Романтизм в Германии – 200 лет спустя

«Романтизм вновь актуален» ¹ – такими словами открывается одна из книг, посвященных этой литературной эпохе. Объяснение романтическому ренессансу ищут, прежде всего, в аналогиях: романтики первыми остро поставили такие злободневные для нашего времени вопросы, как взаимоотношения человека с природой и техникой; они заговорили о противоречиях личности и общества, художника и человека, искусства и политики. 70-е годы стали временем особенно пристального внимания к романтизму. Отношение к нему в прежние времена нередко бывало окрашено недоверием, что отчасти объясняется политическим консерватизмом многих романтиков, религиозными и националистическими чертами в их мировоззрении, а также попытками реакционной идеологии узурпировать и использовать в своих целях духовное наследие романтизма.

Наибольшее недоверие вызывал романтизм немецкий, потому что во времена фашизма в Германии он был чем-то вроде национальной мифологии. При этом односторонний – в духе «крови и почвы» – образ романтизма, на протяжении целого столетия культивировавшийся при активном участии немецких литературоведов, делал и романтиков как бы совиновниками позорных страниц истории страны. На Западе «дезавуирующие» тенденции 40 – 50-х годов сменились в 60-е годы экзистенциалистским восприятием романтизма. И только в последние десять – пятнадцать лет изучение этого значительнейшего периода в развитии немецкой национальной культуры приобрело здесь более объективное и научное направление.

Настало время подвести некоторые итоги исследований, предпринятых в последние годы, и наметить новый круг проблем и задач. Поток работ о романтизме становится труднообозримым, и, даже ограничиваясь романтизмом немецким, приходится концентрировать внимание на последних пяти-шести годах. Надо сказать, что в силу ряда объективных причин количественно преобладают работы, появившиеся на Западе (в основном в ФРГ и США). Однако научные позиции ученых из социалистических стран оказывают значительное воздействие на общий характер исследований о романтизме во всем мире².

Широкой волне романтических исследований способствует в последние годы также одно «внешнее» обстоятельство. Дело в том, что почти все немецкие романтики старшего и среднего поколений родились в 70-е годы XVIII века (Ф. Шлегель, Новалис, Тик – в начале, Гофман, Клейст, Брентано – в конце десятилетия) и, следовательно, в прошедшем десятилетии отмечались их 200-летние юбилеи. Этим датам были посвящены международные конференции, симпозиумы, заседания научных организаций и обществ.

В сентябре 1977 года в замке Райзенбург (около Гюнцбурга, ФРГ) состоялся международный симпозиум с участием ученых ФРГ, Франции, Англии, Швейцарии и других стран. Доклады симпозиума (их более сорока) составили большой том специализированного ежеквартального издания³. Организаторы старались вынести на обсуждение новые аспекты и проблемы и попытаться, памятуя об универсализме романтической мысли, синтезировать «разноплановые исследовательские подходы нового времени». В то же время они рассматривали симпозиум и его материалы «не как завершение, а как начало… не как парадигму, а как импульс к дальнейшему критическому исследованию романтизма». Необходимость синтеза – не только следствие большого числа новых работ. Прежде всего, изменился самый их характер: они стали системнее, методологически однороднее я научно ответственнее.

Основная мысль, которая пронизывает исследования германистов в последнее время, – единство классико-романтической эпохи. В этом сходятся многие ученые. Круг проблем, вызывающих широкий интерес, наметил во вступительном докладе профессор Р. Бринкман (Тюбинген). По каким признакам мы относим то или иное явление к романтизму, как правильно определить его суть, как разграничить феномен романтизма и отдельные романтические явления, каковы причины неизменной привлекательности романтизма – все эти вопросы, по словам Р. Бринкмана, еще ждут своего решения⁴.

Острую дискуссию вызвало само понятие «Romantik» (доклад О. Пёгелера на эту тему назывался «Новая мифология. Границы применения немецкого термина «Romantik»), поскольку даже после достижения единомыслия в толковании термина еще остается решить, «в чем состоит романтическая суть романтизма», так как и теперь «романтическое – не более как обозначение некоего общего свойства эпохи, определяющим признаком которого является амбивалентность» ⁵.

