Романы Грэма Грина

Один из последних романов Грэма Грина «Тихий американец», познакомивший советского читателя с творчеством художника очень одаренного, острого и беспокойного, пока остается самым значительным его произведением. Многое из того, что давно тревожило писателя – вопросы о моральном долге, о внутренней свободе, о «нейтрализме» и «вмешательстве», которые ставились в его лучших романах, но по существу оставались без убедительных ответов, – в какой-то мере разрешается здесь.

Грин – писатель сложных и противоречивых настроений, склонный к парадоксам и иногда ставящий в тупик своеобразными поворотами тонкой и изощренной мысли. Но гуманистически разрешенная моральная проблематика этого романа и его прогрессивная политическая окраска, которая при поверхностном суждении Может показаться неожиданной, подготовлены восприятием мира, Отраженным в ранее созданных произведениях писателя.

Религиозно-католические мотивы, звучащие в некоторых романах Грина, затемняют подлинный смысл их проблематики и делают творческий облик писателя, на первый взгляд, еще более усложненным. Но сам Грин просил не соединять при оценке его творчества понятия католик и писатель, «Это не то же самое, что католический писатель», – предупреждает он своих критиков и читателей.

Высказываясь в 1948 году по вопросам художественного творчества (в дискуссии с писателями Боуэн и Притчеттом на тему «Художник и общество» и «Почему я пишу», организованной по радио), Грин недвусмысленно заявляет, что он не хотел бы, чтобы католическая церковь покровительствовала ему как писателю, чтобы католическая доктрина была мерой при оценке его творчества.

В этой же дискуссии Грин защищал право художника на «нелояльность» вообще и в вопросах религии в частности.

Но что же лежит в основе католицизма Грина, лауреата американской премии для католических писателей, автора «Католических эссе», изданных в 1953 году на французском языке?

Грина никогда не покидало ощущение относительности и зыбкости общепринятых устоев и норм, охраняемых английским традиционализмом; дисгармоничность и несовершенство жизни он всегда очень остро воспринимал. Но идея «первородного греха», его «искупления в вечной жизни», то «абсолютное», что он находил в религии, освобождало его от поисков реальных путей преодоления зла и создания гармонической жизни полноценных людей.

Однако в художественном творчестве писателя всегда звучит социальный подтекст «зла земной жизни», а моральные проблемы, иной раз предстающие в религиозном обличий, неизменно связаны с реальной судьбой людей несовершенного общества.

В одном из своих выступлений Грин, стараясь оправдать свою приверженность католицизму, сделал нелепое сопоставление, не нуждающееся в комментариях: по его мнению, папские энциклики наносили капитализму не менее чувствительные удары, чем… Коммунистический манифест! Нас может только порадовать, что Грина, по-видимому, не устраивает репутация реакционера и что «удар по капитализму» оказался в данном случае тем критерием, которым он измеряет «достоинства» католицизма.

Гуманист ли Грин? Кровно ли он заинтересован в судьбах человеческой личности, верит ли он в ее положительное творческое начало или считает, что человечество, погрязшее в пороках, обречено на жалкое прозябание, бессилие, моральный тупик?

Тогда, когда Грин пытается утвердиться на позициях скептического наблюдения, нейтрализма, невмешательства и когда эта позиция кажется ему гарантией его внутренней свободы, – его критика буржуазной действительности остается в рамках холодной констатации ее несовершенства. И тогда мы, читатели, не ощущаем ту подлинную тревогу за человека и ту степень горечи по поводу его неосуществленных возможностей, дисгармоничности, которые неотделимы от гуманистического мировоззрения.

Душевная холодность автора оставила свой след на многих ранних его произведениях; с ней связаны и увлеченность Грина «техникой» сюжета за счет психологической наполненности образов, и отсутствие подлинного драматизма в изображении острых и по существу трагических конфликтов.

И все же ряд ранних романов Грина содержит в себе отрицание очень важных явлений буржуазной действительности; она представляется ему действительностью «вообще», но в художественном воплощении наделяется писателем реальными социальными приметами. В этих романах отражены и постоянные сомнения Грина в «абсолютности» социальных, моральных норм общества, в котором живут его герои. Но релятивизм, которым он, как ему казалось, спасал свою интеллектуальную духовную свободу от «догматизма» любого последовательного убеждения, закрывал ему путь к положительным гуманистическим ценностям. Судя по последним романам Грина, его широкий релятивизм дал трещину; это позволило писателю поставить вопрос об активной человечности и выразить, быть может, и не до конца осознанную мысль о возможности изменения судьбы человека, живущего в мире враждебных ему отношений.

