Тагор-новеллист

Новеллистика великого писателя Индии – одна из обширных и в то же время сравнительно мало изученных областей его наследия. Между тем общепризнано, что самый жанр новеллы был по существу создан в Индии именно Тагором и последующие мастера рассказа (Премчанд, Кришан Чандар и др.) являлись продолжателями традиции индийского «патриарха», как об этом пишут и в Индии¹.

Тагор написал более ста рассказов. Хотя рассказы, подобно стихам, сопровождали весь долгий жизненный путь писателя, первым и вместе с тем наиболее плодотворным периодом его новеллистического творчества являются 90-е годы. (Первый сборник под общим названием «Возвращение кхокабабу» появился в 1891 году.)

Конец XIX – начало XX века были чрезвычайно значительной эпохой как в истории Бенгалии, так и в жизни самого писателя. Бенгалия тогда являлась средоточием глубоких и динамичных общественных процессов, менявших лицо старой Индии, взламывавших ее вековую неподвижность. Бенгалия была самой передовой и развитой в тогдашней Индии провинцией, где раньше других начал складываться капитализм и формироваться нация. Вместе с тем здесь резче всего обнажились тяжелейшие последствия чужеземного господства, под гнетом которого уже более столетия находилась Бенгалия – первая жертва английских колонизаторов. Национальное достояние плодородной страны разграблялось, разорение и нищета народных масс были крайними даже для Индии. Но именно поэтому Бенгалия наряду с Бомбейской провинцией оказалась в ту пору центром растущего антиколониального и антифеодального движения.

Если крестьяне стихийно бунтовали, – то в это же время, хотя и вне прямой связи с этими бунтами, происходило заметное «движение умов» в среде бенгальской интеллигенции. Именно в эту пору формировалась идеология индийского национально-освободительного движения, родиной которого оказалась, как известно, та же Бенгалия. «Это был период культурного возрождения… бенгальского языка.., а лидеры Бенгалии выдвинулись как руководители политической жизни Индии» ², – замечает Джавахарлал Неру. В различных реформаторских обществах, в многочисленных органах печати, возникавших тогда в Бенгалии, все более настойчиво выражалось требование самостоятельного развития страны.

Молодой Тагор находился в центре всех этих идейных движений. В 90 – 900-х годах он жил как в столичной, промышленной и торговой Калькутте, «прозаическом, лишенном всякого очарования современном городе», так и в поместье Шилейда, где его обступала жизнь самого коренного, самого массового населения Бенгалии – крестьянства. Таким образом, Тагор имел возможность обозреть национальную жизнь своей родины в большой полноте, с разных ее сторон.

По признанию самого писателя и его биографов, 90 – 900-е годы были одним из самых активных, продуктивных и счастливейших периодов жизни Р. Тагора, когда «юность и жизненные силы били ключом». Важно подчеркнуть это, чтобы почувствовать ту духовную атмосферу, в которой создавались лучшие образцы новеллистики Тагора. Он полон энергии: пишет драмы, творит во всех родах поэзии, его рассказы широким потоком выходят в свет, ой полемизирует по литературным, политическим, религиозным вопросам, один заполняя целые номера журналов. Словом, в эти годы, по свидетельству друга Тагора, профессора Махаланобиса, «он писал обо всем, что существует на свете, вторгался даже в область экономики».

Через все написанное и сказанное Тагором в этот период, справедливо связываемый с понятием «бенгальского возрождения», проходит одна настойчивая мысль: мысль о необходимости создания бенгальской национальной культуры, независимой от колонизаторов, бенгальской системы образования, науки, языка, литературы.

«…Наша родная литература… – писал Тагор, – единственная гордость нашей несчастной страны…» У этого ребенка «нет ни одежды, ни украшений, но есть жизнь. И он с каждым днем будет расти. Он станет человеком и сделает всех людьми… Нас несколько, дружно откликнувшихся на призывы бенгали, мы взяли на себя ответственность сделать все, что в наших силах, чтобы вырастить литературу, лежащую в пеленках… Те, кто богат, заседают в собрании штатов, и народная палата рукоплещет им, – мы же на языке этой униженной и угнетенной страны говорим о ее страданиях и надеждах».

Эти слова носят для Тагора программный характер: в них зримо выражены те широко патриотические национальные задачи, которыми одушевлены лучшие создания самого Тагора, в том числе – его замечательная новеллистика. Великий писатель-гуманист действительно заговорил в ней о «страданиях и надеждах» угнетенной Индии.