По-своему поучительны были и доклады секции, названной «Романтизм в силовом поле искусства, эстетики и действительности». Будучи весьма уязвимыми по охвату явлений (ряд писателей романтической поры вообще остались за рамками понятия «романтизм», другим просто не нашлось места в докладах), эти доклады отразили одну заметную тенденцию, а именно – интерес к проблемам теории литературы.

Значительное место заняли и доклады, касающиеся взаимоотношений романтиков с католической церковью (в этом смысле показателен доклад Г. Тимма, Гейдельберг).

В начале тома с материалами симпозиума помещены доклады, рассматривающие романтизм в социальном контексте. Но здесь, как признали и сами устроители, их постигла неудача. Большая часть докладов этой группы касалась достаточно хорошо исследованного явления «политического» романтизма, а доклады, посвященные частным вопросам, скорее обнаруживали наличие нерешенных проблем, нежели предлагали их решение. Устроителей подвел пресловутый «плюрализм», отсутствие четких методологических позиций, в результате общая картина романтизма оказалась деформированной, а мысль о единстве классико-романтической эпохи вылилась, прежде всего, в затушевывание консервативных идей романтизма. Не был отражен и международный контекст немецкого романтизма.

Эти уязвимые черты в еще большей степени обнаружили себя в материалах двух других международных конференций, состоявшихся на Западе в последние годы. Докладчики Клейстовской конференции, проходившей в одном из североамериканских университетов (в Хемпстеде, штат Нью-Йорк) ⁶, в основном «модернизировали», «экзистенциализировали» или «структурировали» творчество писателя. Особый оттенок конференции, посвященной юбилею Брентано, придавало то обстоятельство, что она проводилась под эгидой католического фонда (Франкфурт-на-Майне). Многие доклады не выходили за рамки первого научного издания сочинений писателя, предпринятого фондом. Но сосредоточенность на проблемах текста не противоречила общей атмосфере конференции. Показателен доклад известного германиста В. Мюллера-Зайделя (Мюнхен) о поздней лирике Брентано: объявив «предрассудком» убеждение, будто «поэзия кончается, когда поэты ударяются в набожность», он закончил оправданием пиетизма Брентано, поскольку с его помощью поэт стремился выйти из одиночества, искал «коммуникации» ⁷.

Материалы конференций позволяют увидеть, над чем и как работает западная исследовательская мысль. Обращаясь к монографиям, опубликованным в последние годы в разных странах Запада⁸, мы получаем возможность углубить и проверить эти представления.

Очевиден интерес к идеологическим проблемам романтизма в целом и отражению их в творчестве отдельных писателей.

В книге Г. Тимма⁹ исследуется возникновение концепций религиозной общности у ранних романтиков и воплощение этих концепций в образе Прометея, рвущего цепи «практического разума», приковывающие к статус-кво повседневности. Л. Пикулик¹⁰, говоря о романтической поэзии, считает, что французская революция ознаменовала переход к «веку масс» с его нивелировкой личности и всеобщим единообразием.

Ощущение утраты, вызванное этим, и было источником романтизма как протеста против нормы. Романтизм ставит под сомнение «легитимность» нормального¹¹.

Суть романтизма он видит в отрицании и недовольстве, в отказе от позитивного, в постоянной открытости для новых идей и надежд. В этом же, по его словам, смысл того «послания», которое дошло от романтиков до нашего времени.

Нетрудно заметить сходство работ Г. Тимма и Л. Пикулика. Оно – в модернизации и абсолютизации немецкого романтизма в духе атеистического экзистенциализма и молодежного протеста, вдохновлявшегося идеями франкфуртской школы. Специфика романтического сознания в этих работах уловлена, хотя умозрительность и отвлеченность авторских построений мешают правильному пониманию романтизма как явления, обусловленного и психологически, и социально-исторически.

Более научно объективны три другие работы. У. Фоланд¹² весьма убедительно (хотя порой излишне прямолинейно, в духе вульгарного социологизма) показывает, что в драмах и теоретических статьях Клейста, чье негативное отношение к французской революции достаточно известно, «бюргерская эмансипация» находит повсеместное и неоспоримое выражение. Ф. Стансловски рассматривает политическую теорию романтиков в связи с социально-экономической и политической реальностью тогдашней Германии. Выбрав в качестве объекта политические доктрины Новалиса и А. Мюллера, автор книги помещает в фокус своего исследования отношение писателей к природе и приходит к выводу о типологичности этого момента, поскольку «политический романтизм как часть романтизма литературного предпринял попытку примирить человека и природу в государстве» ¹³.