То, что придавало своеобразие всему творческому облику Грина, осталось при нем и тогда, когда он создавал свои более поздние произведения, – скептический ум, парадоксальность, лаконизм, внешняя сдержанность и суховатость хемингуэевской школы. Но дилеммы, которыми писатель заставил терзаться своих героев из «Силы и славы», «Сути вещей», «Тихого американца», «Ценою потери», его собственные сомнения в возможности сохранить позицию невмешательства, все, что по-настоящему волновало его самого, наполнило более глубоким содержанием эти романы. В них ощущается подлинная горечь и душевная тревога писателя, проявилось то чувство художественной меры, то соответствие жанра содержанию романа, которых, как мы увидим, не хватало иной раз его ранним вещам.

Вряд ли, оставаясь в мире своей иллюзорной внутренней свободы, Грин смог бы стать одним из выдающихся авторов современной литературы за рубежом.

Какой же облик приняли в многочисленных романах Грина Искания, которые привели его к гуманистической прогрессивной позиции в некоторых важных вопросах наших дней? И какой характер носят все те иллюзорные представления, которые усложняли и продолжают во многом усложнять творческий путь умного и талантливого писателя?

* * *

Долгое время Грин слыл прежде всего мастером «триллера» (thriller) – сенсационного романа с детективными мотивами. «Психологического триллера», – уточняли критики. Это определение относится к его многочисленным романам, идущим с подзаголовком entertainment – «развлекательная история»; сам Грин отделяет их от своих novels – романов, которые должны отличаться более серьезным и психологически насыщенным содержанием.

Когда стали появляться novels Грина и обнаружились его гораздо большие возможности писателя-психолога, многих удивила эта склонность к жанру «развлекательных историй». Грин в рецензии на один из романов-триллеров Эмблера подчеркивает серьезность задач, которые могут стоять перед мастером подобного жанра. «Эмблер в своих триллерах анализирует чувство опасности, поведение человека в условиях скрытой опасности так же глубоко и серьезно, как другие могут анализировать чувство вины или любви».

Лучшие из написанных Грином «развлекательных историй» обнаружили сюжетное мастерство писателя, с необычайной легкостью и убедительностью распутывающего сложнейшие ситуации и заставляющего верить в возможность самых поразительных совпадений. Сложные хитросплетения, игра воображения, в основе которого – острая и очень логичная мысль, органически слиты в них со всей тканью произведения. Но в более слабых вещах этого жанра «сюжетная игра» существует как будто бы сама по себе; тогда произведение, лишенное той внутренней направленности, которая выводит за пределы чистой развлекательности, могло бы быть написано рядовым ремесленником развлекательного жанра.

В ранних «развлекательных историях» Грина возникает очень мрачная картина жизни, человеческих отношений: убийства, предательства, страх и прежде всего охота людей друг за другом. Преступник преследует жертву; возмездие, или – более прозаически – полиция, преследует преступника; вокруг людей плетутся темные заговоры; человек теряет моральные критерии, убийство становится чем-то обыденным в его жизни. Атмосфера жестокости, в которой живут и действуют персонажи большинства «развлекательных историй» Грина, лишена какой бы то ни было романтической окраски.

Прозаичность и какая-то обыденность «зла», подчеркнутая сдержанность автора, который как будто ничему не удивляется, неизбежно вызывают грустные размышления на тему «такова жизнь».

«Мир сегодняшнего дня кажется особенно расположенным ко всякой жестокости», – пишет Грин. Он спрашивает: в какой же момент нашего развития мы сбились с пути и пришли к страшной опасности вырождения?..

Обнаженный мир жестокости, аморализма, преступлений, мир изуродованных душ возникает в первой книге Грина, создавшей ему литературное имя, – в романе «Брайтонская скала» (1938). К этому времени он уже был автором множества произведений: сборника стихов, романов «Поле сражения», «Меня сделала Англия», путевых очерков «Путешествие без карты», развлекательной истории «Стамбульский поезд» и др. И все же именно «Брайтонская скала», которую зарубежная критика любит называть «первым католическим романом» Грина, привлекла внимание читателей и критиков. Сам Грин не очень ценил этот роман и через некоторое время «разжаловал» его в «развлекательные истории». «Брайтонская скала» более всего подходит к определению «психологический триллер», и этим книга и выделилась из огромного количества детективных историй, которые выходят в английских издательствах.

Пинки – герой этой истории – семнадцатилетний бандит, убийца, главарь шайки, орудующей в курортном городке Брайтоне.