1

Мастерство и зрелость Тагора-рассказчика проявились в том уже, что каждый, казалось бы случайный, эпизод, рассказанный им на немногих страницах, с немногочисленными персонажами, словно вбирает в себя большое целое индийской жизни, выражает ее существенные закономерности. Это целое почти повсюду просвечивает сквозь отдельный момент жизни, схваченный новеллой. Важно и другое. Большинство рассказов Тагора заключено в рамки частносемейной фабулы. Тагор повествует о многих коллизиях, происходящих в довольно узком и традиционном кругу чад и домочадцев, отцов и детей. Этими коллизиями чаще всего определяются и события, и характеры действующих лиц.

Но сама по себе новелла такого типа могла привлечь Тагора потому, что семья была основной ячейкой патриархальной индийской общественной организации, где проявлялись законы, определяющие судьбу человека. Во внутрисемейных на первый взгляд конфликтах часто скрещивались гораздо более широкие противоречия косной, замкнутой жесткими барьерами касты, семейного домостроя, религиозной догматики индийской жизни. И потому, скажем, в рассказе «Письмо женщины» затерявшийся в глухом переулке «маленький дом, окруженный со всех сторон оградой», становится вместилищем тяжких надругательств над личностью, символом полного бесправия человека; он томится здесь «за колючей оградой, построенной страшными законами», со всех сторон окутанный «тьмой этих законов». «Дом и мир» – недаром так назван один из крупнейших романов Тагора; так могло бы быть названо и большинство его рассказов.

Сквозь семейную оболочку фабулы проступает содержание общезначимое, четыре стены частного жилища словно раздвигаются, чтобы вместить в себя разноликую, многонациональную, многосословную Индию, где причудливо сплелись старое и новое, отмирающее и возникающее.

А в результате «семейная фабула» оказывается способной выразить очень многое. Здесь и трагедия порабощенной колониальной страны, и зарождающееся в ней освободительное движение («Свет и тени», «Незнакомка», «Коронация») и др. Здесь обездоленность и нищета народа, измученного неурожаями, голодовками, стонущего под гнетом чужих и собственных угнетателей – заминдаров, ростовщиков, брахманов («Непоправимое несчастье», «Приговор», «Кабулиец», «Разгаданная загадка», «Жертвоприношение», «Гирлянда любви»). Здесь проклятье кастовых и религиозных догм, веками сковывающих человека («Мохамайя», «Отречение», «Жертвоприношение», «Традиция», «Письмо женщины»). И здесь же – новая угроза, вызванная развитием собственнических отношений («Расчеты», «Наследство», «Неразумный Рамканаи», «Учитель», «Незнакомка» и др.).

Пожалуй, наиболее общее направление новеллистики Тагора и ведет к тому, чтобы показать трагическую судьбу человека Индии, который словно зажат между двумя страшными формами гнета, его подавляющими. С одной стороны, это варварские законы еще живого феодального прошлого, с другой – уже врывающееся в Индию новое зло, сопутствующее возникающим буржуазным отношениям. Сливаясь воедино, они обезображивают человеческую жизнь.

Тема обезображенной жизни – повсюду у Тагора. Наиболее зримо дана она в рассказе «Мохамайя», где надругательство над человеком превращает красоту в уродство в самом прямом и буквальном смысле. Рассказ повествует о трагической силе старины, как бы окостеневшей в Индии и губящей все живое; сохранившийся от далекого прошлого изуверский обычай самосожжения вдов вместе с трупом мужа выдвинут в центр рассказа и придает ему зловещий колорит. Напомним вкратце новеллистическую фабулу: девушка Мохамайя, прекрасная, как «свет солнца», полюбила юношу из другой касты. В наказание брат Мохамайи, фанатический ревнитель законов касты и родовой чести, обвенчал девушку с умирающим брахманом, чтобы потом, по старинному уставу, сжечь ее вместе с мертвецом. Так живая жизнь была обвенчана со смертью. Связанную веревками жертву бросили на костер. Но, как в народной легенде, где сами силы справедливой природы помогают невинным, – чудо спасло Мохамайю. Хлынувшие с неба потоки дождя погасили костер. Девушка осталась жить, но на костре сгорели ее молодость и чудесная красота. Здесь выясняется для нас одна из своеобразнейших черт в манере Тагора-рассказчика (о чем подробнее – Ниже): сочетание развитого новеллистического мастерства с формой старинного предания, в котором изображение действительности стоит иногда на грани фантастики. Новелла служит сжатому реалистическому анализу человеческих отношений, она раскрывает переживания двух влюбленных, а предание обобщенно выражает судьбу, «страдания и надежды» индийского народа. Но почти легендарны и те внутренние человеческие силы, которыми Тагор наделил свою героиню, «несжигаемую» Мохамайю. Огонь обезобразил ее. Но она, расставаясь, велела возлюбленному ждать. И ночью, в бурю, только что встав с погребального костра, она приходит в дом Раджиба, взяв клятву, что он никогда не поднимет скрывающего ее покрывала. Долго жила Мохамайя у Раджиба, но подобное савану покрывало разделяло их. Однажды юноша нарушил клятву и увидел на миг обезображенное лицо подруги. Не сказав ни слова, ни разу не оглянувшись, Мохамайя навсегда покинула дом возлюбленного.

