом. В этом враче Тургенев увидел знаменательную, но в то же время грубую и сумрачную личность.
А. Миронов соотносит общую предуготовленность писательского сознания к восприятию нового для общества типа с встреченной им конкретной личностью, зримо воплотившей угадываемые черты. Полного совпадения, надо думать, не произошло, но это дало тем более сильный толчок для творческого переосмысливания запавших в душу представлений; Задаваясь мыслью, почему Чернышевский или Добролюбов сами не превратились в прототипов Базарова, а им стал встреченный случайно провинциальный врач (Герцен писал Тургеневу после выхода «Отцов и детей»: «Ты сильно сердился на Базарова – с сердцов карикировал его, заставлял говорить нелепости… Если б, писавши, сверх того – ты забыл о всех Чернышевских в мире, было бы для Базарова лучше»), автор исследования объясняет этот факт тем, что «идея характера в сознании писателя должна созреть, отложиться плотным следом в памяти и, если так можно выразиться, подсохнуть и зачерстветь». Вот на какую благодатную почву легло новое яркое впечатление от провинциального врача! Все это и дало решительный толчок творчеству и завершилось художественным обобщением.
В «Минутах поэтических вдохновений» автор обращается к творческой истории целого ряда произведений литературы и живописи. Например, связывает образ Аркадия Долгорукого в «Подростке» с некоторыми чертами биографии Н. Некрасова, какими они виделись Ф. Достоевскому (если судить по позднейшему его отклику на смерть поэта). Или восстанавливает по записям Тургенева историю создания «Нови». В первой из записей лишь «мелькнула мысль нового романа». Пройдут годы, и в живых лицах автору начнут открываться черты обдумываемых им характеров: «Горд, склонен к задумчивости и озлоблению, трудолюбив. Темперамент уединенно-революционный, но не демократический. Для этого он слишком нежен и изящен. Досадует на себя за это, горько чувствует свое одиночество… Поклонник Добролюбова. (Взять несколько от Писарева.)» и т. д. На каком-то этапе работы появляется «голая» разработка сюжета, в рамках которого будут действовать герои. При этом писатель часто зашифровывал их под номерами: «N 1 должен кончить самоубийством. Нигилистка (не назвать ли ее Марианной?) сперва увлекается им и бежит с ним – потом, разубедившись, живет с N 2». Наконец появляется на пяти страницах конспект романа, в котором схематически представлены одна за другой ведущие сцены романа, постепенно оживающие в воображении автора, с пометками в соответствующих местах: «разговор», «беседа». Тургенев увидел всю площадку действий, картину переплетений, связей между будущими героями, чьи характеры, принадлежность к тому или иному типу уже для автора определилась. К написанию романа Тургенев приступил спустя несколько лет и, конечно же, не строго придерживался намеченного плана, ибо творчество подчиняется своим законам.
Эти законы А. Миронов пытается выяснить в ходе анализа того, что Чехов привнес в «Душечку», по сравнению с первоначальной записью в дневнике, вероятно подсказанной живым наблюдением: «Была женой артиста – любила театр, писателей, казалось, вся ушла в дело мужа, и все удивлялись, что он так удачно женился; но вот он умер; она вышла за кондитера, и оказалось, что ничего она так не любит, как варить варенье, и уж театр презирала, так как была религиозна в подражание своему второму мужу».
Судя по этой записи и тем более по сюжетному усложнению рассказа (Оленька трижды выходит замуж, а муж-кондитер, со сравнительно доступной женщине сферой деятельности, заменен лесоторговцем, а потом ветеринаром; Душечка равно полюбит и совершенно чуждую ей лесную торговлю, и леченье лошадей), Чехов как бы усилил обвинительный приговор своей героине по сравнению с первоначальной дневниковой записью. Короленко писал: «Художественная идея, уже нашедшая свой образа, обладает чем-то вроде собственной органической жизни, движется дальше по собственным законам. Созерцание этого стройного движения – процесс почти стихийный».
К достоинствам книги А. Миронова надо отнести самое отношение автора к многочисленным – и часто противоречащим друг другу – высказываниям писателей и художников. Автор постоянно подчеркивает, что их никоим образом не следует воспринимать буквально, как рецепты творчества, пригодные каждому, в любых ситуациях. Но какова цель исследователя в его усердных поисках? Автор предисловия к книге Вл. Корнилов справедливо видит эту цель в стремлении ответить на вопросы: как художественный образ зарождается в душе писателя и как он преломляется в сознании читателя. А. Миронов, видимо, не ищет однозначного ответа. Одно из достоинств его труда в том, что он приближает читателя к осмыслению творческого процесса, который никогда не сводится ни к простому копированию жизни художником, ни даже к буквально понятому признанию многих писателей, будто писать им помогает только «память сердца».
Можно все же пожалеть, что в книге, увидевшей свет в ваши дни, написанной в традициях, которые сами по себе не нуждаются в оправдании, почти не находишь мостиков, перекинутых в смежные науки на современном этане их развития. Единственным исключением приходится считать полемику со статьей П. Симонова, появившейся в популярном журнале «Наука и жизнь» по поводу характера «эстетической эмоции». Но ведь П. Симонову принадлежат не только популярные статьи, но и несколько капитальных трудов по психофизиологии эмоций, так же как и анализ системы Станиславского под углом зрения психофизиологии.
Между тем даже приведенные мною рассуждения А. Миронова о том, как впечатление от одной конкретной «грубо-зримой» личности, падая на уже отложившееся в сознании писателя представление о новом социальном типе, служит подчас мощным толчком для творчества, несомненно, обогатились бы, если б автор литературоведческого исследования воспользовался современным понятием «установка», детально разработанным советскими психологами, и в частности профессором Уснадзе.
Вообще читателю книги «Минуты поэтических вдохновений», безусловно, не помешали бы обстоятельные (быть может, полемические) экскурсы литературоведа в области, смежные с проблемой психологии творчества, в которых в последние годы много работают ученые – специалисты по теории информации, психологии, социологии и прежде всего в области психофизиологии.
Впрочем, рецензируемая книга, какой она сложилась, объединив ряд прежних работ А. Миронова, несомненно, представляет интерес для всякого читателя, задумавшегося о так называемых «тайнах» творчества.