Только потому, что он католик (так же, как и его жена), близорукие критики считают, что основная проблема романа полностью отвечает католической догме «спасения» и «проклятия». Но убийца Пинки никак не убеждает читателя в том, что человеческая натура, зараженная «первородным грехом», преступна. Этот образ убеждает нас в болезненном уродстве отношений, складывающихся в буржуазном обществе, в господстве предельного аморализма, питающегося в большой мере сущностью «денежного интереса» и тех средств, которыми с легкой душой пользуются люди буржуазной морали для достижения власти и богатства. Наконец, образ Пинки раскрывает нам трагизм таких жизненных ситуаций, когда сила воли, способности, воображение тратятся на совершенную технику убийства. Психология Пинки, его какой-то органический и непосредственный цинизм, твердая убежденность, что все можно купить за деньги, его душевная опустошенность, чудовищный эгоизм, его отделенность от всех и одиночество – это обостренное и обнаженное выражение глубинных основ существования в буржуазном мире.

Отличие книги Грина от стандартных детективов – в психологической содержательности образа Пинки; это отличие и в приглушенности тона, с которой здесь рассказываются истории убийств, вымогательств, обдуманных планов уничтожения людей (не эти «атрибуты» детектива привлекают внимание читателя). И когда в развязке как будто бы «торжествует закон» и преследуемый полицией Пинки погибает, это менее всего похоже на «хороший конец» детективного романа или торжество справедливости. Загнанность Пинки, его судорожные попытки любой ценой сохранить себе жизнь, давно задуманное, но не удавшееся ему убийство молодой жены, почти девочки, – все это вызывает горечь, ощущение трагичности, изломанности человеческих судеб.

В романе есть и носительница возмездия, человечности и справедливости, право на которые Грин отобрал у «защитников закона», – полиции и Скотланд-ярда. Женщина неопределенной профессии и не слишком строгих правил становится добровольным сыщиком в деле об убийстве человека, которого она узнала за несколько часов до его гибели (шайка Пинки разоблачается с ее помощью). Но образ этот получился малоубедительным. По-видимому, весь этот мир аморализма, необычайной эгоистической ограниченности, мир мелких и крупных воров и убийц, опустившихся адвокатов, находящихся на содержании у бандитов, – все это видит автор гораздо более острым зрением, чем то, что можно ему противопоставить. Не католические ли надежды на спасение грешной души? Нет, те католические мотивы, которые звучат здесь, похожи скорее на скептическое обыгрывание католических догм смертного греха, проклятия, спасения. Так, например, когда Пинки погибает, а его отчаявшаяся жена признается в исповедальне, что готова быть проклятой, как и он, лишь бы соединиться с его душой, – священник успокаивает ее надеждами на то, что ее будущий ребенок, если наследует ее благочестие и… достойные качества отца, сможет успешно молиться за его бессмертную душу.

Парадоксальные ситуации, парадоксальные образы – результат той «нелояльности», право на которую Грин рьяно защищал. Это выражение неверия в общепринятые и традиционные оценки явлений, а иной раз и стремление показать их изнанку. Роман «Брайтонская скала» заставляет думать об его авторе как о человеке, который видит неблагополучие окружающей его жизни, исковерканные души людей, их изуродованные судьбы.

Однако «развлекательные истории» раннего Грина (за исключением, пожалуй, книги о Пинки) по самой сущности этого жанра не могли вместить в себя серьезную проблематику и психологически насыщенные образы. Попытки Грина коснуться больших вопросов именно в этом жанре обычно кончались «художественными неувязками», которые, бесспорно, были вызваны его холодным, скептическим отношением к этим же вопросам.

И все же в одном из детективов Грина до нас доносятся отзвуки революционной борьбы народа, к которой он относится, в общем, сочувственно. И хотя книгу «Тайный агент» (1939) нельзя счесть очень большим художественным достижением, в ней получили отражение если не идеи, то настроения писателя, подготовившие его прогрессивные позиции.

«Герой этого детектива – некий Д., тайный агент ни разу не названной страны. Из некоторых эпизодов, намеков становится ясным, что эта страна – Испания, охваченная пожаром гражданской войны. Д. приехал в Англию, чтобы закупить у одного из английских акционерных обществ уголь: родина Д. остро нуждается в топливе. Д. попадает в обстановку заговора не только против его миссии, но и против его жизни, обстановку, подготовленную врагами демократического правительства его страны.

«Охота» за Д.; коварные замыслы (отчасти осуществленные) его многочисленных врагов; столикая враждебная агентура, до поры до времени остающаяся нераскрытой и для самого Д., и для читателя; убийство, оказавшееся не убийством; убийство под видом самоубийства; десятки моментов смертельной опасности, которую удается избежать благодаря вмешательству самых неожиданных обстоятельств, людей – словом, все, что составляет специфику детективного приключенческого романа или фильма, присутствует в «Тайном агенте». И противоречие между обликом главного героя и жанром детективного романа рождает ощущение художественной неправды.