Сопоставляя Просвещение и романтизм, К. Петер исходит из их единства. Противоречия между ними связываются не с теоретическими воззрениями, а с тем, что просветителей и романтиков окружала различная общественно-политическая реальность. Даже в реакционнейших воззрениях романтиков автор обнаруживает просветительские истоки¹⁴. К. Петер продемонстрировал это сравнением произведений Лессинга («Эмилия Галотти»), Новалиса («Вера и любовь») и позднего Ф. Шлегеля («Признак эпохи»), изображающих конфликт морали и политики. По мнению исследователя, аполитичность моральной позиции является предпосылкой враждебного отношения к прогрессу. При всей обоснованности этого утверждения нельзя не видеть, однако, существенного упущения в рассуждениях К. Петера: он забывает о том, что мораль – тоже категория историческая. Такие промахи, конечно, не случайность. Поверхностное усвоение материалистической диалектики, а еще чаще – теоретический плюрализм неизбежно сказываются в работах большинства западных литературоведов.

Музыка и театр – те две сферы, которые нераздельной частью входят в художественную практику писателей-романтиков. Рассматривать творчество Тика, Гофмана, Клейста невозможно без учета их театрального и музыкального призвания. Новые работы знаменуют, как кажется, и новый поворот в подходе к этой проблематике. Так, книга Х. Эйлерт¹⁵ предлагает три аспекта рассмотрения роли театра в прозе Гофмана: мировоззренческий (разделение сцены и зала как аналог гофмановского «двоемирия»), теоретический (изображение оперы, театра марионеток, комедии дель’арте в произведениях Гофмана предстает как реализация его антиклассицистических позиций) и сценический (выбрав в качестве центрального объекта анализа повесть «Принцесса Брамбилла», исследовательница показывает, что Гофман средствами сатиры борется здесь против сценического стиля «веймарской классики», в которой он видел непосредственную угрозу немецкому театру).

Канадский профессор Р. Нахребецкий в своем исследовании¹⁶ показывает, что поэзия и музыка испытали на себе наибольшее влияние романтических идей и теорий, что воздействие литературы на музыку было несравненно более сильным, чем обратное, воздействие, что «новый аспект музыкального переживания, насыщенный чувством и фантазией, идет рука об руку с духовной эмансипацией романтического художника»¹⁷.

Внимание к отдельным писателям-романтикам со стороны исследователей распределяется неравномерно. Совершенно исключительное место занимают работы о Клейсте¹⁸.

Книгу журналиста, переводчика и издателя Клауса Биркенхауэра¹⁹, написанную с блестящим профессионализмом, можно рассматривать в качестве «маршрута экспедиции» в жизнь и творчество писателя, составленного автором для себя и своих читателей. Необходимость в таком «новооткрытии» Клейста с помощью внимательного прочтения его биографии и произведений диктуется следующими соображениями: в прошлом Клейст как никто другой препарировался в интересах реакции; в настоящее время на «клейстовском ренессансе» спекулируют западные средства массовой коммуникации.

«Критическое спасение» клейстовской прозы предпринимает в своем введении в новеллистику писателя П. Хорн²⁰. Не отрывая рассказы Клейста от исторического контекста, П. Хорн последовательно выявляет в их содержании и структуре отражение противоречий конкретной исторической эпохи. Легенда об «одиноком»»непонятом» гении опровергается здесь постановкой вопроса о «позициях и притязаниях буржуазного писателя».

Иной подход к тому же материалу демонстрирует работа Б. Бекман²¹, где сделана попытка истолковать специфику клейстовской прозы, исходя из положений «теории повествования» (Кэте Гамбургер и др.). Дистанцируясь от герменевтического подхода, Б. Бекман признает, однако, не исторический контекст действительности, а самое большее – повествовательный стиль эпохи.