Все это близко к фольклору, и вместе с тем перед нами развитая новелла, с тонким анализом движения внутренней жизни героев. Такой анализ нужен писателю потому, что его художественный интерес направлен не на старинный мир легенд, но на современного человека, хотя и живущего порой в почти легендарной обстановке феодальной отсталости. И в человеке этом, в его сознании и чувствах для Тагора интересен прежде всего процесс, ведущий от старого к новому, чего не могли бы изобразить никакие старинные предания и легенды. Новелла о Мохамайе заканчивается примечательными словами: «Раджиб нигде не мог найти ее. Пламя гнева за вечную, без слов прощения разлуку оставило неизгладимый след на всей дальнейшей жизни Раджиба».

Это, конечно, вполне новеллистическая концовка, намекающая, что сознание Раджиба не останется прежним, каким оно было до того, как Мохамайю бросили на костер.

Но зло, калечащее судьбу человека, исходит у Тагора не только от темноты и гнета патриархальной старины: силы чистогана также притязают уже на господство над этой судьбой. Патриархальный отец семейства гибнет в алчной борьбе за наследство, которую ведут его родичи («Неразумный Рамканаи»), Молодую жену сводят в могилу, потому что за нее не выплачена условленная сумма приданого («Расчеты»). В рассказе «Наследство» скупой старик замуровывает в подземелье мальчика, чтобы тот сторожил его кувшины с рупиями (согласно старинному поверью, золото не пропадет, если зарыть его под землю вместе с живым существом. В самой фабуле рассказа как бы сплелось зло новое и старое: денежная корысть и фанатизм суеверия. Мальчик задыхается под землей, и тут старик узнает, что это был его единственный внук, и сходит с ума.

Как явствует хотя бы из этого рассказа, «бог» чистогана так же выступает у Тагора в своеобразной индийской форме и обстоятельствах. Он проникает в старые мирки индийской патриархальности, вносит в них разложение и порчу. Но сам он, этот бог чистогана, в обрисовке Тагора весьма далек от того облика, который придавал ему, скажем, Бальзак. Внося трагическое начало в народную жизнь Индии, этот бог скрывается в быту господствующих классов под маской традиционного индийского благочестия, входит с ними в союз, поддерживает индуизм, обрядность. Он поистине как Аргус стоит за ликами старых мифологических богов. И Тагор показывает это – например, в рассказе «Судья». Это новелла несколько иного стиля, доказывающая многообразие новеллистической манеры писателя; фольклор, легенда отступают здесь перед прозой буржуазной цивилизации, увиденной Тагором.

Недаром и действие новеллы происходит не на фоне патриархальной природы, а в большом городе, с его водоворотом улиц, железной дорогой и тюрьмой.

Всеми презираемая продажная женщина бросилась в колодец вместе со своим ребенком. Он утонул, женщину спасли, но обвинили в детоубийстве. Судья приговорил ее к виселице «по всей строгости закона». А затем перед читателем развертывается картина далекого прошлого. Строгий судья, ныне «видный правительственный чиновник», некогда был повесой и игроком, он соблазнил четырнадцатилетнюю девочку-вдову.

А впоследствии, сделав карьеру, судья превратился в правоверного индуиста. Тагор ярко выражает здесь мысль о том, что господствующие слои индийского общества, вполне усвоив выгодные им европейские моды и законы, в то же время цепко держатся за освященные временем традиции индуизма, помогающие им держать в путах рвущуюся вперед жизнь.

«…Поведение Мохита (судьи. – Н. М.) безупречно: он ежедневно совершает религиозные обряды и постоянно изучает шастры, он учит йоге своих детей и строго следит за женщинами, запертыми во внутренних покоях, куда нет доступа даже солнцу, луне и ветру».

Но однажды правоверный судья зашел в тюрьму посмотреть на раскаяние приговоренной им к виселице детоубийцы. Следует новеллистически-неожиданная концовка:

1. D. P. Mukerdji, R. Tagore. AStudy, Bombay, 1944, p. 144.[↩]
2. Д. Неру, Открытие Индии, Изд. иностранной литературы, М. 1955, стр. 343.[↩]