Кажется, что Д. случайно, заблудившись, попал в «шпионский триллер». Это не слишком четко политически мыслящий интеллигент, крупный специалист по средневековой литературе, обнаруживший неизвестный манускрипт «Песни о Роланде». Он гуманист и народолюбец, понимающий антинародный характер движения мятежников и героически-добросовестно стремящийся выполнить возложенную на него миссию. Но серьезная и в 1939 году еще очень «кровоточащая» тема борьбы испанского народа, героическое упорство и чувство высокой ответственности честного интеллигента, который предан родине, борющейся за демократию, – все это становится неорганичным в романе, где техника детективного жанра вызывающе оголена.

И все же герой, так мало подходящий для всех тех приключений, через которые ему пришлось волею автора пройти, явно вызывает сочувствие. Грин даже придумал столь редкий в своем творчестве «счастливый конец» – Д. уезжает на родину с полюбившей его дочерью угольного магната…

Дж. Аткинс, автор большой книги о Грине (Лондон, 1957), изобилующей весьма спорными, а часто и реакционными рассуждениями, признавался в том, что долго не мог себе представить, как Грин выйдет из противоречия между чувством социальной справедливости, ему присущим, и католицизмом, который должен был бы обратить сочувствие писателя к Франко.

Роман «Тайный агент» показывает, что Грин вышел из этого противоречия; и это очень важно для понимания его дальнейшего пути: интеллигент, патриот и гуманист, не оставшийся нейтральным в момент острой борьбы народных и антинародных сил, – понятен и симпатичен писателю.

* * *

Многие критики за рубежом, в частности Аткинс, считают разделение книг Грина на «развлекательные истории» и романы – разделение, которое писатель сам ввел, – неправомерным. Так, Аткинс очень высоко оценивает «Брайтонскую скалу» – развлекательную историю, и считает ее гораздо более содержательной и психологически, богатой, чем роман «Тихий американец». Но все же основания для подобного разделения существуют: это соотношение детективно-приключенческих элементов произведения и его серьезной философской и психологической проблематики. Романы Грина в большинстве своем действительно проблемны, и психологический мир героев анализируется обычно очень детально. Но далеко не во всех романах писателю удается глубоко проникнуть в душевный мир героев, не всегда он делает их живыми и психологически наполненными.

В вышедшем в 1935 году романе «Меня сделала Англия» (позднее он издавался под заглавием «Потерпевшие кораблекрушение») социальная критика Грина раскрыта в конкретной, не мистифицированной форме.

Это произведение является в какой-то мере откликом на предшествующие годы тяжелейшей безработицы и обострения внутриполитического положения страны. В центре романа – очень примелькавшийся в литературе образ могущественного шведского финансиста Крота, парадоксально робкого в ряде «чисто человеческих» вопросов и властного, безжалостного «финансового короля», когда он снабжает деньгами множество государств Европы, коварного демагога, когда он пытается обвести вокруг пальца рабочих своих предприятий. Эрик Крог лишен того своеобразия, которое бы помогло нам увидеть в нем живого человека.

Зато его телохранитель англичанин Энтони Феррент – бесспорно, один из интересных и острых образов Грина. Беспринципный прожектер, для которого не существуют никакие безотносительные ценности, космополит – не «идейный», конечно, а просто человек без корней, которые бы держали его в какой-либо почве, в данном случае национальной. Его патологическая несобранность, безволие мешают ему в достижении своих – весьма расплывчатых – жизненных целей. Но по сути дела им движет все то, что в законченном виде составляет существо буржуазного индивидуума, – авантюризм, карьеризм, «денежный интерес».

Парадоксальность положения, в котором очутился Энтони Феррент, заключается в том, что даже он оказался недостаточно подлым, чтобы участвовать в делах «уважаемого» шведского дельца Эрика Крога. Роман заканчивается картиной торжественных и благопристойных похорон уничтоженного Энтони, ставшего хоть и маленькой, но все же помехой на пути «великого Крога».

Роман «Меня сделала Англия» (пожалуй, более выразительное заглавие, чем «Потерпевшие кораблекрушение») содержит одно очень важное положение: независимо от личных качеств и особенностей «капитана промышленности» или «короля финансов» атмосфера деморализации неотделима от самой сути его деятельности.

То, что Грину удалось художественно доказать это, объясняет многое в его более позднем творчестве и в его позиции по ряду вопросов, волнующих честных людей мира.