Известной умозрительностью отмечена и книга американской германистки Л. Ховерлэнд²², связывающей «принцип изобразительности» в драматургии и новеллистике писателя с изменениями самого характера его реакции на действительность²³. Клейст постоянно колебался (так считает Л. Ховерлэнд) между двумя возможностями – преобразить мир с помощью фантазии, руководствуясь собственными «схемами» и «постулатами», либо признать этот мир как нечто застывшее, не поддающееся никакому изменению²⁴. Это отношение к действительности отражено и сознанием персонажей. «Активность», «пассивность» и (переходная форма) «подвижность» – эти три главные реакции сознания на внешние обстоятельства диктуют соответствующий «принцип изобразительности».

Признавая ценность многих достижений западной науки в области изучения немецкого романтизма, свидетельствующих о возросшем теоретическом уровне современной науки о литературе, нельзя в то же время не отметить принципиального отличия в подходе к романтизму (как, впрочем, к любому явлению литературы и культуры) в социалистических и западных странах, коренящегося в разном понимании роли и значения литературы и науки о литературе в жизни общества, в методологии.

Следует отметить, что ни один из западных ученых не ставит вопроса о художественных связях романтического наследия с нашей современностью. Чужды западным исследователям и актуальные для нас проблемы отношения национальной и всемирной литературы. Между разными «этажами» исследований (социальные связи литературы, мировоззренческие аспекты, анализ текста) редко устанавливаются диалектические «мостики» и т.п.

Среди работ, давших в последние годы значительный импульс романтическим исследованиям в ГДР, можно назвать статью профессора К. Трегера (Лейпциг) «Истоки и позиции романтизма», опубликованную в журнале «Ваймарер байтреге» (1975, N 2), имевшую и заметный международный резонанс²⁵. Романтизм (со времен Меринга и Лукача и вплоть до конца 50-х годов) нередко трактовался с жесткой однозначностью, в связи с консервативными политическими доктринами, как реакция на Просвещение. К. Трегер отвергает попытки изолировать романтизм от других эпох немецкой литературы. Исходя из основных положений марксизма-ленинизма, он подчеркивает единство и необратимость исторического процесса и делает вывод, что «осознание истории может быть только осознанием ее в качестве диалектически-противоречивого процесса» ²⁶. Заканчивает К. Трегер призывом к подлинно научному, критическому и диалектическому освоению национального наследия²⁷.

По случаю «романтических» юбилеев в ГДР и в других социалистических странах был организован целый комплекс мероприятий. В октябре 1977 года международная конференция (в ней участвовали и представители капиталистических стран) была проведена – под эгидой Берлинского университета имени братьев Гумбольдт – во Франкфурте-на-Одере (ГДР).

Во время этой конференции, названной «К проблемам литературного романтизма и его восприятия в нашем обществе, с особым вниманием к творчеству Клейста и Гофмана», возникла закономерная полемика с содержанием Райзенбургского симпозиума (и других конференций на Западе), – это проявилось прежде всего в акцентировании современного аспекта романтических исследований, в опоре на наиболее представительные художественные явления, в центральном значении мировоззренческого момента, а также в учете межнациональных связей и международного характера романтизма.

Основные доклады конференции были опубликованы в журнале «Ваймарер байтреге». «Наследие служит настоящему и его литературе средством размышления и постановки проблем» ²⁸, – говорил профессор Г. -Д. Данке в своем докладе «О позициях и достижениях литературы немецкого романтизма. Итоги и проблемы ее исследования». То обстоятельство, что романтизм выражает многие современные нам тенденции, проливает, по словам Г. -Д. Данке, свет на историческую обусловленность возникновения и развития самого романтизма. Ставя вопрос «что же такое романтизм?», автор отвечает на него при помощи анализа исторических предпосылок и связей направления. При этом выясняется, что романтизм – не изолированная эпоха, что он не замкнут рамками литературы, что следует различать романтизм и романтику, пред- и постромантизм. Не распространяя понятия «романтизм» на явления другого исторического времени, Г. -Д. Данке напоминает, что ряд романтических структур (субъект – объект, личность – общество, художник – действительность) продолжает функционировать и в дальнейшем²⁹.

На это обратил внимание и В. Хайзе, который в докладе о мировоззренческих аспектах раннего романтизма говорил о нем как о «модели для новых и новых романтических волн» ³⁰. Задачи современного исследования романтизма Г. -Д. Данке сформулировал в виде пяти пунктов: работа над источниками (включая «тривиальный романтизм»), издание текстов, разработка частных и общих вопросов для создания целостной картины романтизма, всестороннее коллективное исследование романтизма в международном контексте, наконец, изучение истории восприятия романтизма.

Плодотворные мысли были высказаны в докладе К. Трегера. «Феномен литературного романтизма можно рассматривать минимум в трех отношениях, – сказал он. – Как явление европейской (и всемирной) литературы, как интегральную фазу литературного процесса с начала Просвещения, как составную часть охватывающей все существенные формы сознания мировоззренческой концепции первой половины XIX века» ³¹.

Касаясь достижений западного литературоведения в изучении романтизма и признавая необходимость сотрудничества ученых разных стран, К. Трегер не замалчивает и существенных методологических разногласий. В других работах К. Трегера («Историзм и наследие романтизма» ³², во многом повторяющей его же статью 1975 года, о которой уже шла речь выше, а также «Просвещение – Буря и натиск – Классика – Романтизм. Диалектика эпохи или «дух эпохи Гёте?» ³³) настоятельно проводится мысль о закономерности романтизма, его проявлений и эволюции, о «парадигматическом» характере романтизма как концентрированном выражении социально-исторических и психологических противоречий, о том, что «дух эпохи» не есть какая-то отвлеченная область интеллектуальной спекуляции, но «деятельность людей, их способность к совершенствованию, которая, будучи двойственна по своей природе, осуществляется в материальной и духовной сферах и созидает эпоху» ³⁴.

«Работать с романтизмом сегодня. Рабочая тетрадь 26» – это название издания, (в котором принимают участие не только литературоведы, но и постановщики и режиссеры), подкрепленное содержанием входящих в него материалов, очень точно характеризует существо отношения к романтизму в ГДР. Не историко-литературный процесс сам по себе, а формулирование и документирование актуальных вопросов теории и практики искусства – такова цель сборника. «Почему и как современные авторы вновь и вновь в самых разных формах используют романтические завоевания в своем мышлении и художественной практике?» ³⁵ – задав этот вопрос, составители отвечают на него материалами о постановке классических произведений на сцене и в кино, анализом отражений романтических образов в современной литературе (у А. Зегерс, К. Вольф, П. Хакса и др.), полемикой, порой необычайно остро актуализирующей давние классико-романтические конфликты (например, Клейст – Гёте).

Об исторической обусловленности, о преемственности в литературе, об актуальности романтизма говорил в одном из заглавных материалов В.. Хайзе: «Мы не сможем постичь романтизм, если не зададимся одновременно вопросами о классике и о революции. Мы не сможем разобраться в романтическом и фантастическом, если не спросим себя о реализме и его отношении к действительности. Мы не можем задавать вопроса о значении романтизма для нас, не подводя одновременно итогов нашему собственному социальному опыту» ³⁶. Известный писатель Ф. Фюман говорил о специфике художественного познания, о том, что писатель дает «модель»»постижения человека и человечества», о том, что значение национального культурного наследия – «в его незаменимости» ³⁷.

Одна из последних «романтических» конференций состоялась в Зуле (ГДР) весной 1981 года. Она еще раз подтвердила основной мотив всех исследований романтизма в ГДР, в других социалистических странах – найти контакт с прошлым в интересах будущего, что означает одновременно постоянное углубление наших представлений об этой сложной, полной противоречий эпохе, критическое переосмысление собственных позиций, повышение «культуры освоения» (К. Трегер) романтизма.

г. Челябинск

1. «Romantikforschung seit 1945». Hrsg. von К. Peter, Königstein/Ts., 1980, S. 1.[↩]
2. Мы не касаемся здесь советских работ о романтизме.[↩]
3. «Romantik in Deutschland, Ein interdisziplinäres Symposion». Hrsg. von R. Brinkmann. Sonderband der «Deutschen Vierteljahrsschrift für Literaturwissenschaft und Geistesgeschichte», Stuttgart, 1978.[↩]
4. «Romantik in Deutschland. Ein interdisziplinäres Symposion», S. 33 – 34.[↩]
5. »Romantik in Deutschland. Ein interdisziplinäres Symposion», S. 421. [↩]
6. »Heinrich von Kleist-Studien/Heinrich von Kleist Studies». Hrsg. von A. Ugrinsky В. – N.Y., 1980. [↩]
7. »Clemens Brentano. Beiträge des Kolloquiums im Freien Deutschen Hoohstilt 1978″, Tübingen, 1980, S. 274. [↩]
8. Большинство работ написано по-немецки, хотя некоторые авторы живут и работают в других странах (США, Канада. Англияит. д.).[↩]
9. Н. Timm, Die heilige Revolution. Das religiöse Totalitätskonzept der Früihromantik. Schleiermacher – Novalis – Friedrich Schlegel, Fr./M., 1978.[↩]
10. L. Pikulik, Romantik als Ungenügen an der Normalität. Am Beispiel Tiecks, Hoffmanns, Eichendorffs, Fr./M., 1979.[↩]
11. L. Pikuliк, Romantik als Ungenügen an der Normalität…, S. 522. Многочисленнымифактамидокументируетсяромантическаятеория»праздности»иеепоследующеевосприятиевкниге: G. Dischner, Friedrich Schlegels Lucinde und Materialien zu einer Theorie des Mübiggans, Hildesheim, 1980.[↩]
12. U. Vohland, Bürgerliche Emanzipation in Heinrich von Kleists Dramen und theoretischen Schriften, Bern – Fr./M., 1976.[↩]
13. V. Stanslowski, Natur und Staat. Zur politischen Theorie der deutschen Romantik, Opladen, 1979, S. 24.[↩]
14. K. Peter, Stadien der Aufklärung. Moral und Politik bei Lessing, Novalis und Friedrich Schlegel, Wiesbaden, 1980, S. 6.[↩]
15. H. Eilert, Theater in der Erzählkunst. Eine Studie zum Werk E.T.A. Hoffmanns, Tübingen, 1977.[↩]
16. R. Nahrebecky, Wackenroder, Tieck, E.T.A. Hoffmann, Bettina von Arim. Ihre Beziehungen zur Musik und zum musikalischen Erlebnis, Bonn, 1979.[↩]
17. R. Nahrebecky, Wackenroder, Tieck, E. T. A. Hoffmann, Bettina von Arnim… S. 9.[↩]
18. За рамками обзора мы оставляем книги и статьи, посвященные конкретным произведениям писателя. Отметим, однако, что они подтверждают наблюдения, сделанные на основе общих работ.[↩]
19. K. Birkenhauer, Kleist, Tübingen, 1977.[↩]
20. P. Horn, Heinrich von Kleists Erzählungen. Eine Einführung, Königstein/Ts., 1978.[↩]
21. B. Beckmann, Kleists BewuBtseinkritik. Eine Untersuchung der Erzählformen seiner Novellen, Bern – Fr./M. – Las Vegas, 1978.[↩]
22. L. Hoverland, Heinrich von Kleist und das Prinzip der Gestaltung, Königstein/Ts., 1978.[↩]
23. Ibidem, S. 3.[↩]
24. L. Hoverland, Heinric von Kleist und das Prinzip de Gestaltung, S. 5.[↩]
25. Вкниге»Romantikforschung seit 1945″онапомещенасредиработтакихспециалистов, какГ. Лукач, В. Кольшмидт. Т. Адорно, Р. Алевин.[↩]
26. »Romantikforschung seit 1945″, S. 310. [↩]
27. »Romantikforschung seit 1945″, S. 332. [↩]
28. «Weimarer Beiträge», 1978, N 4, S. 6.[↩]
29. Ibidem, S. 10.[↩]
30. Ibidem, S, 44.[↩]
31. »Weimarer Beiträge», 1978, N 4, S. 57. [↩]
32. См.:»Arbeiten mit der Romantik heute. Arbeitsheft 26″, Akademie der Künste der DDR, B., 1978.[↩]
33. См.:»Impulse. Aufsätze, Quellen, Berichte zur deutschen Klassik und Romantik», Folge 3, Berlin und Weimar, 1981.[↩]
34. Ibidem, S. 38.[↩]
35. »Arbeiten mit der Romantik heute…», S. 6. [↩]
36. »Arbeiten mit der Romantik heute…», S. 21. [↩]
37. Ibidem, S. 13, 18.[↩]